Я долго не могла заснуть в ту ночь. Пожалуй, впервые в жизни я задумалась о своем недалеком будущем, о возвращении домой, и мне показалось, что с приездом Алексея на нашу шахту и у нас начнутся белые ночи… А утром на моем подоконнике лежали только что срезанные три белых розы. Капельки свежей росы стекали с их нежных лепестков.

Мамы уже не было. Я начала умываться, причесываться и с радостью вышла в гостиную, желая скорее увидеть Алексея. Там еще никого не было. Дверь на веранду была открыта, и, приблизившись к ней, я услышала голоса: мама с кем-то разговаривала. Меня словно холодной водой окатило, я узнала голос Никитина.

–

Так вот, уважаемая, я имею самые серьезные намерения и готов просить руки вашей дочери. Я человек состоятельный, у меня свои скважины в Баку. Да и возраст уже, знаете, заставляет подумать о семье. Дочь ваша мне очень нравится, и я намерен составить ее счастье.

– Но, дорогой мой, ведь вы ее еще толком и не знаете, и потом я сама не могу решать ее судьбу. Здесь должна спросить мужа. И потом она сама, мама замолчала на минуту, – она сама должна решать, ведь мы живем в двадцатом веке, что вы, голубчик. Нет, нет и еще раз нет, говорю я вам. Если у вас такое чувство, то нужно сойтись сначала с ней. Что вы? Да и молода она еще.

Я стояла окаменевшая. Сама мысль, что этот Никитин может стать моим мужем, что он уже решил это сам и не просит, а требует этого, возмутила меня. Я готова была выйти и выгнать его. Еще не видя его, я представила его словно маслом намазанные волосы и перхоть на плечах и запас водки и то, что вчера, проводив нас, он пошел опять пить в ресторан.

«Нет, он не должен, он не имеет права так поступать, это дурно, гадко, как он смеет», – проносились мысли в моей голове.

– Хорошо, я тоже хочу сойтись с ней ближе, поэтому заказал сегодня ложу в опере, буду ждать вас в семь вместе с дочерью.

– Пожалуй, мы приедем или дадим вам знать, а теперь ступайте, ступайте.

Я увидела его выходившим с веранды во двор, перхоть так и была на его плечах. Выждав пока он скрылся за калиткой, я вышла к маме, лицо мое горело от ярости и стыда, сердце колотилось негодующе в груди.

–

Мама, я все

слышала. Как

он смеет, ведь я не вещь. Я не хочу его даже видеть. Он гадок мне, никуда я не поеду.

– Да, душа моя, я вижу, что он тебе не пара, хотя, видно, богат. Не волнуйся, я сама все это улажу, на то я и мать твоя. Успокойся, – она обняла меня и повела назад в наши комнаты.

Я была расстроена, но, поплакав немного, успокоилась, чувствуя, что мама понимает меня и защитит.

За завтраком Алексея не было, и я испугалась, что он все слышал и теперь не придет ко мне совсем. Но Наталья Александровна, поняв мое замешательство, объяснила:

– Алексей купается в море. Это его привычка еще с гимназических лет, знаете, – она обратилась к нам с мамой обеим и в то же время только ко мне, – море его слабость с детства, он утверждает, что оно ума ему придает. У него какое-то обостренное чувство справедливости, что было причиной частых драк с друзьями и разногласий с преподавателями, и всегда после потасовок и отчаянных споров, он мчался в море умнеть и решать с ним свои проблемы. И, я вижу, за годы учебы он мало изменился.

Алексей пришел к концу завтрака и, извинившись за опоздание, сел рядом со мной. От него пахло морем, и опять я услышала тепло, которое проникает в меня.

–

Спасибо за розы, – сказала я тихо, так чтобы только он слышал.

Он мягко улыбнулся мне и слегка покраснел. В тот день я с удовольствием пошла купаться и сама. Мама заняла свое место на террасе ресторанчика с вязанием. Плавать я научилась еще в детстве. Недалеко от нашего городка был пруд, и каждое лето с утра до вечера все дети купались и резвились там.

Поэтому воду я не боялась. Только вот нагота моего тела и близость оголенного Алексея смущала меня. Теперь я как бы стеснялась саму себя. Развитое тело Алексея вызывало зависть. Я замечала его смущенный взгляд, когда он рассматривал меня, и чувствовала, что нравлюсь ему. Легкое кружение охватывала мою голову, когда он смотрел мне не в глаза, а      ниже…

Мы с разбегу бросились в воду и поплыли. Далеко. О чем-то говорили, смеялись, брызгали друг на друга водой. Потом лежали прямо на песке и грелись на солнце. Опять купались. Алексей поймал краба и мы, словно маленькие дети, склонилась над ним, почти лицом к земле и с любопытством рассматривали его маленькие черные глаза-бусинки, длинные усы, заглядывали ему в рот, а он пятился от нас боком и норовил улизнуть в море и грозно помахивал клешнями. День прошел быстро и весело. Мы настолько сдружились, что, кажется, знали друг друга всю жизнь.

Вечером мама стала собираться в оперу и спросила      меня      строго:

– Маша, ты абсолютно уверена, что не хочешь ехать. Подумай хорошенько, ведь сегодня может решиться твоя судьба. Не будешь ли ты жалеть о своем отказе позже? – лицо ее было сурово, взгляд твердым.

На меня нахлынуло чувство страха перед этим Никитиным, но я уверенно ответила:

– Нет, не поеду ни за что на свете и никогда не пожалею о своем решении. – Придется мне сегодня отказать ему от твоего имени. Чего не вытерпишь ради дитя своего?

Она уехала в экипаже Николая Ивановича. Вид у нее был энергичный и боевой, будто она сама ехала на свое свидание и собиралась отказать своему жениху. А у нас получился прекрасный вечер. Мы опять ходили к морю смотреть закат, и опять, прощаясь с нами, солнце показало зеленый луч. Мы еще долго бродили босиком по воде, и когда уже стало почти темно и первые звезды поселились над морем, а луна загорелась над городом, Алексей взял меня за руку, как маленькую девочку, и, ощущая тепло его руки в своей ладони, я поняла, наверное, что этот человек мне дорог и что если такое чувство и называется любовью, то это любовь и есть. Я поняла, что люблю! Домой мы шли молча, сердца наши и души говорили без слов, общаясь через наши сплетенные руки. Когда мы прощались с ним в гостиной, он притянул меня слегка к себе, обняв за плечи, и поцеловал губы, заглянув мне в глаза до самого сердца, и быстро, не сказав ни слова, убежал наверх.

Возбужденная и счастливая я вошла к себе. Мама была уже дома и читала лежа на диване.

–

Ты, Маша, делаешь успехи, не успела мать отбиться от одного жениха, как ты вскружила голову другому.

Я ничего не ответила, потому что в ее словах не было упрека, а, скорее, какая-то радость. Лицо ее было добрым и ласковым. Я наклонилась поцеловать ее, но она мягко меня оттолкнула и сказала уже сурово:

– Ступай, ступай, спать пора.

Я заснула быстро и с чувством безмятежного счастья. Но ночью мне приснился дурной сон: Никитин забрался ко мне в комнату через окно, подошел к кровати, склонившись, стал внимательно рассматривать и, ехидно улыбаясь, проговорил: «У меня нефтяные скважины есть и теперь еще ты будешь, а Алексея твоего, чтобы не вставал на моем пути, я под землю упрячу, будет прикованный к вагонетке до скончания света уголь в шахте таскать, солнца не увидит боле» – и, рассмеявшись зло, стал протягивать ко мне руку, перхоть посыпалась с его головы прямо на меня и, к моему ужасу, из глазниц у него потекла кровь…

Я закричала во сне. И проснулась, наверное, потому что кричала. Осмотрела комнату. Тихо. Через открытое окно задувал свежий ветерок, покачивая шторы. Лунная дорожка стелилась до самой моей кровати. Я встала и подошла к окну, решив прикрыть его. Вдали виднелось море, луна нарисовала на нем дорогу, которая шла от самого горизонта и оканчивалась у меня в комнате. Я присела на подоконник, восхищаясь гармонией мира. Только кузнечик иногда нарушал величественную тишину и покой природы.

«Что за счастье любить! Как прекрасна жизнь, когда в ней есть слово Любовь, есть рядом такой человек!». Жизнь моя, как эта лунная дорожка, уходила вдаль до самого горизонта по мягкому и нежному морю. Я устроилась поудобнее и стала думать об Алексее. Вдруг я заметила, что что-то мигнуло сбоку от дома. Да, только что там горел свет и теперь погас. Это был свет в его комнате. Он не спал тоже и только теперь выключил его. И тут я услышала шаги по лестнице, кто-то прошел в гостиную. Я встрепенулась. И тут я увидела его выходящим в сад. Он прошел к скамейке, что была между роз. Его белая рубаха светилась в лунном свете каким-то синеватым огнем. Он сел, закурил папиросу. Я притаилась на своем подоконнике. Он находился очень близко от меня, и, хотя была видна только белая рубаха и огонек папиросы, я чувствовала его родинку над губой и бьющуюся венку на шее.