– Благодарю, рон Эанэ, – Эстэвэн умудрился ободряюще кивнуть Ярренвейну и укоризненно посмотреть на Лунна одновременно. – Кроме того, что ты нам поведал,  я думаю, нашим гостям следует знать, что после гибели всех Ярренвейнов (а о существовании последнего из них в Кеории митлы не догадывались) Наместник подарил Ястринэнн Айлатии Времени. Именно так. Ойор Аэс – древний замок Серебряных ронов – должен был стать жильём для капюшонников! Ненависть же детей Отца Времени ко всему, что связано с нашим прошлым, всем известна. Что бы осталось от знаменитой библиотеки Эанэ? От одного из последних хранилищ трудов древних мыслителей? А аэсы? Неужели вы думаете, что смертельно боящиеся «плесневелых ив» митляндцы не пустили бы тысячелетние древа под топор? Ну же, рон Тивэ, расскажите нам, куда подевались воспетые в песнях бирюзовые озёра Лекленда? Какая участь постигла собрание сочинений Сэввы Элэди, что некогда хранилось в замке ваших эр-кассов?

– Озёр нет, – буркнул упрямый старик. – Их спустили в канал, чтобы использовать для дела. А сочинений никаких я не знаю. Кто тебе сказал, что такие вообще когда-то существовали?

– Существовали, – подал голос Йосх. – О них упоминается во многих воспоминаниях аэнийцев – тех, что бежали вместе с Ангой на Восток, а потом нашли пристанище в наших краях. Таких воспоминаний великое множество – мне кажется, беженцы стремились записать всё, что знали, как можно подробнее и как можно больше – как будто знали, что за их сочинениями айлаты развернут настоящую охоту. Алайна долгое время хранила свои тайны.

Эстэвэн снова одобрительно кивнул.

– Именно так. Охота на книги, на статуи, на картины… Капюшонники уничтожали и будут уничтожать всё, до чего только смогут дотянуться. Мы уже не помним половины того, что знали наши предки. Наши же дети забудут даже то, что что-то утратили, айлатам останется только заполнить образовавшуюся пустоту по собственному разумению – своей правдой, своей верой… Я этого не хочу. Если вы тоже – нам нужно торопиться.

Вот так. Ярмэйн опустил взгляд и подавил желание заскрежетать зубами. Тебе всё ясно, Айра Акэ Аэнна? Ты не хотел играть в эти игры? Мнил себя героем-одиночкой, вольным как ветер, мчащимся навстречу неведомым приключениям? Не хотел быть символом вековечной борьбы и неминуемой победы? Бежал из Ингилора в Дарат, из Дарата в Дэлькерру, оттуда – на Север… Зачем? Чтобы вляпаться в то же самое, тем же местом?

Канн Эстэвэн продолжал говорить, речи его были правильны и разумны, хоть и пропитаны слегка излишним пафосом. Впрочем, могло статься, пафос здесь тоже был уместен. Леклендский старик всё ещё пытался спорить, но неумелые и зачастую неумные возражения его только больше убеждали всех остальных в правоте эмметского князя: митляндцы не просто захватывают земли, они подчиняют разум тех, кто им поддаётся. Ярмэйн зевнул: всё это он слышал и видел уже не один раз – там, на Востоке. Эстэвэн, похоже, собрался устроить ещё одну Кеорию – что ж, если он заручится поддержкой Спарсии и таки переубедит Лекленд, у него даже может всё получиться. Если же северные лисы откажут… Ярренвейн искренне понадеялся, что у канна хватит здравого смысла от этой затеи отказаться: Нэриаэаренна слишком мала, чтобы кусаться с Империей в одиночку, даже если учитывать, что Великой Митл-анд’ийи придётся отбиваться на две стороны…

Навалившуюся скуку неожиданно разрушили высказанные Эстэвэном сроки. Ярмэйн резко выпрямился, оглянулся по сторонам, хотел даже уши прочистить, чтобы убедиться, что не ослышался, но потом решил, что это будет выглядеть смешно и нелепо.

– Наши надежды должны опираться не на нас – наше время прошло, мы – современники Кеорийского Бунта, вряд ли удача повернётся к нам должной стороной ещё раз. Наши дети – вот кто должен стать знаменем грядущих перемен, новыми лицами истории Уумара. Вот оно – новое поколение: оно уже здесь, постепенно занимает свои места – в Ястринэнн, Алайне, Дэлькерре… Да, вы не ослышались, друзья, далёкая южная Дэлькерра тоже с нами.

Князь говорил коряво, то ли пересказывая чужие слова, то ли просто подзабыв бумажку со старательно сочинённой вдохновенной речью, но видно было, что сам он себе верил. Кажется, гости верили ему тоже – даже леклендский старый рон заметно призадумался.

– У меня четыре дочери, – канн Эстэвэн для наглядности потряс своей лапищей  с предусмотрительно загнутым большим пальцем. – Четыре. Да, они все ещё малы, и невеститься срок им будет не так скоро. Но прямо сейчас я предлагаю присутствующим здесь ронам Алайны скрепить наш договор кровными узами. Что скажешь, Йосх-хитрец? Достойная партия тебе эмметская каннка?  А, друг Эйнсил? Угодил ли тебе дядька Эстэв?

Братья-алайенцы переглянулись. Йосх явно задумался, подбирая приличествующие случаю слова, но додумать не успел – брат и соправитель резво вскочил на ноги, тряхнул буйными льняными кудрями, сверкнул глазищами.

– Ты погоди спрашивать, дядько! – голос у Эйнсила не отличался от братского, да вот интонации были совершенно другими. – Сначала покажи, чем манишь, а я уж потом решу, стоит ли за той приманкой бежать! Дочерей твоих мы не видели пока, больше того – даже супруги твоей не встречали… А захотят ли они стать залогом твоих сделок? А, может, они кривые да горбатые, а я уже соглашусь? Что же мне тогда – слово нарушать?

Эстэвэн усмехнулся в золотистый ус.

– А вот будет пир по прибытию высоких гостей из Спарсии – там и посмотришь, кто кривой, кто горбатый, кто несогласный. Сам и выберешь: любая из трёх – твоя.

Эйнсил насмешливо сощурился:

– Это почему же из трёх? Ты же сказал, что дочерей у тебя – четыре.

Эмметский канн покаянно развёл руками.

– Дочерей-то четыре, а вот сыновей не дала мне Яла. Так что старшая  – наследница моя, не отпущу я её в далёкую Алайну не через десять лет, не через пятьдесят, у меня на неё другие соображения.

Ярмэйн вдруг ощутил, как все взгляды обращаются к нему, и похолодел.

Именно теперь он понял, что не просто вляпался – увяз по уши.

На смотровой площадке восточной башни было холодно – достаточно, чтобы чувствовать себя обиженным, преданным и обведенным вокруг пальца в большей степени, чем это имело место быть на самом деле. Ярмэйн Ярренвейн, Арамано Айра Акэ Аэнна, последний рон Йостриннэй-йа-Эанэ-Тэрнэй, чертил прямо на снегу схему воздушного шара, которую они с незабвенным Инрэ-Росио так и не успели опробовать. Конечно, не успели – потому что он сбежал. Испугался, что его опять узнали, раскусили, и теперь придётся мириться с шёпотками за спиной, а то и вовсе льстивыми предложениями вернуться на своё законное, самой судьбой определённое место. Он же терпеть не мог, когда что-то в его судьбе решали за него.

– Мёрзнешь? – спросил только что поднявшийся на башню Лассан.

– Злюсь, – коротко ответил Ярренвейн.

– Давай злиться вместе? – предложил приятель.

– Давай.

– Только тогда тебе надобно рассказать мне, что с тобой там эти изверги делали, чтобы я мог знать на кого и за что злюсь, – серьёзно сказал Лассан.

– А ты не мог бы злиться безадресно? – буркнул Ярренвейн.  – И беспредметно?

Татеук пожал плечами.

– Да могу, конечно. Просто мне так неинтересно.

Ярренвейн отложил прутик, служивший ему изобразительным инструментом.

– А всё неинтересно и так, – сказал уныло. – Канн Эстэвэн готовит почву для самого грандиозного восстания, который когда-либо видела Империя. Действо планируется лет эдак через десять… В предвкушении этого эпического события мы – нынешние юнцы безусые, а будущие предводители армий – должны срочно заключать союзы, скреплённые узами брака. Преимущественно с Яшметом, конечно. Но и с другими по чуть-чуть.

Татеук пожал плечами.

– Ну, та часть, что не про бунт вполне ожидаема – у канна всё-таки четыре дочери. А про бунт, конечно, слегка внезапно, но если через десять лет – почему и нет-то? Тебе должно быть близко и интересно, ты ж кеориец!

– Да не хочу я! – искренне возмутился Ярренвейн. – То есть выкинуть митлов из Аэнны обратно за перевал – хочу, а вот быть венценосным символом праведной борьбы – нет! Простым воином – сколько угодно!