Перо вновь забегало по бумаге.

«О люди, считавшие меня злобным упрямцем или мизантропом, вы не знаете тайную причину моего необычного поведения. С детства я был настроен весьма благожелательно по отношению к людям и был способен даже к добрым жестам, но с шести лет я страдаю от неизлечимой болезни, состояние моё всё ухудшается из-за неправильных действий бездарных врачей. Надежды на исцеление у меня почти не осталось. Вы даже представить себе не можете, люди, что значит постоянное чувство одиночества. Я всё время пытаюсь встать выше своих страданий, и порой у меня это получается. Я не могу заставить себя сказать собеседнику: «Говорите громче, я плохо слышу», — но как же могло случиться так, что я...»

Нет, при всём при том он, несмотря на страшные мучения, цеплялся за жизнь. Не будет преувеличением сказать: дьявол порой залепливал ему уши воском так, что он становился совершенно глухим...

Он задумался, а потом принялся писать дальше:

«...был вынужден признаться в своём слабоумии, я, который обладал умом более совершенным, чем многие мои товарищи по профессии. Я просто поддался минутной слабости и потому прошу простить меня. Я не могу себе позволить отдохнуть среди людей за приятной, умной беседой, нет, я вынужден жить как в изгнании...»

Он писал и писал, стремясь выразить на бумаге одолевавшие его душевные и телесные муки. Сколько ему ещё осталось? Год? Нет, так долго он не выдержит. Так, может быть, самоубийство было бы наилучшим выходом?

Он напрягся, стиснул зубы и подписал:

«Хейлигенштадт

6 октября 1802

Людвиг ван Бетховен».

Затем он капнул на бумагу горячим воском и приложил к нему свою печать.

Итак, он снова поселился в Вене, на этот раз на Петерсплац, рядом с караульным помещением. Естественно, его пристанище располагалось на самом верхнем этаже.

Холодный ноябрьский дождь выплёскивался из сточных желобов, крупными каплями стекал по оконному стеклу. Площадь покрылась первым лёгким снежком.

Состояние его слуха равномерно, с дьявольской точностью, ухудшалось. Он стремился трудиться вдвое больше, чем обычно, чтобы полностью использовать оставшееся до рокового часа время.

Его «Героическая симфония»! Сколько он уже размышлял о ней, сколько ломал голову. Увы, но произведение искусства и размышления о нём суть разные вещи.

Тем не менее он не мог упрекнуть себя в безделье. На рояле и полу музыкальной комнаты громоздилось множество композиций. Кое-какие из них Карлу уже удалось пристроить.

Никаких записей относительно своих дел он не вёл. Зачем? После скрипичной сонаты в соль мажоре с оркестром он написал ещё скрипичную сонату в фа мажоре. А может, наоборот? У него была плохая память на даты. Гораздо лучше он запоминал тональности. Тут он наткнулся на фортепьянную сонату, копию которой хотел послать Жозефине. Пусть не опасается, что со слухом у него стало совсем плохо.

Правда, теперь он воспринимал только прежний уровень. Ля-бемоль мажор? Именно в этой тональности он напишет скерцо, превратив ритм в самую настоящую вакханалию, чтобы она явственно ощутила его бодрость и уверенность в себе.

Перо вывело на листе жирную ноту, и в тот же миг за окном послышался медный перезвон. Как обычно, в полдень ударили колокола в соборах Святого Петра и Святого Стефана.

Он встал и подошёл к окну. С высоты птичьего полёта люди на Петерсплац походили на крошечных букашек. Если бы они вдруг спросили его, почему он выбрал такую неудобную квартиру на четвёртом этаже в доме между двумя колокольнями, где ежедневно регулярно звонили на рассвете, в полдень и вечером?.. Что бы он им тогда ответил?

Этот звон утешал и вдохновлял его. Перед силой колоколов расступалась незримая стена, отделявшая его от мира.

Он глубоко вздохнул и вдруг даже задрожал от радости. Как же всё-таки здорово заручиться помощью таких могучих неодолимых союзников.

Квартира была в новом доме, принадлежавшем купцу Циттербарту. Тот, обладая огромным количеством денег, не проявлял к ним особого интереса, отдавая предпочтение театру, в котором ровным счётом ничего не понимал. Его причудой умело воспользовался наделённый коммерческой жилкой автор либретто «Волшебная флейта» господин Шиканедер. Он посоветовал купцу вложить несколько сот тысяч талеров в строительство нового венского театра.

В ушах сатана, блюдя традицию, вновь устроил адский шум. Бетховен принялся нервно расхаживать взад-вперёд. В комнате постепенно становилось темно. Ему очень нравился полумрак — ведь именно тогда начинали пробуждаться боящиеся света совы.

Очевидно, его сегодняшние ожидания были совершенно напрасными. Шум в голове заглушал остальные звуки, однако внезапно ему почудился какой-то сигнал. Словно где-то совсем рядом прозвучало нечто похожее на хорал. Он прислушался, и выражение лица его стало надменным. Теперь он сможет прорваться даже сквозь рёв Левиафана.

Только тихо! Осторожно, очень осторожно, чтобы ничего не пропустить мимо ушей! Вроде бы сатана на какое-то время оставил его в покое.

До мажор? Нет... нечто схожее с хоралом, но лучше в тональности ля мажор?

Осторожно, крайне осторожно, пусть он ничего не слышит, пусть, достаточно просто суметь выбрать нужный аккорд.

Он повторил: ля — ми — до-диез — ля! Затем пьяно[58]: соль — фа-диез, соль — си!.. Звуки из сочинения Родольфа Крейцера, которому он хотел посвятить свой опус?.. Итак, скрипка как бы с трудом играет мелодию, затем соло на рояле.

Теперь ему был нужен свет, чтобы записать нотные знаки, огненными письменами ярко вспыхнувшие у него перед глазами.

Хорошо, пусть будет хорал, если вам так угодно назвать его! Нужно достойно встретить вызов, а потом...

Он никак не мог решиться, долго стоял в раздумье, и на это были достаточно веские основания.

А может, просто набраться мужества и изо всех сил ударить в мерзкую рожу того, кто вновь вежливо постучал в его голову. Пусть это даже сам сатана!

Престо!.. Раллентандо![59]

Ещё раз! И ещё раз раллентандо с фортепьянным кадансом, который он уж точно исполнит на концерте!..

Злобный дьявол-мучитель заблуждается, если думает, что ему удалось одержать над композитором победу! Нет, ничего у него не получится! Итак, заново! Престо! Крещендо[60]! Сфорцандо[61]! Сфорцандо! Нет, рояль играет слишком медленно! Тогда пусть будет скрипка! На ней исполнит сфорцандо! Аккорд, а затем пиццикато[62]! И ещё раз сфорцандо!..

Тут вторая часть молнией сверкнула перед его глазами. Клубок постепенно распутывался сам собой. Это будут прекрасные вариации, а уж третья часть...

Гм, неплохая мысль. Он заимствует её из Шестой сонаты для скрипки, которую собирался посвятить российскому императору. Однако она показалась чересчур помпезной. Да, попытка была неудачной. Он даже крейцера не заработал.

Внезапно Бетховен почувствовал себя совершенно разбитым. Правда, внутри всё дрожало и звенело, как натянутая струна, но Бетховен знал, что это скоро кончится и тогда он будет лежать неподвижно и даже слова не сможет сказать. Эдакий бессловесный, бесполезный чурбан.

Ничего не поделаешь, он уже наполовину оглох, и душевный порыв, заставивший его, подобно Прометею, красть у богов огонь, обернулся изрядно досаждавшими ему в последнее время желудочными коликами. Интересно, в них тоже есть какой-то тайный смысл?

Он подошёл к окну как раз в тот момент, когда мимо с гордым видом проходил Карл Черни. Видимо, он шёл к пекарю.