Из нее извергался поток слов, и Симон заметил: она тоже пытается скрыть, что ей неловко. Как и все эти пять месяцев. При каждом посещении Тилия, казалось, боялась сделать или сказать не то. Сегодня, в день его выписки, она чувствовала себя совсем не в своей тарелке. Женщина вела себя так, как обычно ведут себя люди, забирающие домой близкого человека из психиатрической клиники. Во время групповой терапии с доктором Форстнером Симон часто слышал об этом от других пациентов – от тех, кто дольше его состоял в «Почетном клубе чокнутых».

Перелом руки или аппендицит всегда найдут понимание и сочувствие, поскольку такое каждый может себе представить. Но если кто-то решился на суицид, тут дело обстоит иначе. Трудно или даже невозможно объяснить другому, насколько невыносимы могут быть депрессия или кошмары. Как будто рассказываешь о головной боли тому, кто ни разу ее не испытывал.

Тилия вела себя в точности так же, как родственники практически всех подростков, с которыми Симон лежал в клинике. Она старательно делала вид, будто ничего не произошло, будто речь идет о чем-то совершенно незначительном, – так пытаются прикрыть пятно на скатерти, ставя на него вазу с цветами. Можно утверждать, что скатерть снова чистая, однако каждый знает, что пятно никуда не делось, что оно под вазой.

– Дома я приготовлю тебе что-нибудь из настоящей еды, – пообещала она, широко улыбнувшись Симону, когда они покидали больницу. – Ты любишь лимонный пирог?

– Еще как! – улыбнулся Симон в ответ на улыбку тети, хотя не испытывал особого желания скалить зубы.

Мальчик оглянулся на здание больницы. Оно уже почти скрылось за ветвями разросшихся каштанов. Симон услышал, как звякнули ключи Тилии. От этого звука, несмотря на летнюю жару, он вдруг покрылся гусиной кожей.

Когда они дошли до «Фиесты» Тилии, сердце мальчика забилось сильнее. Колени сделались ватными, и он вынужден был опереться о машину. Тилия, казалось, ничего не заметила. Она, положив сумку в багажник, устроилась на сиденье водителя.

Симон опасливо открыл дверцу. Во рту у него пересохло. На лбу выступил холодный пот.

– Что-то не так? – обеспокоенно спросила Тилия. Симон отрицательно покачал головой.

– Нет, я только подумал, не забыли ли мы чего, – солгал он и сел в машину.

Впервые после катастрофы он сидел в машине. И это было ужасно. Ему стоило больших усилий заставить себя захлопнуть дверцу. Салон автомобиля перегрелся от жары, и в нос ударил неприятный запах, от которого у Симона перехватило дыхание, особенно когда он пристегнулся ремнем безопасности. Снова это ощущение стальной ленты на теле, которое он переживал в своих снах, а теперь – в реальности.

Они тронулись, Тилия включила кондиционер. Прохладный воздух приятно охлаждал кожу, однако распространял типичный автомобильный запах. Точно так же пахло в машине родителей в тот день. Желудок Симона болезненно сжался. Пока они ехали к выходу мимо больничных корпусов, Тилия рассказала ему о Майке; она называла брата полным именем – Михаэль, как родители. Но для Симона он всегда останется Майком. Майк – это Майк, брат и сам себя так называл.

С каждой минутой пути Симону становилось все хуже. Он с трудом воспринимал слова Тилии. Она рассказывала что-то связанное с автомобильной фирмой, где работали они с Майком. Симон с трудом улавливал смысл ее рассказа. Он постоянно сглатывал слюну и представлял, что находится сейчас не в душном салоне автомобиля, а где-нибудь на улице. Снаружи. На этой мысли он сконцентрировался изо всех своих сил.

«Снаружи, на свободе. Под чистым синим небом. Свободным. Я на воле и свободен. Я…» Его рука судорожно вцепилась в ручку дверцы, а сердце почти остановилось. Панический страх поднялся в нем, как чудовище из бездонного, темного моря. «Наружу, наружу, – думал он снова. – Я на воле и свободен, на воле и свободен, на воле и свободен!» Но чудовище это не укротило. Оно вплотную приблизилось к поверхности воды.

Тилия снова что-то сказала, но Симон не расслышал тетю. Ее голос доносился откуда-то издалека. Симон оглянулся, хотел переспросить, что она сказала… Но окаменел от ужаса. Это не тетя сидит рядом с ним! На водительском сиденье сидел отец, и он узнал его только по одежде. Лицо было до неузнаваемости изувечено ожогами. Его словно окатили темно-бордовым воском, под которым вздулись отвратительные волдыри. Одни лишь глаза остались прежними. Папины глаза в зеркале заднего вида – последнее, что видел Симон перед аварией. Теперь он узнал, во что превратилось лицо отца после катастрофы.

Это было ужасно. «Я схожу с ума, – подумал он, – я совершенно спятил, я реально спятил!» Симон зажмурился, надеясь, что призрак исчезнет. Но когда снова взглянул на водительское сиденье, жуткое существо по-прежнему оставалось рядом.

– Тебе нехорошо, милый?

Это был не голос отца, а чей-то утробный и низкий голос. Хриплый, звучавший глухо, будто из могилы.

– Ты вспотел, Симон. Мне снова включить кондиционер?

Затем глаза существа изменились. Они росли, расширялись и превратились в две адские глазницы. Они сначала потемнели, а потом сделались совсем черными. Вскоре в них не осталось ничего человеческого. Они блестели, как маслянистые лужицы, и Симон видел в них бесконечную злобу. Это не папа! Как только он мог поверить, что это отец?!

«Я пришел за тобой! – выкрикнуло чудовище с горящими глазами, не раскрывая безгубого рта. Его голос звучал в голове Симона. – Да, мой мальчик, ты тоже скоро умрешь!»

Симон, едва сдерживая крик, на ходу распахнул дверцу. Тормоза взвизгнули на асфальте, машина резко остановилась. Когда от сильного толчка его дернуло с сиденья, Симон ощутил ненавистно-надежное давление ремня безопасности, отшвырнувшее его назад. И снова голос, на сей раз вполне реальный. К нему обращалась Тилия. Чудовище пропало.

– Симон, ради всего святого, что с тобой?

У мальчика перехватило дыхание. Сердце стучало, готовое вот-вот выскочить из груди. Что-то внутри рычало, как насмерть перепуганный зверь.

«Наружу! Наружу! Наружу! Выйти!»

– Я… я должен выйти!

Симон отчаянно пытался отстегнуть ремень безопасности, но не мог. Трясущиеся руки не повиновались.

– Прошу тебя! – кричал он. – Высади меня!

Наконец замок ремня безопасности щелкнул, высвободив Симона. Он выскочил из машины на полоску зелени между проезжей частью и дорожкой для велосипедистов. И тут же, упав на колени, устремил взор в безоблачное небо и стал глубоко дышать. «Небо, – подумал он, – такое синее и бескрайнее».

Тилия тоже вышла из машины и подбежала к нему. Присев, она обняла мальчика.

– Я… это все я… – всхлипнула она. – Но ведь я не знала…

Симон, взглянув на нее, покачал головой:

– Ты ни в чем не виновата. Это все страх… панический страх… Он всегда находит на меня, когда не ждешь. Я тоже не знал.

Какое-то время оба молча сидели на узкой полоске травы. Симон отрешенно уставился на «Фиесту» Тилии, перегородившую проезжую часть. Аварийка продолжала мигать. Скопившиеся сзади автомобили сигналили. Выходной день, плотное движение. Кто-то из сидевших за рулем стал выговаривать Тилии, другой показал ей неприличный жест.

Симона охватила досада, что все злятся на тетю из-за него, но о том, чтобы вернуться в машину, и речи быть не могло. Ни за что на свете.

Отрезок пути от Фаленберга до Кессингена был довольно длинным, пешком не одолеешь, да еще в такой жаркий и душный полдень. Они решили воспользоваться рейсовым автобусом, после того как Тилия вернулась и оставила машину на стоянке возле клиники.

Остановка находилась недалеко, но, едва они к ней подошли, чувство тревоги снова охватило мальчика. Он вспомнил, что доктор Форстнер рассказывал ему о страхе перед страхом. Это единственный враг, которого ему предстоит одолеть. Симон собрал все свое мужество и вошел в автобус. Сработало. Никакой панической атаки. Салон автобуса был гораздо просторнее тесного автомобиля.