Я разворачиваюсь и иду обратно по коридору. Когда я повернула за угол, я надеваю босоножки и закрываю глаза, пытаясь запомнить все в мельчайших деталях.

— Эй, миссис Хеддок, — говорит Эрет, прямо за моим плечом. — Что вы здесь

делаете?

Я подрыгиваю от испуга и оборачиваюсь.

— О, привет, Эрет, — говорю я, положив руку на грудь и чувствуя бешеное

сердцебиение.

— Я должна отнести эту папку в хранилище, но я заблудилась, — улыбаюсь я.

Он кивает головой на папку.

— Какой номер дела? — я говорю ему номер. — Ее нужно отнести в Комнату Записей B, — говорит он. — Я могу отнести. Технически, только охранники могут войти туда. В следующий раз просто дайте нам знать, и мы будем рады помочь.

— Спасибо, — говорю я и протягиваю ему папку. — Простите, что не следовала

протоколу. До сих пор учусь.

— Нет проблем, — говорит Эрет.

— Теперь вы можете указать мне направление к лестнице? В противном случае, я буду бродить здесь несколько дней.

Эрет улыбается и кивает вперед.

— Она там.

— Спасибо. Проведи выходные с пользой, — я практически бегу к лестнице и только там решаюсь отдышаться. Есть одно преимущество в том, что я теперь Хеддок — очень легко

обманывать людей. Они думают, что если я изменила фамилию, значит, я такая же, как и они. Как будто несколько недель могут изменить мышление.

Я быстро иду к рынку, чтобы успеть до закрытия. Здесь меньше народу, чем в прошлый раз, но я теперь еще больше на виду. Все смотрят на меня, и это раздражает.

Человек со специями уже начинает собираться, но я хватаю со стола банку какого-то варенья и показываю ее ему.

— Я хочу купить ее.

Он смотрит на меня.

— Три чека.

У нас больше нет наличных, после войны. Людям платят чеками. Женщинам, которые не работают, а это подавляющее большинство женщин в западном крае с детьми выдается

ежемесячное пособие.

— Ладно, — я достаю из сумки три чека и кидаю из на прилавок.

— Вам нужен мешок?

— Нет, — я кладу банку в сумку.

— Что-нибудь еще? — спрашивает человек.

Я гляжу вокруг. Никого нет поблизости.

— Скажите ей, что я нашла, где оно хранится, — тихо говорю я и ухожу, не оборачиваясь.

Я чувствую эйфорию, пока иду домой. Я представляю лицо Кэтрин, когда мое сообщение будет доставлено. Это ничего не значит для продавца специй, но это многое значит для Кэтрин.

Она расскажет моему отцу, и они оба будут довольны, что я смогла.

Но чем ближе я дохожу до дома, тем быстрее эйфория исчезает. Потому что доказывая себе, своему отцу, что я могу достичь цели, я забыла про Иккинга. Я узнала, где храниться оружие, а это значит, что отец стал на один шаг ближе к убийству Президента и Иккинга. Я верю в моего отца.

Но я начинаю понимать, что есть разница между позволением кому-то умереть и убить кого-то своими руками.

Гостиная и кухня пусты, когда я возвращаюсь домой, а на газу стоит кастрюля с куриным бульоном. Дверь на веранду открыта, и я вижу Иккинга, сидевшего на одном из плетеных диванах.

— Привет, — говорю я и кладу свою сумку на пол сажусь напротив него, скрестив ноги.

Иккинг поднимает на меня взгляд.

— Тяжелый день? — спрашивает он.

— Да.

— Два подряд.

Я киваю. Я балансирую на грани слез, но я не могу сказать причину. У меня вдруг

появилось яростное желание сказать человеку, что я пошутила, чтобы он не передавал сообщение Кэтрин.

— Мне жаль, что мы поругались, — говорю я. — Прошлой ночью.

Иккинг поднимает брови и слегка улыбается. Так же он улыбнулся Кэтрин в день свадьбы.

Это настоящий Иккинг: меньше совершенства, больше тепла.

— Это не ссора. Мы же не подрались, — он улыбается, но в его глазах грусть. Я

вспоминаю его мать, и думаю, что он рос в холоде. — Но я сожалею о том, что я сказал о твоем отце.

— Я не полная идиотка, — говорю я. — Я думаю об альтернативах, если все изменится в западном крае.

Иккинг спускает ноги с дивана и садится лицом ко мне.

— Я никогда, ни на секунду, не считал тебя идиоткой, Астрид.

— Ты тоже слушаешь своего отца, не так ли? — спрашиваю я.

Иккинг смотрит вниз на свои сложенные руки, потом опять на меня.

— Иногда. Я думаю, что это из-за того, кто мы… сын президента и дочь основателя… —он закатывает глаза, заставляя меня улыбаться. — Это вдвойне важно, чтобы мы имели свое

мнение. Мы не наши родители. Мы не должны соглашаться со всем, что они говорят.

— А что, если я согласна с отцом? — спрашиваю я, потому что мне кажется, что я должна подтвердить веру в своего отца.

— Тогда отлично, — говорит Иккинг. — Но я думаю, что легко попасть в ловушку, думая о том, чьи мы дети. Мы по-прежнему вольны выбирать, кем мы хотим быть.

— Правда? — спрашиваю я. — Потому что я не смогла ничего выбрать, — всю свою жизнь мой отец и Кэтрин решали за меня все. Любое несогласие с моей стороны было воспринято как нелояльность. Отец решил, что я выйду за Иккинга и определил этим всю мою жизнь.

Иккинг принимает мой сарказм как должное.

— Ну, очевидно, множество вещей вне нашего контроля, — он крутит на пальце

обручальное кольцо. — Но никто не может контролировать то, кем мы становимся.

— А кем ты хочешь стать? — с интересом спрашиваю я, но мой голос звучит так, будто я насмехаюсь. Я смотрю на ноги, пытаясь скрыть свое смущение.

Иккинг смотрит на меня.

— Кем-то честным. Кем-то, кто поступает правильно. Тем, кто следит за своим сердцем, даже если он разочаровывает людей, — он делает паузу. — Кем-то храбрым.

Мальчик, который не хочет лгать, женился на девушке, которая не может сказать правду.

Если Бог существует, то у него странное чувство юмора.

— А что насчет тебя? — спрашивает Иккинг. — Кем хочешь быть ты Астрид, Хофферсон или Хеддок?

Это все ново для меня.Назад или вперед, давать или брать. Я подозреваю, что это ловушка, но Кэтрин не предупредила меня о его поддельном (или все же искреннем?) интересе. Это страшно и захватывающе одновременно.

— Я не знаю, — говорю я тихо. У меня болит горло. — У меня никогда не было шанса подумать об этом.

— Ну, теперь ты можешь, — говорит он просто. Будто это так легко. Может, для него. Он встает и протягивает мне руку. — Давай поужинаем. И завтра займемся чем-нибудь веселым.

Я кладу свою руку в его и позволяю ему поднять меня на ноги.

========== Глава 9. ==========

— Суббота — это день для сна, — информирую я Иккинга в восемь часов утра, пока он делает бутерброды на кухне.

— Сон для слабаков, — весело отвечает он.

— Что мы будем делать сегодня? Это включает в себя дневной сон?

Иккинг засмеялся.

— Нет, — говорит он. — И тебе будет не до сна. Поверь мне.

Он достает из холодильника два кувшина с водой и кладет их в свой рюкзак, вместе с бутербродами, парой яблок и печеньем с рынка. — Готова? — спрашивает он.

— Как никогда, — говорю я с многострадальным вздохом, что заставляет его улыбнуться.

— Ты надела купальник? — спрашивает он, кивая на мои майку и шорты.

— Да, — я не обращаю внимания на жар в щеках. Смешно стыдиться такого простого вопроса.

— Хорошо, — он накидывает рюкзак на плечи. — Пойдем.

Я следую за ним через входную дверь и, как только мы оказываемся на улице, дверь соседей открывается, и выходит Сэм.

— Привет,Сэм, — говорю я. Иккинг смотрит на него.

Сэм пересекает лужайку и подходит к забору, протягивая руку.

— Привет, Иккинг, — фальшиво-приветливо говорит он. — Не знаю, помнишь ли ты меня, мы ходили в одну школу.

— Освежи мою память, — говорит Иккинг, пожимая его руку.

— Сэм Йоргенсон, — за его спиной открывается дверь, и выходит Мередит. Я резко выдыхаю,и Иккинг удивленно смотрит на меня. Ее левый глаз почернел, и она сама хромает.

Я подскакиваю к забору.

— Мередит, — говорю я. — С тобой все в порядке? Что случилось? — я уже знаю, что случилось. Мои ладони сжимаются в кулаки.Она смотрит на своего мужа, а затем на меня.