Выпили молча, не чокаясь — как будто помянули по людскому обычаю. Непонятно, кого — террориста или еще живого Шольта.

— Йонаш — кварт, — неожиданно сказал Славек.

Ахим поперхнулся остатками слишком сладкой настойки, которую все-таки надо было развести. Откашлялся, осведомился:

— Точно? Откуда ты знаешь?

— Интересно стало, я полицейских потихоньку расспросил, — голубой взгляд потемнел, потяжелел. Славек перестал напоминать воплощение невинности: — Они мне объяснили, почему Шольт не любит висов. Он познакомился со своим омегой во время облавы: накрыли притон наркоманов, доставили в полицию хозяев и посетителей. Тот вис уговорил Шольта за него заступиться, дать показания, что задержан случайный прохожий. Он довольно плотно сидел на «пыли». Потом пытался завязать — когда ходил беременный. Шольт его и в клиники сдавал, и стерег… говорят, что чуть не убил, когда тот после родов сбежал и неделю трахался за «пыль» в каком-то притоне. Они так год прожили. Шольта увольнять собрались — он то на всех кидался, то мужа по притонам искал, на службу почти забил. Йонаша родители омеги нянчили. Они его потом у Шольта забрать хотели, уже после того, как омега от передоза умер. Шольт почему-то сына не отдал. Суды больше года тянулись. Йонаша оставили Шольту. Родители омеги уехали.

— Ни хрена себе история!.. — покачал головой Ахим.

— Господин Анджей сказал, что Шольт раньше был романтиком, но жизнь из него даже доброту выбила. Ой! Только вы не вздумайте при Шольте как-то намекнуть, что знаете. Что Йонаш — кварт. Шольт от этого бесится. У Йонаша в свидетельстве о рождении написано «волк».

— Квартам часто по трем четвертям происхождение пишут, — сказал Ахим, переваривающий ошеломительные новости. — М-м-м… а про Мохито тебе что-нибудь рассказывали? Загадочный какой-то тип. Вечно в капюшоне.

— Он весь в шрамах, — доложил Славек. — Осколками обсидиана посекло. Дополнительная бомба сработала, и он подорвался. Ухо — как расплющенный вареник, на виске шрам… врачи глаз спасали, не до красоты было.

— Откуда ты столько обо всех знаешь? — удивился Ахим.

— Прислушиваюсь. И вы бы знали, если бы прислушивались и иногда вопросы задавали. Йонаш много болтает. Про Мохито мне он рассказал.

Ахиму почудился упрек — «никого, кроме себя, не замечаете». Он почувствовал, как вспыхнула, начала нарастать злость. Сделал несколько глубоких вздохов. Успокоился. Перевел разговор на нейтральную тему и, отказавшись от второй рюмки, попрощался.

В новостях по телевизору не показывали ничего нового. Всё те же кадры — только оторванная рука уже размыта кубиками — и «Скорые», в которые грузят носилки с оборотнями. Всё то же число пострадавших, плюс трое, обратившихся в больницу с легкими травмами.

Попытки читать или слушать музыку с треском проваливались. Мысли упрямо возвращались к Шольту. К пересказанным Славеком словам Анджея: «Раньше был романтиком, но жизнь из него даже доброту выбила». Интересно, что его толкнуло на первое нарушение долга, на лжесвидетельство? Влюбился с первого взгляда? Пожалел не совсем сторчавшегося виса? Вероятнее всего, отец Йонаша был хорош собой, раз сумел вскружить голову полицейскому при исполнении служебных обязанностей.

Описанная Славеком семейная жизнь Шольта казалась Ахиму адом. Он с подросткового возраста знал, что зависимость от наркотических веществ развивается у висов едва ли не с первой понюшки или глотка. Избегал любых предложений попробовать, рвал знакомство с теми, кто подсаживался на «пыль». Пусть хоть сто раз говорят, что для волков она в умеренных дозах безвредна. Ахим однажды видел, как у благополучного одноклассника сорвало крышу, и предпочитал держаться в стороне от бомб с аконитовым детонатором. Жить с наркоманом? Надеяться, что тот избавится от зависимости, родив ребенка? Да уж, Шольт был беспросветным романтиком. Или попался в ловушку истинной связи.

Размышления преследовали Ахима даже во сне — он вновь и вновь оказывался на площади перед храмом в день богослужения, видел Шольта, идущего по парапету, шаг, переходящий в бег, прыжок. Во сне не было взрыва и криков. Ахим знал, что Шольт нашел своего омегу, и, отчаянно работая локтями, пытался пробиться через давку. Посмотреть. Взглянуть в лицо. Понять, чем привлек.

Утром Ахим взял на вооружение совет Славека «прислушиваться и задавать вопросы». Он подкараулил Анджея, подошедшего к окошку за кофе и вчерашними пирожками — высматривал по камерам — и изобразил случайную встречу.

— Как дела у пострадавших при взрыве? Вы же, наверное, лучше других знаете.

— Всех прооперировали, — устало ответил Анджей. — Гражданские в порядке, Шольт в реанимации. В отделении реконструктивной хирургии. Сегодня будет консилиум, решат, обращать в волка или держать в искусственной коме в двуногом теле.

— А что лучше? Извините, что пристаю, но мне узнать не у кого. Сам я ничего в этом не понимаю.

— И так плохо, и так плохо, — синяки под глазами Анджея свидетельствовали о бессонной ночи. — Обращают под препаратами, искусственно замедляя процесс. Чтобы сшитое не рвалось, а сращивалось. Обезболивающее не действует, процедуру запоминаешь на всю жизнь. Я потом полгода превращаться боялся. А если оставят, как сейчас, в коме год держать могут. Срастается все медленно, а чем дольше в коме, тем вероятнее, что Шольт при пробуждении обратится, и все сшитые вены и сухожилия себе порвет. Такое бывало. Волк верх берет, замедлители не помогают.

— Да смилуется над ним Камул… — вопрос вырвался сам собой: — А вы тоже на бомбе подорвались?

— Нет. Попал в засаду. Сначала подстрелили, потом накормили аконитом, а потом проявили изобретательность, вспороли живот и аконитом нафаршировали. Бросили в наручниках и ушли. Мое счастье, что нашли вовремя, на час бы позже — и носи цветы на могилу.

— Крепкого вам здоровья! — искренне пожелал Ахим. Решился, спросил: — Йонаш… С ним всё в порядке? Если я смогу чем-то помочь…

— О! — Анджей чуточку просветлел лицом. — О тебе-то я и не подумал. Мне Павел утром позвонил, сказал, что опекунские документы недействительны, переоформлять надо. Нужен второй омега. Тот, который подписывал, перевелся в столицу. У тебя доход выше минимального?

— Да.

— Квартира своя? А, точно, весь дом твой. Судимостей нет, зависимостей нет. Подойдешь. Значит, так, в одиннадцать Павел за тобой заедет, смотаетесь в отдел опекунства, туда Димитрос позвонит, предупредит, чтобы все оформили без волокиты.

— А потом что?

— Ничего, — с удивлением ответил Анджей. — Йонаш будет жить то у Павла, то дома, с Мохито. Димитрос его тоже на неделю хочет забрать, внуков позовет погостить, они как раз одного возраста. Делать ничего не надо. Нужен добропорядочный омега. То, что ты живешь рядом с общагой — большой плюс. Для документов. Поставишь подпись, и свободен.

— Но я хочу что-нибудь сделать!

— С Павлом этот вопрос решай, я встревать не собираюсь.

Анджей развернулся и пошел к горотделу, вынимая из кармана затрезвонивший телефон. Ахим устыдился — видно же, что волку не до его хотелок — и начал обдумывать план действий.

С Павлом — тем самым экспертом-лисом, который забрал Йонаша из кафе — он заговорил уже после оформления договора о добровольной временной опеке.

— Я хочу чем-нибудь помочь. Анджей говорил, что Йонаш будет то с тобой, то с Мохито. Я живу рядом. Если нужно, могу выделить ему гостевую комнату, присмотреть, когда он делает уроки.

— Я скажу Мохито, — лис не щетинился, но и не спешил принимать помощь. — Но не уверен, что нам стоит сворачивать с накатанной колеи. Шольт уже попадал в больницу, мы нормально справлялись. Йонаш дружит с моими детьми, доверяет моему альфе. Мохито страшно нудный, проверяет уроки, делает математику, следит, чтобы Йонаш ел суп. Это привычно. Йонаш нас слушается, потому что так приказал Шольт. Не уверен, что он будет слушаться тебя. Ты для него — один из многих. Йонаш общителен, но это общение ребенка на взрослом карнавале. Он знает, что нельзя доверять маскам.