– Маугли, значит? Вот как – Маугли! А я вот возьму и уволоку тебя в свою пещеру, что ты на это скажешь, а?

Рита хохотала, шутливо вырываясь. Когда же он наконец поставил её на землю, она аккуратно оправила плащ и, глядя в маленькое зеркальце пудреницы, поправила причёску и произнесла как бы мимоходом:

– Ну уж нет, только не в пещеру. Это не для меня!

Конечно, они были очень разными. Но эта, как сказал бы Пушкин, «взаимная разнота»13 тоже может быть разной. Как часто приходится видеть, что в дружбе ли, в любви ли сходятся люди настолько несхожие, что и представить трудно, как они вообще находят общий язык. И в то же время люди, близкие типологически – по духу, по интересам, по происхождению – отчаянно ссорятся, стоит им только сойтись в одной комнате. Этот феномен часто пытаются объяснить физически: дескать, противоположно заряженные частицы притягиваются, а однородно заряженные отталкиваются. Но статистическая вероятность как притяжения противоположного, так и отторжения подобного не столь велика, чтобы признать эту аналогию законом – на практике бывает всяко!

В их дуэте Рита играла роль Онегина. Конечно, её искушённость и пресыщенность были по большей части напускными, подражательными. Но вот трезвый ум, скепсис, рассудочность были ей свойственны, видимо, от природы. А Костя, с его пылкой и романтичной натурой – простодушное дитя Юга! – был абсолютным Ленским, ну разве что поумнее геттингенского выученика. «Онегин, как похорошели у Ольги плечи, что за грудь! Что за душа…» – это же просто откровенная карикатура, такое Костя мог произнести только с большой долей иронии. И однако он попался, стал заложником собственной привычки думать о людях лучше, чем они того заслуживали – то есть судить по себе.

Парадоксально, но, если вдуматься, Рита делала то же самое – судила по себе. Пока её кавалер предавался романтическим грёзам, она высчитывала и выстраивала маршрут их дальнейших отношений. Наивный кавказский мальчик без претензий, думала она, должен быть счастлив заполучить такую невесту, как она – коренную ленинградку, из хорошей фамилии, прекрасно образованную, утончённую и обеспеченную. Кроме перечисленного, она могла предложить своему избраннику обширные связи и лёгкую, стремительную карьеру в одной из лучших клиник страны.

Была ли она такой уж прагматичной уже в начале их отношений, трудно сказать. По крайней мере, она благосклонно принимала его ласки – теперь он думал, что был для неё приключением, своего рода экзотикой, приятно щекотавшей нервы на фоне пресных архивных юношей14 её круга:

Да, он любил, как в наши лета

Уже не любят, как одна

Безумная душа поэта

Ещё любить осуждена…

Завоевать его оказалось упоительно легко, его пылкость льстила её женскому тщеславию, а каждое появление в обществе под руку с южным красавцем в военной форме создавало ей некий ореол загадочности, было интригой, которую так приятно смаковать в компании, домысливая сколь угодно смелые детали.

Первые два-три месяца она присматривалась и прислушивалась к нему. Казалось, Рита ещё не решила, стоит ли он того, чтобы тратить на него время. Наконец, однажды, в одно из воскресений начала марта, она пригласила его к себе домой.

– Мама и папа хотят с тобой познакомиться, – сказала она без всякого выражения в голосе и в лице.

Его ставила в тупик эта её манера говорить с ним отстранённо, как с посторонним. Взгляд её при этом становился неподвижным, непроницаемым, и было совершенно невозможно понять, что у неё на уме. Казалось, произнося слова, она думала о чём-то своём, куда ему нет доступа и где ему нет места. При этом она могла смотреть куда-то в сторону или ему в глаза – как бы в глаза, но на самом деле (он был уверен) она видела что-то совсем другое, а слова, которые слетали с её губ, воспроизводились автоматически, как запись на магнитной плёнке.

Костя подождал, не последует ли продолжение, и, так как оно не последовало, сказал:

– Что ж. Мне, вероятно, следует купить цветы.

После этих слов астральное тело Риты наконец воссоединилось со своей материальной оболочкой, и она улыбнулась ему одними губами.

………………………….

Это был солидный старый дом, который до революции строился как доходный, но для более взыскательной публики: врачей, адвокатов, чиновников средней руки, профессуры расположенного неподалёку университета. В нём не было ничего от ужасающих тесных трущоб Достоевского. По крайней мере, парадное в данном случае было действительно парадным: широкую лестницу с прихотливо изогнутыми маршами ярко освещало высокое, в два пролёта, окно. По кованым чугунным балясинам перил вилась причудливая лиана; дубовый поручень, судя по всему, недавно был заботливо ошкурен и покрыт свежим лаком. На лестничных площадках стояли кадки с ухоженными растениями.

– Добрый день, Риточка! У вас гость?

Костя, который в этот момент разглядывал вестибюль, вздрогнул от неожиданности и, обернувшись на голос, обнаружил консьержку за стойкой, которая располагалась в темноватом углу за лестницей.

– Добрый день, Зинаида Степановна! – ответила Рита, оставив без внимания вопрос пожилой женщины, напомнившей Косте институток из фильмов о революции.

Когда вошли в старомодный лифт с дверями, которые открывались закрывались вручную, Рита произнесла, словно во время экскурсии:

– Северный модерн, fin de siècle, Belle Epoque15. Здание построено по проекту Роберта Мельцера в тысяча девятьсот седьмом году.

Они стояли лицом к двери, и Костя, скосив на Риту смеющиеся глаза, ответил с подчёркнутой галантностью:

– Приму к сведению!

Он криво усмехнулся, но усмешка прозвучала немного натянуто: он заметно нервничал.

Лифт остановился, и они шагнули на площадку, выложенную узорчатой керамической плиткой. Их шаги (которых, к счастью, потребовалось совсем немного) отчётливо прозвучали под сводами и растаяли в лепных карнизах. Рита открыла дверь своим ключом, оглянулась на него через плечо, приглашая следовать за собой, и вошла, громко сообщив:

– Мы здесь!

В глубине квартиры открылась дверь, послышались шаги, и перед Костей предстали родители Риты: моложавая и стройная женщина средних лет с приветливым лицом, тонкие черты которого несли узнаваемую печать старой еврейской интеллигентности, ухоженная, одетая в простое, но отлично сшитое платье; солидный мужчина в тёмно-синем стёганом бархатном халате с шёлковыми лацканами, из-под которого, однако, виднелись белая рубашка и тщательно отглаженные брюки. В крупных чертах мужчины было заметно фамильное сходство с дочерью, двигался он вальяжно и вообще держался барином. Костя вспомнил своего отца, каким тот обычно бывал дома – в мешковатых штанах и клетчатой рубашке, небрежно застёгнутой и открывающей курчавую поросль на груди, с закатанными рукавами – и невольно улыбнулся этому контрасту.

……………………………….

Экзамен он выдержал – условно.

Провожая его в прихожей, Елена Матвеевна пригласила бывать у них «без церемоний». Леонид Захарович молча пожал руку, но Рита позже по телефону сообщила:

– Папа считает, что ты «серьёзный молодой человек»…

«…хотя, конечно, не вполне подходящий», – закончил про себя Костя. По манере держаться друг с другом, по тому, как отец и дочь обменивались взглядами, по их одинаковым повадкам и внешнему сходству он сразу определил, что Рита – папина. Стало быть, решающее слово будет за ним.

Этот визит заставил его задуматься о будущем их с Ритой отношений. Кто он, в сущности, для этих людей? Парнишка из глубокой провинции, из честной и работящей, но самой простой семьи. Без связей и, как оказалось, без видов на карьеру – Леонид Захарович иронически поднял бровь, когда на его вопрос о том, что он собирается делать после академии, Костя коротко ответил, как нечто очевидное: служить. Не дождавшись продолжения, хозяин решил уточнить: