Тут Сен-Бризу впервые изменила выдержка и губы его скривились в мучительной попытке признать вслух собственное бессилие помочь несчастному мальчику справиться с его бедой.

Шаффхаузен подметил это, но никак не прокомментировал, и продолжил собирать сведения о своем будущем пациенте:

– Как давно он употребляет наркотики и алкоголь? Чем занимается? Он студент? Каков на настоящий момент его семейный статус?

«Вот оно… сейчас этот немец начнет ковыряться в нижнем белье несчастного мальчика… и ведь докопается до правды, гад!»

Сен-Бриз внутренне похолодел, как будто Шаффхаузен поймал его на лжи, хотя не сказал врачу ни слова неправды. Это было очень странное чувство, давно забытое… и весьма неприятное. Однако, устыдившись секундной слабости, граф глубоко вдохнул и ответил:

– Алкоголь Эрнест впервые попробовал в десять лет, за рождественским ужином. Наркотики… насколько я знаю, на старшем курсе Кондорсе4. Но попойки и веселые вечеринки начались позже, когда он закончил лицей и поступил в Сорбонну. Занимается тем же, чем и вся молодежь – чтением левацкой литературы, ниспровержением авторитетов и попытками изменить мир. Он у меня с детства смутьян, постоянно бунтует против старших, выступает зачинщиком беспорядков… Последняя акция протеста, которую он организовал со своими приятелями-троцкистами, очень не понравилась его преподавателям, и несколько месяцев назад из Сорбонны его исключили. Но вообще-то мой мальчик рисует. Очень неплохо рисует. И… он неженат и даже не помолвлен.

Эмиль слушал графа с неослабным вниманием, запоминая факты, что тот сухо выдавал в ответ на заданные вопросы.

«Пытался покончить с собой дважды путем отравления… третий раз резал себя… Лондон, Париж, „Сен-Бернар“… Что за транквилизаторы и кто выписал? Уточнить. Бунтует против авторитетов – не пережитый „эдип“, стало быть, родители в разводе или мальчик почти не общался с отцом в раннем детстве… Сейчас проверим. Ага, насчет Сорбонны моя память не подвела… Рисует? Чудесно, в качестве трудотерапии поручу ему расписывать часовню…»

Все, что отец говорил сейчас о сыне, было важным даже не с точки зрения постановки верного диагноза и выбора методов лечения. Доктор был уже почти уверен, что именно отношения отца и сына явились той благодатной для наркотиков и распутства почвой, которую оба они тщательно возделывали на протяжении долгих лет раздора… Следующий вопрос мог стать для графа неожиданным:

– Как давно вы разошлись с его матерью, мсье? – спросил Шаффхаузен, устремив на посетителя прямой немигающий взгляд.

– Что? Какое… как… черт возьми! Никогда бы не подумал, что развод с Элен отпечатан у меня на лице крупным шрифтом… Надеюсь, вы спрашиваете об этом не из любопытства, доктор? – невесело усмехнулся Сен-Бриз. – Если быть точным, мы расстались в сорок восьмом году, и официально развелись три года спустя. Но развод с женой никак не повлиял на мое отношение к сыну, уверяю вас. Я всегда делал для него все, что должен был… и все, что мог.

Граф мысленно выбранил себя за многословие. Выходило так, что он оправдывается перед этим холеным немцем, постепенно все глубже влезающим в его душу холодными пальцами. Эжен снова неприязненно взглянул на Шаффхаузена:

– Но какое отношение это давнее семейное дело имеет к тому, что происходит с моим сыном теперь? – и в его голосе явственно прозвучало раздражение. – Зачем ворошить прошлое, что это дает? Или же вы не хотите браться за него? Так и скажите, к чему морочить мне голову!

Вина выплеснулась из графа раздраженным тоном, и Шаффхаузен удовлетворенно кивнул, узнав то, что желал знать. Странное дело – отцы искренне полагают, что оставляя жен, но продолжая заботиться об учебе и материальном благополучии сыновей и дочерей, они обеспечивают им счастливое будущее. И искренне недоумевают, когда вместо отличных оценок и прилежания в учебе получают счета за разбитые стекла и машины… Или суицидальные попытки вперемешку с революционными идеями, кокаином и беспорядочными половыми связями.

Доктор заговорил строгим деловым тоном, пресекающим любые попытки графа вызвать его на ответные эмоции:

– Ваше семейное прошлое имеет определяющее значение, уверяю вас. И я возьму вашего сына в мою клинику при условии, что вы заключите со мной контракт на его лечение и содержание как минимум на два месяца. Далее мы будем смотреть на достигнутые за это время результаты, но хочу предупредить сразу, что в вашем случае лечение на условиях пансиона может продлиться до полугода, с обязательным дальнейшим консультативным сопровождением. Если вы действительно хотите, чтобы я и мои коллеги помогли вашему сыну.

Он сделал паузу, открыл папку и вынул из нее лист с текстом стандартного договора. Из другой папки вынул анкету и протянул оба листка графу де Сен-Бриз:

– Вот договор, я хочу, чтобы вы внимательно прочли его и при необходимости отметили, в какие его пункты нужно внести коррективы. Также я прошу вас заполнить анкету и ответить на данные в ней вопросы. Особенно подробно напишите, что вам известно о причинах, толкнувших вашего сына на суицидальные попытки.

Встав из-за стола, он прошел к окну и выглянул из него. Перед зданием клиники стояла дорогая черная машина, сверкающая чисто вымытым корпусом.

– Насколько я понимаю, вы ехали на машине не из Парижа, и потому наверняка располагаете возможностью бывать здесь. Это хорошо, особенно для периода реабилитации вашего мальчика. Кстати, я бы взглянул на его рисунки, если вы не возражаете…

Эмиль вернулся к столу и позвонил дежурной сестре. Она тут же появилась в дверях:

– Мадам Ламю, пожалуйста, подготовьте седьмой номер к приему нового гостя, и принесите мсье… граф, что вы предпочитаете, чай, кофе, минеральную воду?

Сен-Бриз, ошарашенный таким резким переходом Шаффхаузена от почти доверительной беседы к сухому языку цифр, взял протянутые ему листки и машинально просмотрел их, не особенно вникая в смысл написанного.

– Пожалуйста, кофе… Как можно крепче, без сливок и сахара. Скажите, доктор… Что касается причин… Об этом обязательно писать в анкете? – теперь его взгляд, устремленный на психиатра, стал почти умоляющим. Пальцы графа невольно сжались, нещадно комкая бумаги, губы дрогнули. На несколько секунд он забыл об извечной необходимости аристократа «держать лицо».

– Деньги и время не имеют никакого значения. Два месяца, полгода, год – не важно, я заплачу, сколько вы скажете, но умоляю вас, доктор – спасите моего мальчика!

Слух Шаффхаузена уловил надлом в голосе графа, когда он наконец-то действительно попросил о помощи, а не потребовал ее.

«А он любит сына, несмотря ни на что… И это дает шанс им обоим…»

– Мадам, принесите крепкий кофе. – сказал он медичке, и, дождавшись, пока дверь за ней закроется, взглянул на графа уже гораздо мягче, с сочувствием.

Хорошо понимая, что творилось сейчас в душе этого гордого мужчины, Эмиль решил облегчить ему задачу, сопряженную с необходимостью доверить бумаге что-то совсем тайное, то, что терзало графа куда больше, чем наркотики или революционные книжки виконта…

– Как я понял, причины вам известны, и они таковы, что вам очень нежелательно придавать их огласке. Хорошо, можете не писать, но я хотел бы знать об этом от вас, чтобы лучше понимать, как возможно помочь вашему сыну пережить то, с чем он не хочет смириться. Даю слово, это останется между нами.

Граф кивнул, давая понять, что верит слову Шаффхаузена, и других гарантий ему не требуется. Дождавшись, пока шаги медсестры затихнут в коридоре, Сен-Бриз медленно заговорил:

– Это наверняка покажется вам глупым и сентиментальным, доктор, но основная причина того, что мой сын теперь в таком состоянии… разбитое сердце. Его… любимый человек погиб несколько месяцев назад. И Эрнест упорно пытается последовать за ним. Он может сколько угодно строить из себя анархиста-социалиста, циника и революционера, но он – настоящий Сен-Бриз. Наш род восходит к девятому веку, в предках у Эрнеста – паладины и рыцари, певцы куртуазной любви. Да еще этот модный поэт… Жан Кокто… может быть, вы о нем слышали… с его идеями…