Время шло, а тишина все возрастала. Оба лагеря глубоко спали. Здесь и там едва можно было заметить несколько караульных пехотинцев, которые двигались медленно, — след прежних военных привычек.

К полночи внимание аэростатчиков было привлечено одним странным явлением: нечто вроде фосфоресценции распространялось с северо-востока на юго-восток на длинном эллипсе территории, охватывавшей турецкий лагерь. Эта фосфоресценция распространялась сначала волнами аметистового цвета; она была немного более блестяща в центре, чем в окружности. Мало-помалу, свет обозначился яснее; в то же время, он принял оттенок менее бледный, от цвета индиго до цвета апельсина. Затем оттенки сделались однообразными. Осталось только огромное зеленое пятно берилла, слегка окрашенное у краев в розовый цвет. Это зрелище показалось сначала любопытным, но не особенно интересным. Оно обеспокоило одинаково аэростатчиков обоих лагерей: австро-венгерцы думали, что это какой-то таинственный маневр турок, а турки опасались какой-нибудь странной засады. Пошли донесения одно за другим. Со стороны турок генералиссимус и его помощники казались удивленными особенно потому, что для них фосфоресценция была невидима. Им казалось только, что звезды были менее блестящи, чем это допускала чистота неба. Будучи человеком вдумчивым и проницательным, Лауфс-паша приказал сделать новое расследование, для чего отдано было распоряжение дополнительному воздушному отряду.

Донесение новых разведчиков было во всем согласно с донесениями первых. Удивление Лауфс-паши возросло, но ни он, ни его офицеры, ни кто бы то ни было из присутствовавших многочисленных техников не могли понять, что это означает, и они остановились на предположении, что это явление естественное — теллурическая или электрическая радиация, — которая, во всяком случае, ни в хорошую, ни в худую сторону не действует на людей и на животных. Усталые от войны, генералиссимус и его помощники отложили решение этого вопроса на будущее время.

В австро-венгерском лагере граф фон Эбергардт тоже обнаруживал некоторое смущение, но оно было другого рода. Взобравшись на возвышение, он хорошо заметил место, откуда исходит таинственный свет и, оборотясь на северо-восток, затем в противоположную сторону, он испытующе осматривал горизонт с нетерпением, с беспокойством и суеверной надеждой…

Заря уже начала белить звезды, когда Лауфс-паша проснулся. Несмотря на расстройство, лишившее его нескольких часов сна, он не хотел продолжить свой отдых. Впрочем, этот сухой, бодрый, трезвый, безболезненный человек удивительно противился утомлению. Как только он оставил свою суровую спартанскую постель, он вполне уже владел всеми своими способностями и приготовился к решительному дню, от которого зависела не только судьба Турции, но и его собственная судьба, и также, до известной степени, судьба Германии, его настоящего отечества. Он съел бисквит, проглотил несколько глотков кофе и приготовился к событиям. Он почти не думал о ночном явлении: факты достаточно доказали его безвредность. Поэтому он без интереса пробежал последние ночные донесения; в них не было ничего нового… Напротив, первые утренние донесения заставили его насторожиться. Ему дали знать, что австро-венгерские войска издалека окружают его крайний левый и крайний правый фланг. Беспокойство его было сначала очень велико, потому что он предположил, что неприятель получил подкрепление. Мало-помалу событие выяснилось: по-видимому, дело шло о тактическом маневре. Он показался генералиссимусу немного странным. Казалось, что два указанных корпуса были брошены на произвол судьбы. Без сомнения, они сохранили некоторое соприкосновение с остальной частью армии, но соприкосновение неустойчивое и опасное.

Лауфс-паша сейчас же сообразил, какие меры принять, чтобы их изолировать во время битвы. Он отрядил многих артиллеристов на пункты, наиболее подверженные действию огня, и направил новые батареи к флангам. А когда эти действия стали выполняться, генералиссимус задумался. Ему казалось, что он все предусмотрел, чтобы превратить оборонительное действие в наступательно-окружное, но его удивляла неподвижность австро-венгерской армии. Он знал через своих шпионов, что Эбергардт решил сильно наступать, кроме того, этот план явно вытекал из всего начала кампании. К этому исходу Лауфс-паша приготовил турецкую армию и, хотя он считал себя в силах перейти в наступление, он предпочитал сражаться согласно зрело обдуманным прежним соображениям. Поэтому он был поистине удовлетворен, когда узнал, что неприятельский центр решил действовать.

Чтобы лучше дать себе отчет в происходящем, Лауфс сам поднялся на дирижабле и стал осматривать местность в подзорную трубу. Действительно, австро-венгерская армия была в походе. Туча стрелков шла по прямой линии на неприятеля, другие шли вкось и даже перпендикулярно, чтобы обеспечить себе более прочное сообщение с отдаленными корпусами. В то же время, двинулись многочисленные батареи. Почти все дирижабли и аэропланы роились в пространстве.

«Быть битве», — подумал генералиссимус.

Однако, обе стороны были еще на недосягаемом расстоянии. Впрочем, Лауфс стоял на том, что не надо торопиться. Он велел послать из своей подвижной обсерватории несколько герцовских телеграмм, чтобы артиллерия не произвела ни одного выстрела, покуда он не даст сигнала к битве. Подобные же меры он принял по отношению к стрелкам авангарда.

Через час армии находились почти на расстоянии выстрела. Турки могли бы двинуть вперед несколько больших пушек и начать действовать, но лучше было подождать.

«Если этот человек будет упорствовать в своем безумии, — сказал себе Лауфс-паша, — потребуется чудо, чтобы его спасти…»

Но одна вещь все еще удивляла его: вдали на горизонте отделенные неприятелем корпуса все продолжали свой непонятный маневр.

— Они дадут себя захватить, как крыс! — сказал он сопровождавшему его адъютанту…

Когда он это сказал, на возвышении, на фронте австровенгерской армии, развернулось огромное белое знамя.

— Парламентер! — сказал маршал. — Какого дьявола хотят они от нас?

Он смотрел на адъютанта с тонкой улыбкой.

— Ей-Богу, ваше превосходительство, — ответил последний, — не могу понять, разве что они хотят говорить об условиях капитуляции!

Маршал пожал плечами и телеграфировал приказание выбросить белый флаг.

Через несколько минут два всадника быстро приблизились к турецким траншеям. Встреченные по дороге оттоманским отрядом, они вскоре появились с завязанными глазами перед генералиссимусом. Затем, в изолированной комнате, с них сняли повязки. Это были двое мужчин в цвете лет: один в офицерском мундире, а другой в скромном штатском костюме. Лауфс, окруженный несколькими офицерами штаба, принял их с невозмутимым видом.

— Мы посланы его сиятельством маршалом фон Эбергадтом, — сказал офицер после некоторого молчания, — чтобы сделать вам важное сообщение.

— Какое? — лаконически спросил генералиссимус.

Офицер с оттенком замешательства сказал:

— Маршал хотел бы избежать бесполезного пролития крови. Он полагает, что условия, в которых вы теперь находитесь, для вас настолько неблагоприятны, что у вас нет иного исхода, кроме почетной капитуляции.

Присутствовавшие офицеры посмотрели друг на друга с несказанным удивлением. Некоторые пожали плечами, другие не могли удержаться от смеха. Лауфс-паша смотрел серьезно, хотя был поражен больше всех.

— Невероятно, — сказал он, — чтобы его сиятельство вздумал послать мне такое известие, и было бы недостойно на него что-нибудь ответить. Я сейчас прикажу, чтобы вас отпустили назад. Честь имею кланяться.

Он резко поклонился и отвернул голову. Но тогда заговорил мужчина в штатском:

— Господин маршал, — сказал он на плохом немецком языке, — позвольте вас уверить, что в настоящий момент вы более не можете защищаться, если только не считаете возможным это сделать посредством холодного оружия. За исключением некоторого количества аэростатов, ваши орудия не годятся в дело… Вы убедитесь в этом, приказав кому-нибудь стрелять из какого угодно оружия…