А операторы этих чудесных радиостанций получили особый приказ, если не дай бог что – секретная аппаратура должна быть уничтожена.

Ещё Рожественский получил возможность непосредственной голосовой связи с Петербургом. Сигнал с коротковолновой радиостанции на флагмане коммутировался и ретранслировался ледоколом.

Зиновий Петрович уже имел несколько неприятный разговор с самодержцем.

И кстати, как оказалось, адмирал не собирался «закладывать» потомков, что они провели диверсию против английского корабля, чем порядком удивил капитана ледокола.

– Почему, – напрямую и по-простому спросил Черто́в, – не стоило ли предупредить императора, чтобы дипломатическая служба была готова выставить контраргументы на претензии британцев?

– Будучи в неведенье, искренней будет возмущение на «ложные обвинения», предъявленные Англией, – продуманно ответил Зиновий Петрович и неожиданно улыбнулся, став даже симпатичным (в восприятии). – Признаться, поделом им. А то привязался этот «британец» как репей.

Пока «Ермак» тихо чапал в Александровск, везя рапорт Рожественского, радиосвязь опередила бумаги.

Обозлённый на своих болтливых «великих» родственников, Николай II потребовал каких-нибудь обязательных мер по этому поводу.

В кабинетах, подведомственных господину Ширинкину (не без подачи идеи потомками), вызревал план дополнительной дезинформации окопавшихся в Петербурге прикрытых дипломатической неприкосновенностью британских шпионов.

Ждали только приезда Дубасова с докладом Рожественского.

Особое совещание в Петергофе подходило к концу. То самое, на котором собрались излишне речистые великие князья. И главное уже было сказано – американский ледокол подло (или намеренно) удрал, заведя эскадру Рожественского глубоко в полярные льды, а в воздухе повисло задохнувшееся возмущение великого князя Алексея Александровича.

Совещание ещё будет продолжаться: что предпринять? Как спасать эскадру?

Но какое-то странное настроение будет витать за столом: негодование генерал-адмирала Алексея Александровича, вялое спокойствие вице-адмирала Авелана, равнодушие к флотским делам генерал-адъютанта Николая Николаевича, хмурое непонимание министра Ламсдорфа.

В конце концов, утомившись, император тихо хлопнет ладонью по столу и распустит совещание. Велев самостоятельно, основательно обдумать и завтра (!) принести свои предложения.

А дальше, после того как отшаркают выдвигаемые стулья и зал опустеет, оставив только самодержца и начальника охраны… между ними произойдёт доверительный диалог. Где Ширинкин опишет примерно, как оно будет:

– Сандро… ах, простите, великий князь Александр Михайлович сегодня же вечером похвалится, поделившись новостью со своей новой пассией. Дескать, самодур самодержец опростоволосился.

– Он так говорил? – Свёл брови Николай.

– Нет. Дословно подслушать ни один разговор не удалось, но это явно звучит из контекста. А вот Алексей Александрович, кстати, тот позволяет себе подобные высказывания.

– Я хочу знать, – упрямо и болезненно морща лоб, настаивал император, – Сандро, он точно это делает не намеренно… передаёт секреты английской короне?

– Ваше величество! Мужчины зачастую делятся со своими любимыми женщинами самым сокровенным. Доверяя ли, бравируя… – терпеливо и вкрадчиво молвил Ширинкин. Евгений Никифорович, произнося это, как раз заглядывал в свои бумаги и не видел, как передёрнуло Николая, который примерил эти слова на себя – он-то как раз таки почти во всём откровенен со своей Аликс.

– Далее, говорите, – нервно сглотнул самодержец.

– На следующий же день известная мадемуазель при посещении одного шляпного салона, якобы случайно, пообщается с одной из дам, которая, как выяснилось, оказывает некие услуги британскому послу.

– Не слишком ли сложная комбинация? Не достаточно ли было просто сло́ва капитана «Ермака» и уж тем более подтверждения с английского крейсера? Как там его? «Бервик».

– Если честно, я бы ещё чего-нибудь эдакого выставил, нагромоздив кучу всего, чтобы господа из Лондона окончательно запутались.

А в Лондоне, после получение диппочты, прозвучали именно эти слова (на другом языке, естественно):

– Джентльмены, мы окончательно запутались. Известно, что американцы, как и мы, многое поставили на Японию. Если кого-то интересуют цифры, я могу предоставить вам суммы займов от «Кун, Леб и компания». А не может быть такого, что пока мы ставим русским палки в колёса по мелочи, американцы провернули целую операцию, защищая свои инвестиции?

Цепочка кораблей втягивалась, углублялась в географию Карского моря, в срединные просторы Арктики.

Мало кто из экипажей (тем более из нижних чинов) представлял себе масштаб и размах пути, который им предстояло пройти – на карты с действительными расстояниями могли взглянуть только командиры, капитаны и старшие офицеры. Ну и конечно, штурмана́, тихо даваясь диву от тонкости подробностей, спрашивали себя: «Где, когда успели такие нарисовать? Кто проводил такую доскональную картографию?»

И мало кто из моряков, несмотря на то что с приходом мощного ледокола вновь появилась уверенность, спокойно взирал на окружающую белую бескрайность.

Тоскливей всех, наверное, было «черноморцам», тем из них, кто плавал только в тёплых морях.

«Балтийцы», те были более-менее привычны, всё-таки зимой кронштадтский рейд замерзал, и ледоколы на Балтике – штатные суда.

Что касается «Ямала» – руководители всех служб и экипаж ледокола работали практически в обычном режиме, в соответствии и с соблюдением требований безопасности. Единственную сложность «ямаловцы» видели в неопытности конвоируемых экипажей.

Это на совещании, устроенном самодержцем для ушей своих легкомысленных родственников, по легенде было сказано, что эскадра встала под проводку «американским ледоколом» только к вечеру, когда якобы в ночном тумане «американец» и ушёл в неизвестном направлении.

А на самом деле до заката было ещё уйма времени. И с ходу, в первые же часы похода, на этом достаточно лёгком, всего лишь полуметровом и не особо заторошенном льду стали обрабатывать взаимодействие в караване. На разных режимах – «полный ход», «малый», «стоп машина», «реверс». Приноравливаясь к тягучести исполнения и репетования команд на этих бронированных, многотонных… далеко не рысаках. Да и обучали народ из «местных» – вахту себе на замену. Людям когда-то надо же и отдыхать.

Массивная ту́ша атомохода (тридцать метров ширины против двадцати трёх броненосца проекта «Бородино») и без того оставляла за собой основательно широкий канал. При аккуратном следовании точно по оси фарватера сопровождаемые могли не опасаться соприкосновения с кромкой льда.

Иногда из-под кормы ледокола выныривали крупные обломки льда – «Суворов» встречал их форштевнем, разбивая, так как следующие за ним тонкостенные пароходы при неудачном маневрировании могли пропороть скулу или борт.

В целом все корабли и суда были перегружены, просев, опустив дейдвудные части много ниже слоя льда, но всё равно оставалась опасность особо поднырливым куском льдины повредить винты. Несмотря на специальные защитные отводы и кольцевые насадки, что были смонтированны перед отправкой эскадры.

При малейшем подозрении на подобный исход следовало в обязательном порядке стопорить машину, отбивая сигнал о своём манёвре, дабы избежать наката на корму идущих сзади.

Радовало то, что на паровых поршневых машинах допускалась большая гибкость в выборе числа оборотов, и после остановки ход машине можно было давать постепенно, начиная с «самого малого», струей отгоняя обломки, тем самым предохраняя винт от ударов.