Лик, конечно, не знал от кого убегает, но, судя по тому, что Див никак не мог оторваться от преследователя, преследователь этот, по крайней мере, вдвое превосходил маленького фессалийца по части верховой езды. У себя в городе Лик считался одним из лучших наездников, он не уступал и взрослым. Так что гнавшийся за ним атлант был явно не простым кавалеристом, а если ещё учесть скоростные качества Дива, за которым враг следовал, как привязанный, то не мудрено, что малыш обеспокоился не на шутку. Впрочем, у него хватило сообразительности не подгонять серого жеребца, не сбивать ему темп, да и подгонять Дива и не было никакой надобности — он сам постепенно набирал ход, чувствуя позади себя запах ненавистного человека, пытавшегося когда-то лишить его свободы. Если он подчинился своему нынешнему хозяину, то это отнюдь не означало, что давнишнему недругу можно позволить сесть в седло. Всхрапывая от страха и ненависти, злопамятное животное наконец превзошло самого себя — оно помчалось так, что Лику пришлось на секунду закрыть глаза — у него закружилась голова.

— Чтоб я сдох! — Грег выпучил глаза. — Это же Див!

Да, не один жеребец в Ойкумене не мог бы уйти от Урагана, да ещё с такой лёгкостью — за минуту он оторвался от преследователя на двадцать шагов, и наддал ещё! Теперь было поздно хвататься за дротики — на таком расстоянии, да ещё во время такой скачки попасть в беглеца не было никакой возможности. Гнаться тоже бесполезно, сейчас Аллиту не помог бы даже Кедр и Вена. Проклятье!

Знаменитый наездник остановил взмыленного коня и не торопясь поехал восвояси — ему не в чем было упрекнуть себя. Судьба сильнее.

Пока разведчики Ритатуя испытывали свою горестную судьбу, сам архистратег союзной армии тоже времени зря не терял. Ежедневно, ежечасно маневрируя крупными отрядами воинов, прощупывал он крепость фронта противника, в коротких разведывательных сшибках готовя свои войска к решительному столкновению с захватчиками.

Да, как это ни странно, афинский полководец ничуть не был смущён отсутствием в действующей армии её лучших бойцов. Его это мало интересовало: в подобном сражении один человек и даже десяток практически ничего не решают, даже если этот десяток будет сплошь состоять из Канов Норитов. Гораздо большую пользу, если не решающее значение, представляют монолитность, стойкость и взаимопомощь всего войска — выучка и физические данные абстрактного «среднего» солдата. В результате долгих прикидок и перетасовок Ритатую удалось повысить уровень боеспособности наименее организованных отрядов за счёт присоединения их к самым надёжным частям. Локрийцы и эпирское племя иритов находились в подчинении у Кэнта. Саламинцы держались рядом с беотийскими и афинскими гоплитами, а фессалийская пехота была усилена коринфийцами и этолянами.

В общем, для битвы всё было готово. Дело было за немногим — за разведчиками. Ритатуй не мог и не хотел ввязываться в большую драку с Виленом, не зная, сколько времени у него в запасе. Вполне могло случиться так, что на следующий же день уставшему от бойни ахейскому войску придётся отражать атаку Второй Имперской. Эта неожиданность могла плохо кончиться. Цари, жрецы и даже вожди небольших фракийских и македонских племён осаждали Ритатуя требованиями ускорить сражение или хотя бы назвать конкретную дату, но архистратег упорно отмалчивался, а в особо трудные минуты раздражался приступами малопонятных пророчеств. Он ждал донесений. Он умел ждать. У худого и щуплого Ритатуя были не нервы, а стальные канаты.

У рослого и могучего Фидия нервы оказались послабже. Впрочем, его собственный десяток подавал ему плохой пример: после отъезда Кана и Кэма Нориты и их ближайшие соратники забыли про веселье. Братья и Кул кстати и некстати вспоминали прежние проделки своего младшенького, у Венеты глаза были вечно на мокром месте, а Эвридика с Миданой грустили из солидарности с прекрасной коринфянкой.

Один Орфей, наперекор всему и всем, пытался развеять грусть-тоску овладевшую таким весёлым, в недавнем времени, десятком. Однако, надо сказать, это ему удавалось всё реже, поскольку запас озорных песенок, даже у него, был весьма ограничен. Конечно, Фидий старался держать марку: не бегал ежедневно на дорогу, ведущую в ставку Ритатуя, и не просиживал там до вечера, как Венета; не впивался взглядом в каждого воина, носящего чешуйчатый панцирь, как братья; зато заметно посуровел и стал плохо спать ночами. Ещё бы ему было не беспокоиться — срок генеральной битвы неумолимо приближался, а в десятке отсутствовали два лучших — в чём он никогда и никому не признался бы — воина.

И в один прекрасный день терпенье старшего из братьев Норитов истощилось окончательно. Прекратив обычные учения десятка, не доведя их и до половины обычного времени, он отправился к архистратегу, оставив у костра лишь щит и копьё с дротиками. Члены десятка оторопело смотрели ему вслед.

— Ты куда? — крикнул Торит, но Фидий не удостоил его ответа.

Через четверть часа он подошёл к шатру Ритатуя. Охранники молча скрестили копья, загородив вход. Десятник смерил их злобным взглядом:

— Мне нужен стратег Ритатуй, — сказал он холодно. — Доложите ему о том, что десятник Норит из сотни Априкса тысячи Норита хочет видеть главнокомандующего.

Заявление Фидия произвело впечатление на телохранителей полководца — они, разумеется, слышали о погроме, учинённом в шатре Литапаста.

— Архистратег занят, — извиняющимся тоном ответил один из сторожей.

— Я подожду.

— Ну, зачем же, — послышался из шатра озабоченный голос Ритатуя. — Входи, Фидий.

Главнокомандующий союзной армии сидел на походном стульчике возле небольшого стола, уставленного посудой. Напротив — на таком же сиденье расположился незнакомый Фидию парнишка в грязном изорванном хитоне, перетянутом в талии широким поясом из медных блях с двумя привешенными по бокам кинжалами. Лица Фидий не разглядел — его закрывали свесившиеся пряди слипшихся от пота и пыли волос — зато запах конского пота, которым так и разило от парнишки, он учуял сразу. «Гонец… Откуда? С какими вестями?» Впрочем, о том, что новости нерадостные, можно было прекрасно понять по хмурому лицу полководца.

— Рад видеть тебя, Фидий, — сказал он, хотя выражение его лица говорило о противоположных чувствах. — С чем пришёл?

— С жалобой.

— На кого? Говори, не бойся… хотя, что это я…

— Я хочу пожаловаться на тебя, архистратег, — отрезал Фидий.

— Потише, воин. Не видишь — спит человек? — Ритатуй кивнул на парнишку. — Ты, похоже, совсем рехнулся. Жаловаться мне на меня же! Мне что — себя в кандалы заковать?

— В кандалы никого заковывать я не прошу; я просто прошу тебя, стратег, встать на моё место.

— А что — я бы не отказался! Только хотелось бы знать, кто на моё встанет. Нельзя ли покороче, Норит, у меня дел невпроворот.

— Можно и покороче, — согласился Фидий. — У меня в десятке осталось девять человек, из них три девушки.

— Так, дальше!

— Вот я и хотел бы знать, что мне прикажешь делать с таким десятком?

— Ах, вон ты о чём! — Ритатуй с неожиданной яростью зашипел, как рассерженный кот. — А ну, пошёл прочь, паршивый молокосос, времени нет о тысячах позаботиться, а тут ты со всякой мелочью! Я кому сказал — проваливай!

— Мой десяток имеет две благодарности, — холодно ответил десятник. — Одну от тебя, стратег, другую — от Кэнта Аркадца. А поскольку больше ни один отряд не награждался дважды, я считал, что мы сражаемся лучше других. Скоро решающее сражение, и сотник Априкс надеется на нас, как прежде. Как прикажешь быть с этим, стратег?

— А как прикажешь быть тем, у кого после боёв в строю осталось по шесть-семь человек? — с гневной ехидцей поинтересовался Ритатуй. — Всем идти жаловаться к архистратегу?

Тут уже взъярился Норит — нашел, с чем сравнивать!

— Если бы нас покрошили атланты — я бы молчал в тряпочку! — рявкнул он. — Да только всё дело в том, что атланты с нами никак не могут управиться! Людей у меня взял ты — так дай кого-то взамен! Требование моё справедливо, и криков твоих я не боюсь — не так воспитан! У меня всё!