Размышляя о Юноне, Эмер с удивлением ощутила у себя на щеке слезу: дочь Сатурна, сестра/жена Юпитера, мать Марса и Вулкана – все теперь забыто или многократно преображено до бессмыслицы. Забытая античная богиня среди легионов заброшенных божеств из книги Кона – однако еще и рукотворный космический корабль. Это поразительное человеческое сооружение сейчас находилось в миллиардах миль от места своего зачатия. Ужас до чего далеко. Как и богиня, также оставленная людьми, что поклонялись ей. И, как богиня, обреченная не приблизиться больше чем на 1,7 миллиарда миль к планете-супругу, пока прилежно делает снимки других небесных тел, обращающихся вокруг него. Трахает Ганимеда. Мальчишку? Мальчишку! Ну ладно. Да и тебя нахуй, Европа: первой заворожила Галилея, все верно, но ты всего-то шестая по масштабам луна Юпитера, сцучко.

Эмер посмеялась над своим же ехидным внутренним диалогом планет, лун, божеств и космического судна. Но на самом-то деле до чего страшно должно быть “Юноне”? До чего бесприютно, одиноко? Ясное дело, руки, что сотворили ее, сами того не ведая, вписали ДНК – через пот, чувство и внимание – в податливые материалы, и ясное дело, “Юноне” должно быть холодно и жутко мчать сквозь космос, отщелкивая фотокарточки, как тоскующий по дому турист. Просто все это было сейчас для Эмер чересчур, и она позволила себе приписать этой мертвой богине-машине собственную бесприютность и опосредованно печалиться. Ее удивило, с какой страстью она огорчилась, и слезы покатились совсем вразлад с обязательным смехом студийной публики у Фэлбера.

Пусть сперва оно и показалось бездонным, сестринское чувство к невозмутимой “Юноне” вскоре исчерпалось, и Эмер задремала.

Когда она проснулась от стука в дверь, несъеденное мороженое уже совсем растаяло. Эмер глянула на телефон: время – 3:37. И Фэлбера пропустила, и Кон по-прежнему не дома.

– Кон? – крикнула Эмер, стряхивая дрему и направляясь к входной двери. Небось напился сакэ в “Нобу” и потерял ключи. Эмер потерла лицо ладонями, стараясь устранить красноречивые следы слез. Открыла дверь – и никого за ней не увидела, но затем ощутила что-то у своих ног, опустила взгляд и осознала, что это ребенок, – нет, не ребенок, а очень коротенький человек в ливрее привратника.

– Можно войти? – спросил малютка привратник.

Эмер была все еще тупая от сна.

– Придется пригласить меня в дом. Таковы правила, – сказал он скучающим тоном. Этот вот крохотуля консьерж.

– Ой, простите, – опомнилась Эмер. – Заходите. Уже поздно. – Она подавила порыв взять его на ручки, до того он был маленький.

Человечек оскалился на нее, словно прочел ее мысли. Шагнул в квартиру, не сводя взгляда с Эмер, – вроде бы рассерженный.

– Что-то не так? – спросила Эмер. – В доме? Сейчас очень поздно.

– Нет, в доме все так. Дом в порядке.

– Так в чем дело-то?

– Я Сид, – сказал человечек. – Произносится “си-ид”, но американцы зовут меня “Сид”.

Говорил этот странный человечек с акцентом. С шотландским? Ирландским? Южноафриканским? Австралийским? Что-то такое.

– Вы консьерж в этом здании?

Сид кивнул и огляделся.

– Я вас прежде никогда не видела, – сказала Эмер как можно любезнее.

– Видела, конечно.

– Нет, я бы запомнила.

– Да ладно? И почему же?

Черт.

– Потому что я запоминаю всякое.

– О. Вот и славно. Думал, скажешь, потому что я чуток мельче среднего.

– Правда? Я не…

– Думал, скажешь, потому что я мелкий карлик. Незабвенный Мини-я[56] в мартышечьем мундирчике.

Эмер хохотнула.

– Над этим можно смеяться? – спросила она, вообразив, как кто-то может попытаться пробраться в здание, забрать Сида и утащить, как футбольный мячик.

– Уж я, бля, надеюсь, великанша ты эдакая, – отозвался Сид. – Я пришел в два пополуночи и сменил Папу Легбу, этого скользкого хромого самозванца[57].

Оба замерли. Эмер подумала, не позвонить ли на вахту, но все это казалось ей скорее любопытным, чем опасным.

– Желаете что-нибудь выпить? Воды? Сидра? – спросила она, словно бы извиняясь.

– Сидра? Шутить изволишь?

– Ой, господи, нет, простите…

– Ирландский виски я буду, если есть.

Эмер кивнула и пошла к бару, все еще в полусонном ступоре.

– Есть скотч “Дьюар”. – Она знала, что некоторые консьержи пьют на службе – и не винила их. Сама бы пила.

– Шотландский шлак.

– И немножко “Бушмилз”.

– Благодарствуйте, дитя мое.

– Как пьем?

– Как сварили, так и нальем.

Эмер налила чистого, принесла, подала.

– Что ж… – начала она. Он лихо закинулся виски и вернул стакан Эмер. – Еще?

– Негоже было б отказываться.

Налила повторно. На этот раз он смаковал.

– А где Кон? – спросил карлик, ошарашив Эмер.

– Что?

– Кон. Возлюбленный твой. Инаморато. Где пребывает?

– Хм, странный вопрос.

– Только если ответ странный, дорогуша.

Как это часто бывало у нее в жизни, Эмер до самого упора предпочитала вежливость противостоянию.

– Ну, он в “Нобу”. – Слово слетело у нее с губ, но смешным уже не показалось. Она почувствовала, как изменился воздух вокруг нее, слово похолодало, а маленький человек вдруг преисполнился угрозы. Лицо у него было, “как карта Ирландии”, сказал бы ее отец, – густые черные волосы, выдающийся бугристый нос, глаза бурливые и синие, как Северное море. В зависимости от того, как на него падал свет, он казался то красавцем, то гоблином. Эмер чувствовала, что никак не может проснуться полностью, и странность происходящего наплывала на нее словно бы из-за ширмы; верх, низ, лево и право казались ненадежными, будто смотришь на закат в зеркало заднего вида. Эмер отступила на шаг. – По делам. Должен вернуться с минуты на минуту. А что?

– По делам?

– Да, с коллегами.

– С коллегами. – Он произнес это так, будто от слова дурно пахло.

– Так что же, вы хотите сказать мне, что собирались сказать, раз пришли, потому что он вернется в любой момент – написал мне пятнадцать минут назад, что едет в “Убере”.

– В “Убере”. Поди ж ты.

Сид подошел к двери и закрыл ее. Попытался запереть, но ему не удалось дотянуться до шпингалета. Встав на цыпочки, он смог лишь дотронуться до нижней кромки медного цилиндра. Подпрыгнул, вцепился в замок одной рукой, как обезьянка на турнике, подтянулся, успешно повернул замок свободной рукой. Рухнул на пол, покачал головой.

– Все равно смог. – Повернулся к Эмер, переводя дух: – Я пришел вернуть тебе телефон. Мы его нашли.

– Я его не теряла. Вот только что им пользовалась. Читала статью.

Она глянула на кровать, где заснула, но телефона там не было. Эмер пошарила по карманам – пусто. Сид полез под мундир. Эмер ойкнула, будто Сид мог извлечь оружие, но он достал телефон – по виду похожий на тот, что был у Эмер, со знакомой трещиной на экране и ироничным чехлом “Привет, Китти”.

– Когда вы успели его прихватить?

– Я его не прихватывал. Он валялся в фойе. Ты его выронила.

– Вряд ли.

– Ты о своем телефоне все знаешь?

– Что?

– О телефоне твоем, со всеми этими чокнутыми новыми приложениями. Ты в курсе, что есть приложение “ай-Приглядывай”? Следить за супругами чтобы. Тебе б о таком подумать.

С Эмер было довольно. Она уже собралась вышвырнуть малютку за дверь, но он протянул ей телефон. На экране играла видеозапись: Кон, судя по всему, в “Нобу”, треплется с ребятами из АТД и Ананси.

– Как вы?.. Бессмыслица какая-то выходит.

Кон с Эмер никогда не фотографировали на телефоны. Такая у них была позиция против современности. Они предпочитали жить свою жизнь, а не запечатлевать ее в фейсбуке, инстаграме или снэпчате. Поблажку в хранении воспоминаний они себе как паре сделали одну – купили старый “Полароид”. За годы отсняли сотни маленьких фотокарточек, и Эмер скидывала их в “’роид-ящик”. Вот поэтому видеть фотографии или видео с участием Кона на телефоне оказалось странным – святотатственным для института их отношений.