Вылетевший на развороте в кювет капитан ГАИ поднялся, заглушил двигатель перевернутого мотоцикла и, прихрамывая, подошел к нам. Лицо у него было мучнисто-белое, губы – серые, без кровинки. Глядя на останки синего «Жигуленка», он сказал:

– Вот сволочь!

– Дурак ты, капитан… – негромко произнес Светлов. И повернулся ко мне и капитану Ласкину: – Тут мы уже ничего не найдем. Поехали. Нужно срочно брать всех, кому он сегодня раздавал наркотики. Может, кто знает и доктора. – И спросил у меня: – Правильно?

Я кивнул. Мне и самому хотелось побыстрей уехать. Я видывал виды в своей практике, и в моргах был несчетное количество раз, и на местах аварий, пожаров и катастроф, но чтоб вот так – минуту назад слышать голоса живых людей, их разговоры, объяснения в любви и ревности, планы на будущее, а затем – это бесформенное месиво мятого железа, человеческих костей, внутренностей и крови… У меня до сих пор стоит в ушах ее безумный, умоляющий, отчаянный крик: «Не-е-е-е-ет!!..»

На Петровке в Дежурной части нас ждал майор Ожерельев. Я приехал сюда один. Светлов, Ласкин и вся остальная опергруппа уехали на Арбат и по всем остальным адресам, где побывал сегодня Долго-Сабуров с наркотиками. Им предстояло арестовать как минимум семнадцать человек, включая «Зойку-Чародейку», а если кто-то из арестованных начнет «колоться» сразу и называть другие имена дельцов подпольного бизнеса наркотиками – то «заметать» и их тоже. Не может быть, чтобы, зная Долго-Сабурова и спекулируя наркотиками, никто из них не встречался с этим «доктором Борисом» или не слышал его адреса, фамилии или места работы.

После этого безумного дня, начавшегося почти в пять утра обыском в вагоне Долго-Сабурова, одиссеи с арестом Акеева и его любовницы Елены Смагиной, после уже почти предрешенного и, казалось бы, неминуемого ареста доктора и обнаружения Белкина, обернувшихся самоубийством Долго-Сабурова и убийством Наташи, предстояло все начинать сначала – с канители допросов обвиняемых и соучастников, очных ставок, создания словесного портрета этого доктора, его фоторобота и прочесывания с этим портретом всех больниц Москвы и Московской области. 27-летний (ровесник Белкина) врач-психиатр, психотерапевт или анестезиолог – в принципе, по этим данным найти человека можно, но не в один день.

А в нашем распоряжении был только один, максимум – два дня.

Долго-Сабуров упомянул в машине, в разговоре с Наташей, что «Борис велел быть не позже семи, иначе мы не успеем на самолет». Вряд ли он теперь же, не дожидаясь сестры и Долго-Сабурова, помчится на аэродром, чтобы улететь, но если у него есть какие-то осведомители в милиции типа «Катюхи» – подруги Наташи, – то уже завтра-послезавтра он узнает о катастрофе на шоссе и вообще не покажется в московских аэропортах, а вылетит в Среднюю Азию из Киева, Ленинграда, Ростова или Перми – поди угадай, откуда! Тем не менее Светлов еще по дороге от места катастрофы связался через Дежурного по городу с воздушной милицией Внуково, Домодедово и Быково, распорядился тщательно проверять все среднеазиатские рейсы и дал приметы доктора – 27 лет, среднего роста, полный, волосы черные, глаза карие, лицо круглое, на правой руке перстень с печаткой, зовут Борис, но документы могут быть и на другое лицо или фальшивые.

Все это – и арест спекулянтов наркотиками и проверка пассажиров среднеазиатских рейсов – было правильно, необходимо, логично, но… Время! У нас не было времени на ожидание, когда рыбка сама приплывет в руки. Нужно было что-то придумать, но что?

Измочаленный, голодный и подавленный виденным только что самоубийством, я приехал в «Дежурную часть». Здесь меня ожидали Ожерельев и Маленина. Маленина была воодушевлена: первый же день ревизии аптечных складов показал, что готовых к отправке в воинские госпитали и обычные больницы партиях морфия почти десять процентов недовложенных ампул, и один из кладовщиков уже «раскололся», сообщил, что переупаковка и выемка происходит на складах. Час назад она искала меня, чтобы рассказать о своем успехе, Пшеничный ей сказал, что мы арестовали Акеева, и теперь ей не терпелось сегодня же, сейчас же допросить его о делах его «шефа» – начальника Аптечного управления.

А майор Ожерельев, вернувшийся с обыска дачи Сысоева, доложил:

– Дача пуста, товарищ Шамраев. То есть шмоток полно, мебель классная, стереоустановка, ковры, цветной телевизор, кассетный магнитофон, музыки навалом, жратвы полный холодильник, бар – балы можно закатывать. И судя по немытой посуде, сваленной на кухне, там был сабантуй перед отъездом человек на двадцать. На бокалах – губная помада, в спальне все простыни – со следами бурной любви. Я всю посуду отправил на опыление и дактилоскопирование, это само собой, а в гараже я обнаружил тайник, но как и сказал Акеев, тайник пуст. Там же, в гараже валяется два матраца, я думаю, на них спали Белкин и Рыбаков. И веревку нашел – похоже, их там держали связанными. Гараж на отшибе, кирпичный, с ямой – хоть месяц там людей держи, только рот им заткни, чтобы не орали. Но самое интересное – вот, – он показал мне обычную магнитофонную кассету. – Больше трех часов обыск делали и музыку слушали, грех не слушать такую аппаратуру, я любитель. И вдруг… Вот послушайте.

Ожерельев вставил кассету в портативный магнитофончик «Весна», включил и мы – Пшеничный, Маленина, я и Бакланов (он закончил свою операцию и задержался в «Дежурной части», чтобы дождаться меня) – услышали с полуфразы энергичный молодой мужской голос:

– …шестнадцать гляциологов-ученых плюс рабочие. Каждый может спуститься с гор в Чаршангу или Джаркурган, почему нет, никто его не остановит. Пограничная зона – это же нормальное место, люди живут как везде, базар есть, магазины, только въезд в эти места по пропускам. А так…

– А аэродром далеко? – спросил другой мужской голос.

– Да прямо в Чаршанге! Улица кончается, начинается аэродром. Обыкновенное поле, маки растут…

– А ограждение? Охрана?

– Никакого ограждения, это же колхозная авиация. А охрана есть, конечно, какой-то старик на костыле – это от колхоза, и один пост держат там пограничники. То есть, ну, присылают одного солдата дежурить, поскольку это все-таки самолеты, можно и за границу драпануть. Теоретически, конечно.

– А практически?

– Ну, практически надо пароль знать, там пеленгаторы по всей границе, чуть-что – ракета «земля-воздух» и – привет.

– Но летчики знают пароль?

– Военные знают, конечно.

– А далеко военный аэродром?

– Близко. Километра три. Но я на нем не был…

– Ты говоришь: там пеленгаторы по всей границе. А куда они ходят в увольнение ходят, солдаты из ПВО.

– А куда там ходить? Там ходить некуда. В кино и на танцы.

– А офицеры?

– И офицеры туда же. А ты хочешь за границу драпануть? Там корейцы живут, на границе с Афганистаном, там целые корейские совхозы и колхозы у нас, опиумный мак разводят. Да ты это знаешь, наверное, раз целый гроб опиума в Баку привез. Так вот они постоянно в Афганистан шныряют, переправляют туда партии опиума. И пограничники на это сквозь пальцы смотрят. Я там пил с начальником погранзаставы, мы с ним упились до чертиков, так он мне рассказал. Корейцы в Афганистане толкают опиум за валюту, возвращаются домой и там им валюту на наши рубли меняют. И всем выгодно – и государству и контрабандистам. При этом у них и оружие, и все есть. Я бы об этом такой очерк закатал! Если бы можно было. Так что пересечь там границу – плевое дело. Нужно только глаза подрезать, как у корейцев. Ха-ха-ха! – расхохотался рассказчик собственной шутке, и смех был какой-то чрезмерный, возбужденный, как и весь рассказ.

– А как фамилия этого начальника погранзаставы?

– Майор Рыскулов. Только ты его не подкупишь, и не думай! Потрясающий мужик! В лет медяки из пистолета сбивает. Он мне собаку дарил, пограничную овчарку, но куда мне собаку?! Я по всей стране летаю. Слушай, по-моему мне еще нужен укольчик, а то весь кайф уходит уже…