Гарретт перебрала в голове обрывки разговоров за последнюю неделю:

"Никто не знает, на чьей он стороне. Но тебе не стоит иметь с ним дело”.

"Рэнсом - хладнокровный головорез, чья душа отправится в ад..."

"Если бы он встречался с тобой тайно, куда бы это завело?"

И тихий голос Рэнсома: "Я не вижу в вас изъянов".

Не сходя с места, в плену таинственной щемящей боли, Гарретт слышала, как кто-то ссориться на соседней улице, рёв осла, крики продавца водяного кресса, катившего свою тележку по тротуару. Слившиеся воедино, шумы города заполняли каждую пробегающую секунду, пока Лондон сбрасывал с себя дневную суматоху и облачался в бурлящий восторг тёплой летней ночи. Город казался пузатым и процветающим подлецом. Обутый в кирпич и сталь, одетый в плотный плащ из фабричного дыма он хранил миллион секретов в своих карманах. Гарретт любила его, весь целиком, от купола Собора Святого Павла до крысы в сточной канаве. Лондона, друзей и работы ей всегда было достаточно. До недавних пор.

– Вот бы... – прошептала она, и закусила губу.

Где сейчас находился Рэнсом?

Наверное, любовь к канализационной крысе зашла слишком далеко.

Вот бы... она никогда не произносила этих слов.

Если закрыть глаза, чего бы она, конечно же, не стала делать в районе, где находилось три тюрьмы, то ей казалось, будто она действительно сможет его увидеть, словно изображение в хрустальном шаре гадалки.

Гарретт с удивлением обнаружила, что держит в руке серебряный полицейский свисток. Даже не подозревая об этом, она вынула его из кармана жакета. Гарретт потёрла большим пальцем блестящую поверхность.

Повинуясь безумному порыву, она поднесла свисток к губам и быстро в него дунула. Не сильно, чтобы не подать тревожный сигнал констеблю, всего лишь издала короткий свист. Она закрыла глаза и досчитала до трёх, ожидая и прислушиваясь, не приближаются ли шаги.

О, вот бы, вот бы...

Ничего не произошло.

Её ресницы поднялись. Никого не было.

Пришло время вернуться домой. Она угрюмо засунула свисток обратно в карман, сняла трость с левой руки и повернулась, чтобы уйти.

И тут она упёрлась в стену и выронила кожаную сумку. У неё вырвалось глухое восклицание:

– Боже всемогущий!

Это была не стена. А мужчина. Её лицо уткнулось в широкую грудь.

Прежде чем она полностью осознала, что произошло, её тело уже узнало ощущение этих тугих, мощных мышц, больших рук, крепко сжимающих Гарретт, чистый мужской запах, который был лучшим ароматом в мире. Он быстро и тщательно оглядел её тёмно-синими глазами, убеждаясь, что она в порядке.

Рэнсом.

Он всё-таки за ней следил. У неё вырвался тихий нервный смешок. Когда она посмотрела на его суровое лицо, её захлестнуло приятное возбуждение, словно ей сделали инъекцию прямо в артерию. Гарретт шокировало то, как хорошо ей было с ним вместе. Душа взмыла ввысь.

– Этот свисток только на тот случай, если вам понадобится помощь, – тихо проговорил Рэнсом. Сердитый взгляд омрачил его лицо, но кончики пальцев слегка сжимались, будто он жаждал её коснуться и приласкать.

Гарретт не удержалась от улыбки.

– Мне нужна помощь, – ответила она, стараясь говорить нормальным тоном. – Я проголодалась.

За видимым спокойствием промелькнул намёк на настоящие эмоции.

– Acushla⁶, – грубо прошептал он, – не делай этого.

– Сегодня мой день рождения, – сообщила она ему.

Его взгляд вывернул её наизнанку.

– Правда?

Она кивнула, стараясь выглядеть беспомощной.

– Я одна, голодна, и сегодня мой день рождения.

Рэнсом выругался так тихо, словно произнёс вечернюю молитву, и поднёс руку к её лицу, нежно обхватив щеку. Прикосновение его пальцев было настолько приятным, что она ощутила его всей своей кожей. Изучив её в течение напряжённого момента, он мрачно покачал головой, будто поражаясь особенно неудачному повороту судьбы. Рэнсом наклонился, чтобы поднять её сумку.

– Пойдёмте, – сказал он.

И она последовала за ним, не спрашивая и не заботясь о том, куда они направляются.

Глава 6

Пока они шли, Гарретт держала Рэнсома под руку. На нём была одежда рабочего с жилетом из тонкой и мягкой кожи, из которой шьют перчатки. Под ладонью она ощущала его твёрдую мускулистую руку. Он вёл Гарретт по улицам, вдоль которых тянулись тесные ряды зданий. Они проходили мимо пивных, таверн, свечных лавок и магазинов с подержанной одеждой. Улица становилась всё более людной, её наводняли матросы и весёлые моряки, мужчины в шинелях, продавщицы, лавочники и хорошо одетые жёны торговцев. Гарретт ослабила обычную бдительность, зная, что ни одна душа не посмеет приблизиться к ней, пока она находилась в компании такого большого здоровяка, который, очевидно, чувствовал себя на улице, как дома. На самом деле, он сам заставлял других людей его бояться.

Это напомнило ей о незаконном вторжении в тюрьму.

– Нет необходимости спрашивать, чем вы занимались после нашей последней встречи, – сказала она, – ведь я прочитала статью о вашем последнем подвиге в "Полицейском Вестнике".

– Каком подвиге?

– О вторжении в тюрьму, – упрекнула она. – О нападении на трёх солдат. Это было очень неправильно с вашей стороны, и совершенно необязательно.

– Я на них не нападал. Сначала произошла небольшая потасовка, но лишь для того, чтобы привлечь их внимание, между тем я потратил несколько минут на строгий выговор.

– Вы вломились в тюрьму, чтобы их отругать? – скептически спросила она.

– Я ясно дал понять, что любой человек, который попытается вам навредить, навлечёт на себя адские муки. И если я когда-нибудь узнаю, что они напали на другую женщину, я сказал, что... – он замолчал, видимо, обдумывая, как лучше выразиться. – Ну, я припугнул их, чтобы они больше этого не делали.

– И поэтому вас описали как неизвестного преступника? Потому что они были слишком напуганы, чтобы вас опознать?

– У меня хорошо получается наводить страх на людей, – ответил он.

– Очевидно, вы назначили себя судьёй, присяжными и палачом. Но этим должна заниматься британская система правосудия.

– Закон не всегда работает, когда дело касается таких людей. Они понимают только угрозы и ответные меры. – Рэнсом сделал паузу. – Если бы у меня была совесть, она бы осталась чиста по отношению к этим ублюдкам. А теперь расскажите мне о своём визите в работный дом.

Пока они шли, Гарретт поведала ему о пациентах, которых она навещала в лазарете, и о своих переживаниях по поводу плохих условий. Неправильная диета, состоящая в основном из каши и хлеба, особенно вредна для детей, поскольку без достаточного питания их рост будет постоянно замедляться, и они окажутся подвержены болезням. Однако её обращения к должностным лицам работного дома остались без внимания.

– Они сказали, что если еда в работном доме улучшится, то в него захотят попасть слишком много людей.

– То же самое говорят и о тюремной пище, – с мрачной улыбкой сказал Рэнсом. – Если питание чересчур улучшить, то утверждается, что люди начнут совершать преступления только из-за желания её попробовать. Но никто из тех, кто оказался по ту сторону тюремной решётки, никогда бы так не сказал. И единственное преступление, которое нужно совершить, чтобы оказаться в работном доме это быть бедным.

– Очевидно, им не хватает здравого смысла, – сказала Гарретт, – поэтому я решила обратиться к вышестоящему начальству. Я составляю жалобу в Министерство внутренних дел и Совет местного самоуправления, подробно разъясняя, почему управляющие работных домов должны установить минимальный набор стандартов. Это вопрос общественного здравоохранения.

Слабая улыбка коснулась его губ.

– Вкалываете, как пчела, – пробормотал он. – Вы когда-нибудь находите время для удовольствий, доктор?