— Вы не устали, Бетховен? — спросил Лихновски.

— Нет. Я как раз сочинил две превосходные фиоритуры для моей новой симфонии.

— Для Четвёртой?

— Да нет, уже для Пятой. Я умудряюсь готовить сразу в нескольких горшках.

— Снова на героическую тему?

— Просто несколько вариаций, обыгрывающих пение иволги.

— Странные у вас мысли, Бетховен.

Карета остановилась перед замком. В окнах, за неплотно задёрнутыми шторами, метались огни свечей. Они миновали выстроившихся рядами лакеев и горничных с согнутыми в низком поклоне спинами. В огромной прихожей вполне можно было разместить маленький дом. Бетховен окинул беглым взглядом выложенные деревянными панелями стены, украшенные картинами в золочёных рамах и многочисленными оленьими рогами, и подумал, что источником этого богатства здесь также послужили пот, слёзы и нужда окрестных обитателей.

— Добро пожаловать, ваше сиятельство. Добро пожаловать, достопочтенная госпожа графиня. — Человек в охотничьей куртке, несмотря на породистое лицо, явно принадлежал к служивому сословию. Произнося традиционные слова приветствия, он вновь танцующей походкой отошёл назад и замер в ожидании приказаний.

— Что нового, граф? — Лихновски повелительно взмахнул рукой и повёл головой, разминая затёкшую шею.

Неужели этот человек и впрямь носит графский титул? Тогда почему князь так пренебрежительно обращается с ним?

— Нам очень повезло, ваше сиятельство. У нас на постое не какие-нибудь там нижние чины, а полковник и десять офицеров. — Камердинер с графским титулом многозначительно повёл глазами в сторону широкой лестницы, ведущей в залы. — Сейчас они изволят ужинать.

Очевидно, французы не закрыли дверь в обеденный зал. Во всяком случае, сверху доносились смех и фальшивые аккорды исполняемого на пианино туша.

Уже далеко за полночь Бетховен стоял в отведённой ему комнате у раскрытого окна и смотрел в ночную тьму. Когда по коже пробежал озноб, он подбросил в камин полено и устремил взор на потрескивающие в пламени дрова. Князь своим поведением окончательно испортил ему настроение.

Если в Вене он был подчёркнуто любезен и обходителен, а по отношению к Бетховену просто проявлял дружеские чувства, то в своих владениях эта жирная туша с наполовину облысевшей головой вела себя настоящим барином, заставляя вспомнить легенду об Антее, которому прикосновение к матушке-земле давало новые силы. Правда, в данном случае сила оказалась какой-то уж очень омерзительной. Даже очаровательное лицо Марии Кристины приняло надменное выражение и стало холодным, словно выточенным из мрамора.

Нет, в обеденный зал он не пойдёт и с французами общаться не будет. Отвращение и гнев заставили его забыть о еде. Он раскурил трубку и вынул из дорожной сумки пачку исписанных нотных листов. Он хотел внести в нотную запись «Аппассионаты» исправления, а уже потом отправить её Жозефине.

Тут в дверь осторожно постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату с поклоном вошёл камердинер с графским титулом. Как уже успел выяснить Бетховен, это был управляющий. Подобострастный с графом, с Бетховеном он держал себя просто холодно-вежливо.

— Его сиятельство ждёт.

— Чего именно?

— Он желает, чтобы вы в присутствии французских офицеров сыграли на пианино.

— Уже слишком поздно.

— Не понял вас.

— Говорю, время позднее. — Бетховен принялся внимательно рассматривать чуть подрагивающие ладони. — Передайте Лихновски, что мои пальцы устали и пошли спать.

— Чтобы я передал такое их сиятельству...

— Значит, не можете?

— К тому же у меня приказ...

Бетховен нарочито протяжно зевнул и снял со спинки стула сюртук.

— Ну, раз приказ... Тут уж ничего не поделаешь.

В обеденном зале он ещё раз убедился в разительной перемене, произошедшей с князем. Лихновски изрядно выпил и теперь откровенно старался угодить победителям при Аустерлице. Заплетающимся языком он произнёс:

— Нет, mon cher[76] лейтенант, князь Карл фон Лихновски почтёт за честь налить вам ещё вина.

Он поднял свой бокал и посмотрел на французских офицеров.

— А за что мы пьём? Вы действительно убеждены, месье, что Мария-Луиза понравилась великому императору? Но эрц... эрцгерцогиня ещё слишком мала, ей всего... всего четырнадцать лет, и потребуется много времени, чтобы разжечь в ней страсть. Итак, за первую брачную ночь великого императора с юной принцессой Марией-Луизой. За победителя в битвах и постелях!

Он громко рыгнул и даже поперхнулся, увидев Бетховена.

— Это... это мой пианист. Это, мой милый полковник, Людвиг ван Бетховен. Сейчас вы убедитесь, — он надул губы и приложил к ним кончики пальцев, — что князь Лихновски привёз вам из Вены настоящее сокровище. В му... музыкальном смысле, разумеется.

Кто же на его глазах точно так же, с наслаждением целовал кончики своих пальцев?

Ах, ну да, старьёвщик в Бонне. Лихновски ведёт себя примерно так же, только вместо всякого гнусного тряпья навязывает покупателям, то есть французам, его, Бетховена, несравненный дар. Он чувствовал себя на удивление спокойно, хотя понимал, что такое состояние у него обычно предшествовало вспышкам дикой ярости.

— Полковнику придётся лишь полюбоваться сокровищем.

— Что такое? Почему?

— Потому что у меня нет намерения исполнять сегодня что-либо.

— Зато у меня есть намерение заставить вас играть. — Лихновски сокрушённо помотал головой, пытаясь скрыть растерянность. — Я как владелец замка дал слово месье полковнику. Как князь...

Бетховен почувствовал, что его начинает захлёстывать волна безудержной ярости. Он небрежно махнул рукой:

— Князь? Этот титул вы приобрели исключительно по праву рождения, а значит, волею случая. Князей на свете тысячи, а вот Людвиг ван Бетховен один.

В коридоре он с облегчением вздохнул. Ушёл он спокойно, даже не хлопнув дверью, и ничуть не раскаивался в своём поведении. Князь же вёл себя сегодня как настоящая скотина...

Войдя в комнату, Бетховен чуть улыбнулся и решил, что утром, когда у них в головах осядут винные пары...

Тут в дверь забарабанили кулаки.

— Строптивый пианист подлежит аресту! Немедленно откройте!

Он даже не пошевелился.

— Если этот наглый субъект не откроет, придётся взломать дверь.

Пьяные, как правило, очень упрямы и не отвечают за свои поступки. В этом состоянии князь ничем не отличался от своего покойного отца. Лихновски всей своей огромной тушей навалился на дверь, выкрикивая:

— Раз... два...

Что ж, хотя он, Бетховен, и не отличается атлетическим сложением, у него хватит сил, чтобы достойно встретить его сиятельство.

Когда дверь слетела с петель и Лихновски тяжело перевалился через порог, Бетховен с лёгкостью взметнул над головой огромный стул, на полированных ножках которого тут же заиграли отблески пламени.

Французские офицеры оттащили Лихновски и буквально выволокли его из комнаты. В дверном проёме сразу же появилась Мария Кристина в ночной сорочке:

— Что случилось?

Тело её сотрясала дрожь, бледное от ужаса лицо больше не казалось выточенным из мрамора.

Бетховен молча сложил свои вещи в дорожную сумку и, обойдя княгиню, торопливо зашагал к выходу.

Всю ночь его мучили желудочные колики, а дьявол неустанно залеплял ему уши воском. Он лежал, страдая от головной боли, и думал, что Жозефина пишет ему всё реже и реже, а тон её писем — всё холоднее и холоднее. Он встал, подошёл к секретеру, задумчиво посмотрел на мерцающие огоньки свечей, а потом прочёл в лежащей под стеклом нотной тетради древнеегипетскую надпись: «Никто из смертных ещё не приподнял мой покров...»

Есть ли тут хоть какой-нибудь смысл? Или это просто выспренняя чушь?

Он приподнял стекло и закрыл нотную тетрадь. В ней была записана увертюра Меуля, которой предполагалось открыть сегодняшний концерт.

Две недели назад жители вновь устроили на улицах танцы. На этот раз буйное ликование вызвали у них названия двух городов: Йена и Ауэрштедт[77]. Если австрийцам пришлось примириться с поражением при Аустерлице, почему у пруссаков дела должны обстоять лучше? Тем более что армии южно- и западногерманских государств, объединённых корсиканцем в Рейнский союз, участвовали в войне на стороне французов. Немцы сражались с немцами...