Всхлипывая, женщина повернулась к Рэнсому.

– Он же не может забрать ленты только потому, что я ему надерзила, так ведь?

– Могу, и заберу, – сообщил ей констебль. Его лицо раскраснелось от негодования и напряжения, а его рыжие брови и волосы только добавляли ему схожести с алым, раскалённым угольком.

– Ты - знатный задира, – прокричала женщина. – Пускай тебя сожрёт кот, а кота дьявол!

– Тише, Мэгги, и придержи коготки, – прервал её Рэнсом. – Colleen⁹, не могла бы ты полюбезнее разговаривать с человеком, отвечающим за поддержание покоя? – Когда она попыталась ответить, он поднял руку, жестом призывая этого не делать, повернулся к констеблю и проговорил, понизив голос: – Билл, ты же знаешь, что она зарабатывает на жизнь, продавая ленты. Забрать их, всё равно что вырвать кусок хлеба изо рта. Неужели у тебя нет сердца, приятель.

– Она слишком часто меня обзывала.

– Кривоножкой¹⁰? – съязвила Мэгги. – Ты про это?

Глаза констебля сузились.

– Мэгги, – мягко предостерёг Рэнсом, бросив на женщину многозначительный взгляд. – Хватит дерзить бедняге. На твоём месте я бы с ним помирился и предложил ленту для его возлюбленной.

– У меня нет возлюбленной, – пробормотал констебль.

– Какая неожиданность, – ядовито отозвалась Мэгги.

Рэнсом ласково приподнял её подбородок указательным пальцем.

Тяжело вздохнув, девушка повернулась к констеблю.

– Ой, тьфу, ладно я дам тебе ленточку.

– Что мне с ней делать? – нахмурившись, спросил Макшихи.

– Ты, что ли, глупый? – изумилась она. – Неужели ничего не знаешь о милашествах? Подари её девушке, которая тебе нравится, и скажи, что ленточка подходит под цвет её глаз.

Полицейский неохотно вернул ей корзину.

– Slán, Эятан, – сказала Мэгги, начиная отмерять нужную длину ленты.

Пока Рэнсом уводил Гарретт, она спросила:

– Что она вам сказала?

– Ирландцы суеверны, они не произносят слово "до свидания". Вместо этого мы говорим "slán", что означает "иди с миром".

– А другое? Эй-а-тан. Как оно переводится?

– Эятан, так звучит моё имя на ирландском.

Гарретт сочла эти три музыкальных слога очень красивыми.

– Мне нравится, – тихо проговорила она. – Но ведь ваша фамилия... Рэнсом... английская, так ведь?

– На протяжении более трёхсот лет, Рэнсомы жили в Уэстмите. Не заставляйте меня доказывать, что я ирландец на людях, lass¹¹, это может поставить нас обоих в неловкое положение.

– В этом нет необходимости, – с улыбкой на лице заверила его Гарретт.

Пока они шли, он положил свободную руку ей на поясницу.

– Вы раньше бывали на Кларкенуэлл-грин?

– Недолго. – Гарретт кивнула в сторону аккуратной церкви с единственной башенкой и шпилем, возвышающейся на холмике над площадью. – Это же Сент-Джеймс?

– Ага, а вон там находится Кэнонбери-хаус, где давным-давно жил лорд-мэр со своей дочерью Элизабет. – Рэнсом указал на особняк вдали. – Когда он выяснил, что Элизабет влюбилась в молодого лорда Комптона, он запретил ей выходить за него замуж и запер в башне. Но Комптону удалось выкрасть возлюбленную из дома в корзине для выпечки, и вскоре они поженились.

– Как она смогла поместиться внутри? – скептически спросила Гарретт.

– Раньше корзины были достаточно большими, и мужчина мог унести её на спине.

– Всё равно не могу себе этого представить.

– Если бы девушка была ваших размеров, то проблем бы не возникло. – Его сверкающий взгляд скользнул по её стройной фигурке, и он добавил: – Она уместилась бы в кармане.

Не привыкшая к подтруниваниям, Гарретт засмеялась и покраснела.

Проходя мимо лавок и повозок, Гарретт различала множество акцентов: ирландский, валлийский, итальянский и французский. Рэнсом знал многих лавочников и торговцев и добродушно подшучивал над ними, то здесь, то там, обмениваясь дружескими выпадами. Не раз Гарретт исподтишка предупредили об опасности нахождения в компании “такого сладкоречивого негодника”, или “красавца-проходимца" и дали массу советов, как покорить этого доставляющего неприятности молодого человека.

Разнообразие товаров поражало: множество коричневой пикши, обжаренной в кляре, гороховый суп с кусочками засоленной свинины, копчёный картофель, надрезанный сверху и облитый маслом, устрицы, зажаренные в раковинах, маринованные морские улитки и вареники размером с яйца, наваленные в широкие неглубокие плошки. Мясные пироги в форме полукруга, чтобы их удобнее было переносить. Савелойские колбаски и сардельки, варёный язык и кусочки ветчины с прослойками белого жира, завёрнутые в сэндвичи под названием свиные ножки.

Далее предлагалось изобилие кондитерских изделий: пудинги, пирожные, булочки с жирными белыми сахарными прожилками, кексы из лимонной цедры, имбирное печенье, обмазанное хрустящей глазурью, и пирожки со смородиной, крыжовником, ревенём или вишней.

Рэнсом вёл Гарретт от одного прилавка к другому, покупая всё, что привлекало её внимание: бумажный кулёк с горячим зелёным горошком и беконом и варёный пудинг с коринкой. Он уговорил её отведать острую итальянскую тушеную телятину под названием стофато, которое оказалось настолько вкусным, что она съела целую миску. Ничто, однако, не смогло заставить Гарретт попробовать спагетти, тарелку длинных белых извивающихся штуковин, плавающих в креме.

– Нет, спасибо, – сказала она, тревожно их разглядывая.

– Они похожи на макароны, – настаивал Рэнсом, – только нарезаны нитями, а не вылеплены трубочками.

Гарретт сжалась от вида незнакомой еды.

– Напоминают червяков.

– Это не червяки. Они сделаны из муки и яиц. Попробуйте.

– Нет, я не могу. Правда не могу. – Гарретт побледнела, наблюдая за тем, как он накручивал длинную нить на вилку. – Боже мой, пожалуйста, не ешьте их у меня на виду.

Рэнсом рассмеялся.

– Вы настолько брезгливы? И при этом врач?

– Уберите, – взмолилась она.

Он покачал головой, печально улыбнувшись.

– Подождите здесь. – Отдав жестяную тарелку паре мальчиков, стоящих возле прилавка, Рэнсом задержался, чтобы что-то купить. Вернувшись, он вручил ей напиток в коричневой стеклянной бутылке.

– Имбирное пиво? – предположила она.

– Красное Бракетто.

Гарретт осторожно сделала глоток и тихо благодарно мурлыкнула, распробовав вкус сладкого красного вина. Она продолжала пить из бутылки, пока они обходили толпу, которая собралась в центре площади.

– Чего все ждут? – спросила Гарретт.

– Скоро узнаете, – Рэнсом повёл её на западную сторону площади, где вырисовывался внушительный зал заседаний, чей классический фронтон поддерживали гигантские колонны.

– Если бы моя бывшая директриса, мисс Примроуз, меня сейчас увидела, то была бы потрясена, – заметила Гарретт с усмешкой. – Она всегда говорила, что употребление пищи на улице свидетельствует о дурном воспитании.

– В какой школе вы учились?

– В Хайгейт. Тётя Мария оплатила моё обучение в экспериментальной школе-интернате. Там преподавали девочкам те же предметы, что и мальчикам: математику, латынь и естественные науки.

– Так вот значит с чего начались все проблемы, – проговорил Рэнсом. – Никто вам не сказал, что девочкам нельзя изучать науки.

Гарретт рассмеялась.

– На самом деле, вся семья отца мне об этом твердила. Они были возмущены идеей отправить меня в подобное заведение. Бабушка сказала, что образование возложит непосильную нагрузку на женский ум, и я останусь умственно и физически отсталой до конца жизни. Мало того, мои будущие дети окажутся неполноценными! Но тётя Мария, благослови её Господь, упорствовала. Отец, в конце концов, согласился с замыслом, главным образом потому, что мне исполнилось десять лет, и он не знал, что со мной делать.

Они дошли до зала заседаний, и Рэнсом затянул её в неприметное пространство между гигантской колонной и большой каменной лестницей. Здесь царили прохлада и мрак, воздух был немного влажным и пах камнем и ржавчиной.