– Маша! – заметив меня, вскликнул он тихо. – Вы тоже не спите. Я, я тоже не мог уснуть, – он встал и подошел к окну. – Я думал о вас, Маша! Разве можно спать в такую ночь? Вы посмотрите вся природа не спит, вы посмотрите, как шевелятся розы – это они разговаривают друг с другом, море беседует с луной. Сегодня какая-то необычная ночь, сегодня ночь исполнения желаний и надежд.

– Тише, тише. Вы можете маму разбудить, – прошептала я, – я выйду сейчас, – и не думая о всей безрассудности подобного поступка, я накинула халат прямо на ночную рубашку и заглянула в мамину комнату. Стояла такая тишина, что я слышала ее дыхание. Тихонько я открыла дверь и на цыпочках пошла через гостиную навстречу своему счастью…Мы целовались до рассвета, и, когда первый луч солнца размазал лунную дорожку на море, он сказал, нежно обняв меня и глядя прямо в глаза: «Я люблю тебя, Маша!».

Прошло дней пять нашей любви. Мы не замечали ничего вокруг и целые дни проводили на пляже и в воде, а с середины ночи до утра в саду. Спали по три, четыре часа в сутки, не больше. Конечно, все окружающие понимали, что с нами происходит и, кажется, были рады за нас.

Тринадцатого августа утром у меня был серьезный разговор с мамой.

– По-моему, ты слишком ветрено ведешь себя Маша. Нельзя так сильно отдаваться своему чувству. Если ты полюбила, то это еще больше требует держать себя надлежащим образом, соблюдать себя. Да, я считаю, что мужчине нельзя противопоставлять себя настолько, чтобы задевать его самолюбие, нельзя даже вида делать, что ты выше него. Во всех поступках нужно исходить из его взглядов на вещи. Даже, если ты считаешь его неправым, то лучше сделать, как он хочет. Это только укрепит его привязанность к тебе и сделает вашу жизнь счастливее.

Но это все касается мужа, пойми, это касается того человека, который для тебя тоже должен стать первым «Я», только первым. В противном случае семьи не получится. Не получится никогда! Но ты незнакома с Алексеем еще и недели, а проявляешь такую массу чувств, что мне страшно становится. Это даже позорно должно быть для тебя. Поэтому я приняла решение, так дальше продолжаться не может. Мы возвращаемся домой. Завтра. Я уже объявила о своем решении нашим хозяевам. Нужно вас разъединить до поры, до времени. Необходимо проверить свои чувства. А дома, дома я не позволю такого поведения, будь уверена, – она обмахивалась веером и сильно нервничала. – Душа моя, тебе необходимо поостыть немного, успокоиться от этого влечения, – уже мягче, как бы жалея меня, добавила она, – он приедет к нам в начале сентября, если выдержит, конечно, здесь без тебя. Не горюй. Это не такой уж большой срок.

Противиться как-то ее воле я не могла, но и расставаться и ехать я тоже не хотела. Когда за завтраком мама повторила теперь уже только для Алексея, что мы уезжаем, я поняла по его виду, что это горько и для него. А потом, когда мы остались с ним, наконец, вдвоем, он сказал:

– Что поделаешь, Маша, придется расстаться на время. Как приеду на шахту, сразу буду просить твоей руки, если ты, конечно, не против, – он ласково посмотрел на меня и погладил по голове, заводя мои волосы за ухо и прильнув к нему, прошептал: «Я хочу, чтобы ты была моей женой, моей единственной женщиной на всю оставшуюся жизнь».

Я прижалась к нему и чуть не плакала то ли от счастья, то ли от горечи предстоящей разлуки.

– А пока я решу этот вопрос со своими родителями, надеюсь, они возражать не станут. Я же чувствую, как ты им нравишься. Они будут рады. Все будет хорошо, не печалься, родная.

Мы сидели так молча некоторое время, склонив друг к другу головы.

–

Сегодня вечером я приглашаю тебя на прогулку по городу. Я покажу тебе свою Одессу, – торжественно вдруг объявил он.

И ближе к вечеру мы отправились в город. Пообедали опять в большом ресторане на Дерибасовской, гуляли под тенью каштанов на Пушкинской, и все эти места теперь казались мне такими близкими, как будто я жила здесь всегда. Я уверенно опиралась на руку Алексея, чувствуя и силу, и нежность одновременно. Позже мы спустились по лестнице к морю. Там был небольшой парк с левой стороны. Играл оркестр. Танцевали. Было много военных, дамы в больших шляпах продавали цветы. Люди гуляли по бульвару и спускались по

лестнице в парк. Все было наполнено спокойствием и счастьем. Прелюдия к жизни продолжалась, а может, она уже перешла в самую большую и красивую жизнь. Рядом был любимый мною человек, а что еще нужно для счастья? Ничего! Время катилось к сумеркам, и мы сели за столик в маленьком ресторанчике. Вальс струился над парком и уплывал в море. Вдруг неожиданно за дальним столиком я увидела Никитина, в компании офицеров. Он был пьян и что-то громко требовал от официанта, перхоть так и лежала на его кителе. Я уже хотела отвернуться, но в этот момент он взглянул на меня и сразу узнал. Лицо его сразу стало каменным и отрешенным, рот исказился в презренной улыбке. Он смотрел в нашу сторону долго и не шевелился даже, а потом что-то сказал своим товарищам, и они быстро поднялись и ушли. У меня отлегло от сердца. Алексей, заметив мое замешательство, спросил, что со мной. Первая мысль была ответить, что угодно, но не говорить ему о Никитине, будто я хотела уберечь его от этого человека. Но как можно было сказать ему неправду, как можно было солгать сразу, как мы только-только поклялись друг другу в любви.

– Там, там ротмистр Никитин, он испугал меня, я боюсь его, он нехороший человек, но, слава Богу, он ушел. Все в порядке, пойдем танцевать, я хочу отвлечься.

Во время вальса он опять спросил меня о Никитине. Я ему все рассказала, как мы познакомились в опере, как он вдруг появился на пляже, в ресторанчике, как я случайно услышала его разговор с мамой и что мама специально ездила тогда в оперу, чтобы отказать ему.

Вечер был явно подпорчен необходимостью первого объяснения. Нет, ревности не было, не было и огорчения, ведь мы любили друг друга, но суровая действительность уже коснулась нас. Жизнь – это не только любовь и счастье, жизнь – это еще и горе, и разлука, и необходимость говорить правду, пусть даже горькую. И я была рада, что все сказала ему. Этим я вычеркнула Никитина совсем из моей жизни и сделала Алексея своим первым «Я». Теперь я была уверена, что никогда не смогу солгать ему, и Алексей это понял и смотрел на меня открытым взглядом, там не было ни тени сомнения.

Я поняла еще одну вещь. Теперь я чувствовала, что ему нравится не только моя внешность, но и мой конкретный поступок, моя откровенность. Теперь я поняла, что такое любовь. Права была мама, что мужчины оценивают женщину в целом: хорошее личико может быть лишь красивой афишей о плохом спектакле. Мы еще танцевали, просто сидели и больше не говорили о Никитине. После произошедшего узы, связывающие нас, стали еще крепче. К любви присоединилось доверие и полное понимание друг друга. Стемнело. На террасе включили освещение. Мягкий свет, приятная музыка, внимательный и нежный взгляд Алексея вернули покой, постепенно тревога прошла совсем. Никитин действительно перестал существовать. Встреть я его снова, то не придала бы этому никакого значения.

Пришло время возвращаться домой. Мы поднялись по лестнице и пошли вдоль по бульвару. Оркестр умолк. Людей было немного, редкие пары тоже направлялись по домам. День закончился, завтра нужно было расставаться. И вдруг, словно из-под земли, перед нами появился Никитин. Так неожиданно, что я вскрикнула и почувствовала, как напрягся весь Алексей. Вид ротмистра был ужасен, он плохо стоял на ногах, маслянистый чуб спадал на затуманенные глаза, разило спиртным, мундир был расстегнут, из-под него торчала рубаха.

– А, Марья Сергеевна, не подходит вам Никитин, брезгуете. Так я научу вас

любить и уважать офицера, – он протянул руку и шагнул ко мне.

Алексей выступил вперед, и я невольно спряталась за его спиной. Никитин дернулся было к Алексею, но тот ударил его так сильно, что он упал.

–

Не бойся, этот мерзавец больше ничего плохого тебе не сделает, – сказал Алексей уверенно и обнял меня за плечи – пойдем.