Загибая пальцы, Протасова, запнулась.

– Что ж ты, Королева, сбрасываешь со счетов князя Потемкина, да и родственников своих, Орловых? Забыла? – с укором обратилась к ней государыня. Анна Степановна смутилась, но быстро нашлась:

– Они, вестимо, красивые, но я бы паче отнесла их к самым… умным красавцам, – сказала она, делая ударение на слово «умным».

– Как по мне, так как раз, они и есть самые красивые и самые умные, хотя понятно, что женщины всегда умнее и значительнее мужчин, – заявила гофмейстерина, баронесса Мориц.

– А многие считают мужчин умнее, – подала свой упрямый голос Протасова.

Анна Никитична, уперев руки в пухлые бока, заявила:

– А по мне, будь хоть каналья, токмо б добрый человек!

– Церковь наша учит, что мужчина – глава во всем, – тихонько заметила Перекусихина.

– Вот сей пункт, которыл я бы оспорила! – скептически отозвалась государыня. – Жизнь показывает совсем другое. Что таковое мужчина без женщины? – она намеренно замедленно оглядела всех, ожидая реплики. Но все молчали. Екатерина улыбнулась:

– Они без нас – ничто! А женщина всегда найдет себе применение!

Статс-дамы переглянулись довольным взглядом, ведь, стало быть, они относятся к лучшей половине человечества.

– Наши русские женщины, – продолжала назидательно государыня, – особливые умницы и красавицы. Помните, приезжал из Италии женский сердцеед и ловелас по фамилии – Казанова. Он – весь из себя дворянин, благородный, а полюбил нашу простолюдинку, крепостную девицу. Выкупил ее у родителей, назвал Замирой, обучил манерам, грамоте… Ох, и посмеялась я тогда сей его влюбленности…

– Да, государыня, вспоминаю, было таковое дело, – отозвалась Нарышкина. – Весь город говорил об том. Однако через некоторое время, наша барышня-крестьянка надоела заезжему ловеласу, и он ее пристроил замуж за какого-то старого богача, а сам уехал.

Перекусихина жалостливо захлопала редкими ресничками: – Как же так: то выкупил девицу, то потом кому-то подкинул?

– Уж больно бедная Замира оказалась ревнивой, а Казанове хотелось новых приключений, – объяснила ей императрица.

– Ох, кавалеры! Не знают, как свое счастье надобно беречь, – осуждающе покачала головой Перекусихина.

– Наши русские женщины лучшие в мире, а благодаря им – и весь русский народ – особливый народ в целом свете! – паки, весьма категорично, заявила государыня.

– Что сие означает? – возразила Дашкова, – ужели Бог не все народы сотворил равными?

– Русский народ, – продолжала государыня – отличается догадливостью, умом, силою. Я знаю это по-многолетнему опыту моего царствования. Бог дал русским особенное свойство!

Все присутствующие, переглянувшись, горделиво подняли головы: уж очень по душе пришлось всем высказывание их императрицы и о женщинах, и о своем народе.

– Ужели вы, Екатерина Романовна, на своем опыте не убедились, каковое место женщины в нашем обществе? Мне далеко ходить за примером не надобно. Вы многие знаете мою любимую фрейлину Гагарину, ныне Матюшкину. Вот как она умна, так дурен ее муж, коий совсем недавно, в который раз доказал мне оное, вздумав тягаться с воспитателем моих внуков, Салтыковым. Видите ли: он хотел бы воспитывать моих внуков вместо Салтыкова! Каково!

– Наглец! – возмущенно изрекла Протасова.

– Доподлинный наглец! – поддакнула Перекусихина.

Екатерина махнула рукой.

– И колико их таких! – саркастически заметила она.

– Что же мы все о дураках! – воскликнула Анна Никитична. – Али нам более не о чем поговорить? Тем паче, что среди наших мужей есть и весьма разумные, – она весело подмигнула Королеве, – лучше расскажите своей гостье, каковые новые вести во дворце.

Все помолчали, тщась что-нибудь вспомнить.

– А вот нынче, – отозвалась Марья Саввишна, – во время ранней прогулки по Царскосельскому парку, мы с императрицей, с нами была и статс-фрейлина Александра Браницкая, видели, как колико дворцовых служителей, тихонько из дворца старались вынести разные плоды на прекрасных фарфоровых блюдах.

Анна Никитична расширила глаза:

– Воруют? До чего докатилась наша челядь, у Ея Величества воровать! – она обернулась к императрице. – И что же государыня-матушка?

Екатерина молчала. Перекусихина развела руками.

– То-то и оно, что ничего… Она поворотилась в другую сторону, чтобы не идти им на встречу.

– Как так? Токмо и всего? А как же «вору потакать, что самому воровать»?

Екатерина, как будто не слыша поговорку, улыбнувшись, молвила:

– Хоть бы блюда-то оставили!

Покуда Анна Никитична переваривала услышанное, Перекусихина, развернувшись к ней, сказала назидательно:

– Свет мой Аннушка, у кого воровать государыне? Она, голубушка, сказала нам, что ее обворовывают точно такожде, как и других, но сие хороший знак и показывает, что есть что у нее воровать.

– Вот те-на! – токмо и оставалось молвить, опешившей Нарышкиной.

Поздно вечером, перед сном, Перекусихина переговаривалась с Протасовой:

– Как у нас все просто, – сетовала она, – купил девушку, потом продал. Отчего, Анна Степановна, так у нас?

– А что делать беднякам? Живут-то голодно. Мяса они не видят, едят хлеб, квас, тюрю, пареную репу, квашеную капусту. Да лесные ягоды, да грибы. Ну, и мясо, коли в силки поймают птицу или зайца. А так, стало быть, продав дочь, от лишнего рта избавляются и деньги не лишние.

Саввишна горестно покачала головой:

– А мы с государыней, не так давно, вели беседу на сей счет: она полагает, что крестьяне едят кур, ныне перешли на индюков, – молвила она, растерянно взглядывая на Анну Степановну.

Протасова пожала плечами:

– Не знаю, не ведаю, голубушка, но мясо они едят по праздникам: сие мне доподлинно известно.

Записки императрицы:

Наконец достроен Эрмитажный театр.

В городе все в восторге от оды Гавриила Державина «Бог».

Особливо мне по душе слова:

Екатерине нравилось беседовать с графом де Сегюром: в разговоре своим искрометным остроумием он напоминал ей князя Потемкина. Помимо того, она преследовала цель: тренировать свой французский язык с природным французом. Пригласив его к своему креслу, она, на сей раз, заведши сначала разговор об его отечестве, перешла и на другие страны:

– Вы были какое-то время в Берлине и Варшаве, граф Луи-Филипп… Как вам показалось тамошнее общество? – изволила она обратиться к нему, приглашая взглядом своего любимца Ермолова тоже поучаствовать в разговоре. Де Сегюр сразу понял: присутствие фаворита – не помеха: тот больше слушал, редко вставляя свое слово. Поелику де Сегюр вел беседу так, будто они были с императрицей наедине.

– Мне было там не скушно, Ваше Императорское Величество, – ответствовал он искренне, – но… думаю, что самое интересное общество вращается вокруг вас, здесь, в Санкт-Петербурге.

Лицо императрицы озарилось самой приятной улыбкой. Она ласково изрекла:

– Не льстите, граф! Ужели вы за толико месяцев успели убедиться в оном? Однако, уверяю вас: русские, и в самом деле, самый лучший народ в целом мире!

Сегюр, склонив голову, почтительно ответил:

– При такой-то императрице, Ваше Императорское Величество, не удивительно!

Екатерина молчала, играя своим веером. Луи де Сегюр, не дождавшись ответа, замешкался слегка, но быстро нашелся.