Встречи со старыми друзьями уже не были столь приятными. Слишком многое изменилось. Игры уже были другие. Да и Машу словно вообще не узнавали, поэтому стройка за окном зеленоградской квартиры переставала быть чужой и постепенно становилась своей. И ничьей другой. Впервые Маша задумалась о том, что все люди чужие друг другу, впервые в голову закралась мысль о строительстве своего индивидуального мира. Получалось, что мысли о будущем впервые возникли тогда, когда у неё появилось прошлое.

Процесс адаптации к жизни в новых условиях совпал у Маши с процессом адаптации её сознания к земным условиям. Мир казался ей огромным и пугающим. Хотелось сжаться куда-нибудь в свою личную траекторию, чтобы лишить себя выбора как действовать, лишить разнообразия. Например, залезть на какой-нибудь парапет и шагать по нему. Или же шагать по бордюрам, представляя, что от удачного прохождения дистанции зависит судьба – твоя собственная, а, может быть, и всего мира. Шагать по плитам, не наступая на многочисленные стыки. Не останавливаться где-нибудь посередине, а всё время идти до упора, по своей узкой траектории, усилием воли лишая себя выбора какого-либо иного пути, чтобы потом легко можно было найти следы…

Частицы материи, разлитые по скучному и безмолвному космосу, соединившись в человеческий разум, ещё не успев адаптироваться к земным условиям, искали самые примитивные, быстро попадающиеся на пути развлечения, чтобы противопоставить миллиардам бездейственных лет, подчиняющимся только законам физики, одно единственное мгновение триумфа человеческой воли над предрасположенностью и обречённостью.

В детстве – самые примитивные методы поиска стабильности и сужения действительности. С возрастом, по мере того, как человек накапливает опыт, методы лишения себя выбора меняются. Зацикливание на какой-либо идее, на каком-либо образе жизни похоже на ходьбу по бордюрам в детстве. И то, и другое невозможно без представления о том, что от удачного прохождения дистанции зависит судьба. В человеке словно заложен механизм воспроизведения своего предыдущего опыта, каждый последующий шаг должен быть похожим на предыдущий. И без этого механизма люди бы менялись каждую минуту, стёрлась бы разница между индивидуумами, все стали бы одинаковыми. И без этого механизма мы бы не были прикованы к себе.

Больше всего Маше запомнились прогулки возле Дворца культуры, где было много фонтанов, парапетов и плит. А ещё там было водохранилище, по одну сторону которого находились мраморные тёмно-синие и голубые фонтаны, а по другую – заводы «Элма» и «Ангстрем», которые были такого же цвета, как и фонтаны на другой стороне, отчего казалось, что фонтаны и заводы когда-то были одним целым, но потом их разделило водное пространство. Сперва Маша была убеждена, что это водное пространство – океан, так как много раз слышала, что в Зеленограде есть океан. Но океаном оказался магазин морепродуктов.

Рите же, похоже, не казалось, что многое изменилось в отношениях со старыми друзьями. Видимо, она никогда не ощущала особой близости с ними, поэтому не могла заметить пропасти, образовавшейся между ними после переезда. Она уже успела походить в московскую школу. Дела у неё там шли не так хорошо, а в зеленоградской школе она стала учиться гораздо лучше.

Но главные воспоминания Маши о пяти-шестилетнем возрасте связаны с деревней. Подобно тому, как за окном зеленоградской квартиры железная дорога разделяла привычный мир нового города от незнакомого мира старого, так в деревне речка разделяла их тихую сторону от незнакомой шумной стороны, откуда всё время неслись какие-то звуки, странные голоса. Кто там делает и что? Зачем? Пройдёт время, и Маша прочитает об обращении к инопланетянам, которое американцы записали на диски и запустили в далёкий космос вместе с аппаратами «Вояджер». В этом обращении президент США говорит о том, что «мы выживаем в своём времени, чтобы когда-нибудь жить в вашем». Также на дисках записаны звуки человеческой деятельности. Маша никогда не слышала этих звуков, но, если бы она сама отправляла в космос подобное послание, она бы записала те звуки, которые доносились с другой стороны речки.

Ей казалось, что эти звуки лучше всего иллюстрируют биологическое слово «выживают». Настолько бессмысленной казалась эта деятельность! Муравьи в муравейнике, если бы умели разговаривать человеческим языком, кричали бы, наверное, так же. Издавали бы такие же звуки, если бы умели пользоваться инструментами и сельскохозяйственной техникой. Пройдёт не так уж много времени, и от этих звуков останется только эхо, иногда воскрешаемое в человеческой памяти. А результаты деятельности, вызывавшей эти звуки, станут никому не нужны.

Маше почему-то казалось, что за речкой строят дорогу, чтобы до деревни можно было нормально доезжать на автобусе. Дело в том, что однажды они с семьёй ездили в деревню на жёлтом автобусе, похожем на тот, который был в мультфильме про Фунтика. Изначально это был грузовичок, но потом ему приделали жёлтый салон, и получился уютный автобус с маленькими окошками. Это ужасное воспоминание! Мужчины ругались всю дорогу, особенно под конец, когда уже подъезжали к деревне. Несколько раз приходилось выходить из автобуса, когда он застревал в глубоких колдобинах. До деревни добрались только глубокой ночью, хотя выезжали утром. Это было первое лето после переезда в Зеленоград, поэтому Маше больше всего запомнилось в тот день то, что происходило по приезду в Москву, а именно – то, что было в метро на станции «Петровско-Разумовская», где они встретились с тётей Надей и ещё кем-то: её сознание всегда оживлялось при соприкосновении с прошлым, а метро отличало прошлый, московский период жизни от нынешнего, зеленоградского. Рита спросила тогда Машу интригующим тоном, пока они стояли на платформе:

– Ты знаешь, что это за звуки?

– Метро, – неуверенно ответила Маша, понимая, что этот ответ неправильный, но не догадываясь, что хочет от неё сестра.

– Нет, это цыплята.

Маша даже разочаровалась, услышав такой ответ.

Только на выходе из метро Маша узнала, что им предстоит проехать несколько остановок на городском автобусе, а затем пересесть на какой-то другой автобус, который довезёт их прямо до деревни. В тот день Маша даже не обратила внимание на причудливость жёлтого автобуса, поскольку была сосредоточена на том, что происходило внутри него. Лишь спустя несколько лет этот автобус, заляпанный грязью и стоящий возле тока, обратил на себя внимание Маши своей причудливостью. Выглядел он неважно, но по-прежнему ездил по отвратительным деревенским дорогам, которые, однако же, обещали отремонтировать.

И дорогу там действительно отремонтировали. Но не для того, чтобы можно было быстро и без приключений добираться целыми семьями до деревни на автобусе из Москвы и Калуги, а чтобы можно было через несколько лет по этой дороге переехать «выживать» куда-нибудь в крупные города и вывезти всё своё имущество.

Самое первое деревенское воспоминание Маши настолько смутное, что, возможно, даже не является воспоминанием, а лишь игрой воображения, возможно, даже сном. Она с бабушкой, сестрой и ровесником Риты Лёшей Золотовым находятся на какой-то поляне. Куда им надо идти – неизвестно. По всей видимости, куда-то очень далеко, потому что бабушка предлагает отдохнуть. Но Рита и Лёша не хотят слышать об отдыхе; они уже взрослые, и сил у них много. И бабушка с Машей остаются на поляне, а Рита с Лёшей идут дальше без них. Бабушка что-то сказала про старого и малого, и Машу это ужасно расстроило. Она хотела тоже пойти вместе со «взрослыми». Спины сестры и её друга вроде как отчётливо видны на экране с воспоминаниями. Они всё удаляются и удаляются. Должно быть, они ушли на очень приличное расстояние, и видеть их Маша могла только благодаря тому, что была «малая», вернее, благодаря тому, что у «малых» обыкновенно необычайно острое зрение.

…идти всегда до упора, не останавливаться где-нибудь посередине…

Когда это было? Или не было? В три, а может, даже в два года. В четыре года это не могло произойти: когда Маше было четыре, бабушка умерла.