– Странно, что ты считаешь наш народ счастливым. Я с этим никак не могу согласиться, не могу понять твоего определения счастья народа. Что ж, отработав целый день в поте лица и вернувшись в барак, где живет множество семей, где его семья полуголодная, человек должен быть счастлив? Ты прав в одном – для счастья народа и каждого человека в отдельности нужна цель, индивидуальная и всеобщая. А всеобщей цели в нашем обществе нет, и я, пожалуй, согласен с теми, кто видит счастье народа во всеобщей борьбе за право самим распоряжаться своей жизнью, самим выбирать себе цель.

– Подождите, подождите, – вмешалась Наталья Александровна, – Коля, ну что ты, мальчик только приехал, а ты уже начинаешь спорить с ним. Дай-то хоть поесть ему.

Раскрасневшиеся отец и сын вдруг умолкли, глубоко дыша, словно сами сейчас трудились в поте лица, зарабатывая себе на хлеб насущный. Мама так внимательно слушала, что, казалось, готова и сама вступить в спор. Но, почувствовав, наверное, что спор этот сегодня не совсем уместен, вдруг властно сказала:

– Вот что, мои дорогие, давайте-ка выпьем, пьянствовать мы не будем, а вот выпить в этот счастливый для вашей семьи день можно и даже нужно. Налейте-ка мне, Николай Иванович, всем налейте и Маше тоже.

В ее голосе была такая уверенность, что спорить с ней никто не стал. Николай Иванович молча и послушно стал наливать всем вино, беспрекословно подчинившись ей, точно так, как поступил бы при таких ее словах и мой отец.

"Вот она, моя мама, действительно первое "Я" для мужчин, полная противоположность Наталье Александровне. Она-то, конечно, второе «Я» своего мужа, она без него ничего не может. Но все же, что лучше: быть владыкой над мужем или верной ему помощницей и подругой, только слабой женщиной?" – думала я, глядя на властную и волевую мою маму.

Взяв рюмку, она сказала:

– Пить надо уметь. Это гораздо труднее, чем не уметь и все равно пить. Я, надеюсь, что вы правильно меня понимаете. За вас, дорогие мои, за ваше маленькое и большое счастье!

Она выпила. За нею выпили все, только я все боялась попробовать этот неизвестный мне напиток.

– Но! Что ты, попробуй, не бойся, словно приказала она мне, – в этой жизни нужно все попробовать и во всем знать меру.

Я пригубила, но жидкость показалась мне горькой и чем-то напомнила мне Никитина – он такой же горькой.

Разговор пошел было о других темах, но все равно Алексей и Николай Иванович продолжали спорить, стараясь противопоставить себя друг другу. У каждого о любом предмете разговора была своя, определенная точка зрения,

и они отстаивали ее, ввязываясь в дискуссию смело и энергично. Я сидела против Алексея и украдкой, время от времени, посматривала на него, на его широко открытые большие глаза, на бьющуюся венку, и он, чувствуя мой взгляд, смотрел на меня, но тут же отводил глаза. Этот его взгляд не пугал меня, а наоборот, как только наши глаза сходились, я испытывала огромное возбуждение, что-то замирало глубоко у меня внутри, и я чувствовала, что он ощущает то же. Мне казалось, что от него исходит какое-то особое тепло, которое можно услышать не телом, а только душой.

Мне доставляло разочарование, что я не могу вступить в разговор, не могу даже слова сказать и как будто, ощущая эту мою неловкость, Алексей все чаще и чаще смотрел на меня. Наконец-то я нашлась и, как только они умолкли, спросила его:

– А правда, Алексей Николаевич, что в Петрограде бывает ночью светло, как днем? Какие это белые ночи?

Все взглянули на меня, то ли удивляясь моей провинциальности, то ли почувствовав интерес к вопросу.

– Да, как это выглядит? Ведь я тоже не была никогда в Петрограде.

– Все очень просто, – начал объяснять Алексей, – обращаясь ко мне и к матери одновременно, – солнце летом там спускается лишь за горизонт и не уходит дальше, вот ночью и светло, как у нас вечером после его захода. Это происходит на всей широте Петрограда, а севернее, например, в Мурманске, вообще, полгода – день, полгода – ночь. – Он опять начал увлекаться новой темой: – хотите я объясню вам точнее, – сказал он уже только мне, и я опять испытала приятную боль в груди, – пойдемте к морю и посмотрим закат.

Солнце уже действительно висело низко над морем и посылало на нас последние мягкие лучи.

– Давайте пойдем все, – предложила мама, тяжело поднимаясь из кресла.

– Я с удовольствием составлю вам компанию, – Николай Иванович обратился к жене и маме, как бы давая всем понять, что я должна идти с Алексеем, а он с ними.

Мы вышли на улицу, спускающуюся к морю. Родители шли впереди, слушая неутомимого Николая Ивановича, а мы сзади. Мы шли молча, не решаясь начать разговор, и я все сильнее ощущала то душевное тепло, которое исходило от Алексея.

Он заговорил первым:

– Здесь, Маша, все просто. Ведь вы знаете, что земля круглая?

– Да, почему бывает полярный день и полярная ночь, почему зимой день короче, чем летом, я знаю, конечно. Но меня интересует совсем другое: какие они эти белые ночи? Я этого представить не могу, не видела этого, а так хочется все увидеть и все почувствовать самой, – и я вдруг нечаянно оступилась о камень и невольно оперлась на его руку, но тут же отдернулась, словно обожглась, а он, чуть касаясь, взял меня под локоть, и я не убрала своей руки, хотя и смутилась сильно, мне было очень приятно чувствовать его прикосновение. Я только боялась, чтобы мама не обернулась и не увидела.

На пляже мы направились в ресторанчик, где несколько часов назад сидели с Никитиным, только теперь мне было хорошо здесь, уютно и весело. Но вдруг мне показалось, что за тем столиком, где официант поднес мне никитинские цветы, появился он сам, Никитин. К нам подошел другой официант, но горько чувство смущения, и я сама предложила Алексею пройтись к воде. Солнце спускалось к морю, горизонт был виден теперь хорошо, и мягкие лучи скользили по воде, переливаясь на мелких волнах. Чем ближе солнце приближалось к горизонту, тем больше и краснее оно становилось. Вот уже наполовину оно погрузилось в воду, цвет его стал мягким и нежным, смотреть на него было совсем не больно.

Вот оно и совсем исчезло в воде, окрасив последний луч почему-то в зеленый цвет.

–

Это оно простилось с нами так, – сказал мне тихо Алексей, – кто увидит зеленый луч солнца при закате, того ждут перемены к лучшему, так говорила мне моя бабушка в детстве. Я уже давным-давно не видел этот зеленый луч. Маша, а вы хотите, чтобы что-то менялось в вашей жизни? – он смотрел на горизонт и бросил в воду камень.

– Я не знаю, моя жизнь еще, по-моему, так коротка, что я толком и не жила, но если к лучшему, то, конечно, хочу.

–

Скажите, вы, правда, скучаете здесь?

– Да, но, наверное, не оттого, что мне все надоело и у меня все есть и я присытилась всем. Нет. Просто я первый раз уехала из дома и уже хочу вернуться назад. Я скучаю по папе, по своей комнате, своим подругам. Наверное, я нытик по натуре. А, вообще-то это проходит и мне становится веселее.

– Расскажите мне о вашем городе, о шахте. Это такая удача, что я встретил вас в своем доме, людей оттуда, где мне предстоит провести, может быть, много лет. В этом есть что-то символическое, какой-то тайный смысл, и я принялась рассказывать, и чем больше я говорила, тем спокойнее и мягче становилось у меня на душе. Мне казалось, что Алексей прожил со мною мою прежнюю жизнь там, на нашей шахте. Я рассказывала ему о нашем доме и хорошо представляла его в моей комнате, говорила об отце и его работе и видела Алексея в конторе шахтоуправления, говорила о церкви, и он стоял там, рядом со мной, даже представила, как он перебирается через улицу в дождь, аккуратно ступая и стараясь не запачкать брюки и туфли. Мы прохаживались с ним у самой воды, мягкий шелест волн внушал спокойствие, безопасность и уверенность, потому что рядом был надежный и близкий уже мне человек. Стало быстро темнеть, и нас позвал Николай Иванович, они уже выходили с террасы, все направились домой.