Он качает головой.

— Мы с ними не будем жить, — он указывает на бунгало. — Мы живем здесь.

— Но я думала… — обрываюсь я. Кэтрин и отец сказали мне, что мы будем жить в доме президента в отдельном крыле. Они даже не предполагали что-то другое. На прошлой неделе, контакт Кэтрин с этой стороны города сказал ей, что они вносили новую мебель, меняли шторы и

красили стены.

Паника наполняет меня. Если мой отец ошибся в этой части плана, чего еще он не знает?

Где еще он ввел меня в заблуждение? У меня есть желание бежать куда-то, вернуться в Мэрию, домой, куда угодно, только бы не быть здесь. Я могу следовать плану только в том случае, если мне не нужно будет импровизировать. Я не Иккинг. Я не Кэтрин. Я не такой искусный актер.

Иккинг хмурит брови и смотрит на меня, прикованную к месту.

— Ты идешь?

Я киваю.

— Да, — говорю я едва слышно. — Да, — повторяю я громче.

Он держит входную дверь открытой и следует за мной. Щелчок закрывшейся двери очень хорошо слышно в тишине дома. Иккинг стоит прямо позади меня, и я двигаюсь вперед, чтобы он мог пройти. Вход ведет прямо в маленькую гостиную, и он ставит мой чемодан рядом с бежевым диваном. Прямо находится кухня, с круглым столом, стоящим под рядом с окон. Справа от

гостиной есть еще один дверной проем, ведущий к спальне, как я полагаю. Я быстро отвожу глаза.

Я понятия не имею, что делать. Давая мне советы, Кэтрин концентрировалась главным образом на важных моментах, а не на повседневных делах, которые я буду вынуждена делать с этим парнем. Я бросаю свои высокие каблуки на пол.

— Итак, — говорю я, скрещивая руки на груди. — Что теперь?

Мой голос звучит громче, чем я предполагала, и я могу представить, как Кэтрин бы скривилась сейчас от моих слов.

Иккинг поднимает бровь.

— Ты голодная? — спрашивает он. — Ты даже не притронулась к торту.

Он расстегивает манжету своей рубашки и закатывает рукав, обнажая загорелую руку. Она выглядят мускулистой. Он закатывает другой рукав, ожидая ответа.

Я не думаю, что смогу есть. Что-то жевать сейчас и проглатывать выше моих сил. Но приготовить что-то поесть означает отсрочку, по крайней мере, несколько минут мне не нужно будет беспокоиться о том, что будет дальше.

— Может быть, — говорю, наконец, я. — Что у нас есть?

Иккинг пожимает плечами.

— Понятия не имею. Но уверен, моя мама сказала им заполнить ледник.

Я следую за ним на кухню. Здесь теплее и ярче. Иккинг подходит к окнам, открывая одно из них, и легкий бриз сразу шевелит кружевные занавески. Ледник здесь намного удобнее, по

сравнению с простым деревянным ящиком, который был у нас дома. Этот выглядит как предмет мебели, на нем даже узоры. Холодильники — это еще одна вещь, которая не пережила войны. Так что, мы используем деревянные ящики для льда, а ледяные блоки доставляются каждые несколько

дней, собираются зимой и хранятся в ледяном доме круглый год.

Я открываю ледник, просто чтобы что-то сделать с моими руками. Там находятся кусок сыра, какое-то мясо, обернутое в бумагу, на верхней полке стоят два стеклянных кувшина, один с молоком, а другой с водой. Под ними также лежат около десятка яиц, салат и морковь в корзине внизу. Чаша свежих ягод. Мы никогда не голодали в моем доме, но у нас также никогда не было столько еды. Всегда достаточно и не больше.

— Здесь тоже есть фрукты, — говорит Иккинг у столешницы. — И хлеб, — он поворачивает ручку конфорки. — Электричества нет, так что придумаем что-то, что нам не нужно готовить.

Электричество было одной из первых вещей, которые мой дедушка и другие выжившие восстановили. Но оно все еще работает с перебоями, и мы привыкли к отключениям, иногда

коротким, иногда длинным. Только в правительственных зданиях, как в мэрии, оно всегдагарантировано. Нас просят использовать наши электроприборы экономно — никакого света, пока это совершенно не необходимо, вентиляторы работают только тогда, когда жара достигает того

момента, что уже нет выбора.

— Бутерброды? — предлагаю я.

— Согласен.

Я достаю мясо, оказывается это индейка, и сыр, и кладу их на прилавок рядом с Иккингом.

Он вручает мне нож, и я нарезаю хлеб, пока он делает то же самое с помидором. У него длинные пальцы, и он с легкостью работает ножом.

Мы работаем в тишине, делая два бутерброда, один из которых, я знаю, останется нетронутым.

— Тебе нравится готовить? — спрашивает Иккинг, вытаскивая из шкафа две желтые стеклянные тарелки. — Тут нет правильного ответа, — говорит он, когда я не отвечаю. Я слышу смех в его голосе. — Это не тест.

Но он ошибается. Это все испытание для меня. Каждая секунда общения может все для меня погубить. Я помню, что сказал мне мой отец: быть собой как можно больше. Правда всегда более эффективна, чем ложь.

— Я ничего не имею против, — говорю я. — А что?

Иккинг смотрит на меня своим оценивающим взглядом.

— Я просто поддерживаю разговор, Астрид. Пытаюсь узнать тебя лучше.

Он произносит мое имя впервые, и я, если честно, сомневалась, что он вообще его знает.

Мы едим в тишине. Ну, он ест, а я отщипываю кусочки хлеба, скатывая из них мелкие шарики. Я пристально смотрю на свою тарелку, но каждый раз, поднимая глаза, я ловлю его взгляд на себе, от чего у меня сводит желудок. Я жду, что он скажет что-то, потребует что-то от меня, но он, похоже, доволен тишиной.

Я не знаю, как долго мы сидим там, но по стенам начинают скользить тени, и он, наконец, встает и ставит наши тарелки в раковину. Через открытое окно я слышу, как кто-то зовет ребенка

в дом, хлопок мусорного бака, и тихие звуки гитары. Все это так обыденно, что напоминает мне о том, насколько я одинока.

— Хочешь пойти распаковать вещи? — спрашивает Иккинг.

— Окей, — говорю я, разглаживая складку на платье, мечтая о том, чтобы оно было приклеено к моему телу. Я чувствую, насколько замерзли мои ноги. В голове я слышу голос Кэтрин, говорящей мне: просто переживи это.

Он заносит мой чемодан, стоящий в коридоре, в спальню. Я следую за ним, проводя пальцами по стене, в надежде, что, может быть, я могу найти что-то, за что зацепиться, и это спасет меня. Слева по коридору находится ванная комната, а спальня с правой стороны.

Угасающий дневной свет освещает большую кровать с двумя тумбочками и комодом у противоположной стены.

— В шкафу есть вешалки, — говорит он мне. — И половина комода пуста.

Я киваю, стоя в дверях. Он стоит у подножия кровати, засунув руки в карманы, внимательно наблюдая за мной. Я знаю, что сделала бы Кэтрин. Она бы флиртовала, смеялась и сама бы сделала первый шаг. Она схватила бы бразды правления над ситуацией, даже над которой бы не имела никакого контроля и подчинила бы ее своей воле, и рада была бы пожертвовать собой

ради благого дела. Но я не такая. Несмотря на то, что мне говорили, я знаю, что если он попытается прикоснуться ко мне, попытается снять мое платье, я его ударю. Даже если это будет впустую, я буду отбиваться. Я не знаю, делает ли это меня слабой или сильной.

Однако, он не трогает меня, не подходит ближе. Он открывает один из ящиков комода, доставая оттуда шорты и футболку и сжимая их в руке.

— Я буду на диване, — говорит он.

Я была настолько напряжена, насколько готова к битве, что поначалу его слова совершенно не имели никакого смысла.

— Что… ты… ты не… — я даже не знаю, что конкретно я спрашиваю.

Он поднимает брови.

— А ты?

— Нет, — говорю я и сразу же раскаиваюсь в том, как быстро я ответила. Я должна была бы больше беспокоиться о том, чтобы не оскорбить его, но сейчас явное облегчение затмевает все то, чему меня учили.

Он кивает.

— Я так и думал.

Мы смотрим друг на друга. Я никогда не слышала о том, чтобы жених в брачную ночь спал на диване. Может быть, это происходит все время, я просто этого не знаю. Но я сомневаюсь в этом, вспоминая другие пары своими ненасытными губами и красными щеками на приеме сегодня. Если он разочарован или раздражен, он не показывает этого.