– Его нет! – орут они хором, – Ребёнка нет!

Все стихают на секунду, чтобы Алина заорала с новой силой:

– Лёня, он в тебе! Он теперь в тебе!

Леня смотрит вниз – его живот округляется и растет на глазах. Ещё пару секунд и он не видит свой пах, ноги. Внутри него начинает что-то биться. Из бока под ребром выползает детская пятка. Замутнённость пространства проясняется, когда ей надо бы затопить все вокруг.

– Рожай! – кричит Алина, – Лёня, рожай, иначе он задохнется в тебе! Он умрёт в тебе, слышишь!?

«Как рожать-то, дура?» – думает он про себя, но ничего не произносит. Но здесь и сейчас говорить не обязательно. Она читает его мысли, заливается слезами, задыхается. Один из человечков подносит Леониду скальпель, и вкладывает бликующих острым лезвием инструмент ему в руку.

– Режь! – он слышит ее мысли.

– Реееежь! – наконец, набравшись последних сил, вырывает Алина из своей глотки вопль, и вены на её шее снова надуваются жирными червяками.

Леонид послушно сжимает скальпель крепче. Секунда задержки – он просто не знает, где лучше полоснуть, чтобы не поранить внутри младенца. Тело раздулось и сталось будто бы не его, потому и кромсать его не страшно и не жалко.

Он выдыхает и, как стеклорезом, от солнечного сплетения до паха – одним резким ровным движением сверху вниз… режет. Скальпель хорош. Сначала снизу вываливаются кишки. Леня пытается их подхватить руками, собирает в охапку. Ребёнок же не пробился через плаценту – кожи нет, живот развернут, но есть еще одна молочная, полупрозрачная плёнка – и младенец бьётся в неё. Леонид, боясь поранить ребёнка, бросает скальпель и рвёт плаценту руками. Протыкает её пальцами, как полиэтиленовый пакет и тянет в разные стороны. Новорожденный вываливается из него на пол – мокро, склизко, с мерзким шлепком, как мокрый снег. Леонид не успевает поймать ребенка, ведь свободна лишь одна рука, в другой – собственные кишки.

– Ты уронил его! Ты убил его, сволочь, убил! Как ты мог?! – Алина снова вопит. И этим раздражает. Но их ребенок ещё дышит и нервно дёргается.

Леня, наконец, решается выпустить кишки из рук и вместе с ними обессиленно падает на колени. Его внутренности основательно вываливаются на пол. Прямо на ребенка. Лёне приходится их разгребать, чтобы найти сына. Он берёт его на руки. Малыш начинает кричать. Наконец, Алина успокаивается, и с довольной улыбкой валится навзничь на кушетку так, словно это она его только что родила. Врачи аплодируют и ликуют.

Леонид переводит взгляд на ребенка, заглядывает в глаза. Младенец вдруг замолкает. Дышит спокойно и даже будто бы намеренно сдержанно. У мальчика слишком взрослый пугающе-осознанный взгляд, сообщающий что-то. Леденящее душу выражение глубокой мудрости. Леонид хочет отбросить сына в сторону и уйти прочь, волоча за собой свой кровавый ливер, но не может этого сделать – его руки вросли в ребенка, в его спину. Нет, у них не просто срослась кожа, Леонид напросто не видит своих кистей, они в младенце, внутри. Руки отца, как часть – гигантский отросток младенца и младенец, словно продолжение рук отца. Отыне они единое целое, своеобразные сиамские близнецы. И хуже того – Леонид ощущает, что они продолжают сращиваться. У него случается приступ удушья, словно из палаты мигом выкачали весь кислород. Леонид силится закричать и глотнуть воздуха одновременно, но ни того, ни другого не получается сделать. Когда же это все кончится, думает он.

– Леня, кажется скоро начнется, – вдруг слышит он слегка взволнованный голос жены, доносящийся откуда-то извне, – Леня, проснись, прошу тебя – акушерка говорит скоро начнется…

Мерзкий сон ушел не сразу. Пришлось гнать его из глаз и головы. Леня несколько раз тряхнул ею, как боксер, оправляющийся от нокдауна. Зашел в палату. Алина, позвав Леонида, уже успела вернуться на кушетку – бледно-синяя, в испарине и смертельно уставшая. Акушерка была рядом.

– Ощущается давление на прямую кишку?

– Да. Очень сильное…

– Хорошо, значит головка малыша уже опустилась в таз, скоро будем рожать. Муж, помогите супруге лечь в родильное кресло! – скомандовала акушерка и убежала за врачом.

– Как ты?

– Не знаю. Так, как никогда ещё не было.

– Страшно?

– Очень.

– Не волнуйся, я буду рядом.

– Уверен?

Врач – высокий молодой мужчина, был стремителен. Он вошел в палату, одарил одним большим кивком приветствия сразу же всех присутствующих и, не церемонясь, тут же проверил раскрытие.

– Раскрытие полное. Во время схватки есть желание потужиться?

– Да.

– Хорошо. Тогда начинаем. Так давайте быстренько КТГ сделаем.

Медсестры стали подключать аппарат.

– Ну что, муж, у вас последний шанс. Решайте сейчас – остаетесь или ждёте за дверью?

– Остаюсь.

– Принято. Становимся у изголовья кушетки, никаких лишних движений и передвижений – по палате не ходим! Куда не надо не заглядываем, желательно оставаться на одном месте. Держать за руку можно, ласковые слова тоже нужны, но не часто и тихо, шёпотом и на ушко, потому что мы с роженицей начнем сейчас активно общаться. Всё ясно?

Леонид нехотя кивнул. Он давно отвык от такой манеры общения с ним. Однако все исполнил. Врач посмотрел на монитор, который выводил узоры биения сердца ещё не родившегося человечка и выразительно нахмурился.

А после начался туман. Туман из слов, звуков, шумной пульсации в ушах, торопливости, которую так не любил Леонид, тревог, домыслов. Где, чьи были голоса, он уже не различал, и происходящее кружилось единым ворохом событий, густо и беспорядочно замешанных в пространстве и времени, так что первое утратило очертания, а второе прекратило свое привычное течение. Наблюдаемое все более стало походить на сон, на тот самый сон и от этого Леониду стало невыносимо жутко. Он схватился за сердце, но не от боли – там в боковом кармане куртки или пиджака его всегда ждал маленький потайной ингалятор, но куртка висела на вешалке в комнатке перед родильной палатой. Леонид снова ощутил, как чья-то рука не просто смертельно схватила за горло, но влезла в рот и дальше в глотку, пищевод и, разворошив органы, добралась до самых легких, которые начала сдавливать, спускать, как надувной матрас, изгоняя оттуда последние глотки кислорода.

К Леониду подошла акушерка.

– Вам лучше уйти. Ситуация немного штатная. Но все нормально, не беспокойтесь, просто вам ни к чему.

Леонид попытался сопротивляться.

– Пожалуйста, не усложняйте.

Ушёл.

Но туман месива бытия пробрался и за дверь: что у нас на мониторе признаки нехорошие частота плода сердечных сокращений как можно не нужно волнуйтесь извлечь быстрее где головка тужься малыша на счет не волнуемся препарат сейчас через катетер матка сильнее сокращалась показался затылок кесарить…

– Нет! Не надо кесарить, умоляю! – этот голос он узнал и встрепенулся, но потом снова крошево звуков заволокло его сознание. Однако крик породил импульс. Леонид ворвался в родильную спасать жену. Вошёл в этот ад слов, мешанину движений, как в некую желейную субстанцию, заполнившую собой все помещение, сковывающую движения и внутренние порывы. Тут же потерял все силы. Рассечение головка двумя петлями пуповины шея вера снимай быстро гипоксия почему он где узел не кричит рассечение вера…

Мельком, секундой, краем глаз, но он увидел, что из неё торчит головка его сына. Чёрные мокрые волосы, прилипшая кровь, фиолетовое личико. Только голова и шея, обвитая серо-голубоватой перекрученной пуповиной, словно гигантским ленточным червем, пытающимся удушить полуродившиеся дитя. Акушерка была тут как тут.

– Да чтоб вас! – крепкая малорослая женщина, меньше Леонида на голову, не стала ругаться, она просто оттолкнула его 80 килограммов и 182 сантиметра роста с такой силой, что он чуть не вылетел из двери!

– Ещё раз зайдёшь, вызову охрану! – крикнула, закрывая дверь и намеренно громко щёлкая замком.

Вдох, ещё вдох, ещё.

Ингалятор пуст.