«Мы…» Мы в ревущих колоннах, как в газетных колонках. Однозначные буквы от Амура до Буга. По-крестьянски корявы, по-боярски нарядны — станем рядом, и сразу образуется фраза! Та, что с громом на равных. Та, что мир осветила. Это – мы! От заглавных до слепого петита. Продолженье сказаний на ветру ошалелом… Кто нас пишет? Мы сами! Чем нас пишут? Железом! Сквозь разводы подпалин мы, как пот, проступаем. И Гераклы. И Будды. И бессмертье. И злоба… Мы в Истории — буквы. Лишь немногие — слово. «Все хочу я увидеть…» Все хочу я увидеть. Хочу испытать все, кроме смерти, и услышать все шепоты мира и все его грохоты. Но даже и то, что небесный Госплан отпустил мне по смете, я честно приму. И вместе с друзьями потрачу до крохотки… Все желания могут исполниться, кроме самого яркого — колеса машины времени ржавеют – несмазаны… А мне б откусить от того матросского яблочка! А мне бы почуять рукопожатье товарища маузера!.. Это вовсе не кровь, это время в жилах играет. Пусть потом разберутся, кто гений, кто трус, кто воин. Ведь не тогда человек умирает, когда умирает, а тогда, когда говорит: «Я собой доволен…» Я собой доволен… И можно готовить деньги, заказывать место на кладбище и траурный выезд… А в соседнем сквере кудахчут хорошо одетые дети. И не знают еще, что им досталась эпоха — на вырост! Мы об этом тоже не знали. Мы не верили, что состаримся. И что однажды на сердце у каждого истина выжжется: никогда не бывает Счастье конечной станцией!.. …Потому-то и кружится этот мир. Потому он и движется. «Родных разыскиваю…»
Родных разыскиваю, родных… Веселый хруст сухарей ржаных. Два слова, сказанных невзначай. В горячих кружках бесцветный чай. Родных разыскиваю, родных… Детдом вспоил меня, как родник. Ребята с временем обнялись. (Имен не помню. Не помню лиц…) Родных разыскиваю, родных… Курящих в тамбурах ледяных. Солдат небритых, как будто лес. «Не дрейфь, малец! Победим, малец!..» Родных разыскиваю, родных… Не смог бы я ничего без них. Зову: откликнись, моя родня… О, если б кто-то искал меня! Я жизнь люблю! Утро Есть граница между ночью и утром, между тьмою и зыбким рассветом, между призрачной тишью и мудрым ветром… Вот осиновый лист трясется, до прожилок за ночь промокнув. Ждет, когда появится солнце… В доме стали заметней окна. Спит, раскинув улицы, город, все в нем — от проводов антенных до замков, до афиш на стенах, — все полно ожиданием: скоро, скоро! скоро!! — вы слышите? — скоро птицы грянут звонким обвалом, растворятся, сгинут туманы… Темнота заползает в подвалы, в подворотни, в пустые карманы, наклоняется над часами, смотрит выцветшими глазами (ей уже не поможет это) — и она говорит голосами тех, кто не переносит света. Говорит спокойно вначале, а потом клокоча от гнева: – Люди! Что ж это? Ведь при мне вы тоже кое-что различали. Шли, с моею правдой не ссорясь, хоть и медленно, да осторожно… Я темней становилась нарочно, чтобы вас не мучила совесть, чтобы вы не видели грязи, чтобы вы себя не корили… Разве было плохо вам? Разве вы об этом тогда говорили? Разве вы тогда понимали в беспокойных красках рассвета? Вы за солнце луну принимали. Разве я виновата в этом? Ночь, молчи! Все равно не перекричать разрастающейся в полнеба зари. Замолчи! Будет утро тебе отвечать. Будет утро с тобой говорить. Ты себя оставь для своих льстецов, а с такими советами к нам не лезь — человек погибает в конце концов, если он скрывает свою болезнь. …Мы хотим оглядеться и вспомнить теперь тех, кто песен своих не допел до утра… Говоришь, что грязь не видна при тебе? Мы хотим ее видеть! Ты слышишь? Пора знать, в каких притаилась она углах, в искаженные лица врагов взглянуть, чтобы руки скрутить им! Чтоб шеи свернуть! …Зазвенели будильники на столах. А за ними нехотя, как всегда, коридор наполняется скрипом дверей, в трубах с клекотом гулким проснулась вода. С добрым утром! Ты спишь еще? Встань скорей! Ты сегодня веселое платье надень. Встань! Я птицам петь для тебя велю. Начинается день. Начинается день! Я люблю это время. Я жизнь люблю! |
