И еще один мой вам сегодняшний довод: отход от болтливых раздоров между многочисленными богами к единственному Иегове произошел еще раз – в миниатюре и ускоренно – в Нью-Йорке примерно между 1800-м и 1935 годом. И я неспроста точен с датами: все ради того, чтобы вы решили, будто мой довод – научный.
Наши предки-иммигранты, миновав Эллис-Айленд, ввезли с собой контрабандные верования, своих богов в Мир Нового Порядка и тем самым безнадежно засорили сияющую поверхность официальной монотеистической Америки БАСП[22]. Хоть и отсиживали они принудительный карантин из-за возможной оспы или иных заразных недугов с упадочного континента, {слайд: юный Вито Корлеоне из “Крестного отца” ждет на Эллис-Айленде} никакого карантина не хватило бы, чтобы излечить их от духовной заразы родовых традиций и верований. Боги бессмертны, а потому терпеливы. Иммигранты и их боги ждали вместе.
Видите, единственная американская религия, единственная религия, прижившаяся на американской почве, – и я тут по своему капризу не принимаю во внимание сайентологию, поскольку даже мне не по нутру тупорылая смесь буддизма с научной фантастикой имени Мамаши Хаббард[23]{слайд с Томом Крузом или Траволтой} – мормонство, или Церковь Святых последних дней. {слайд с Миттом Ромни} Гений Джозефа Смита[24]– слово “последний” в “последних дней”: время чудес не вышло, мы не опоздали. Ну есть же нечто унылое в старосветском христианстве, которое вечно оглядывается на старые добрые дни чудес воды-в-вино? Почему людям прошлого доставались доказательства, а нам – одна лишь вера? Джо Смит разобрался с этим делом. Нет, сказал Джо, эта чумовая херня происходит по-прежнему.
Дарвиновскую борьбу мы наблюдаем между биологическими видами, среди идей, и, намекаю я вам, есть она и среди богов. А что, если местные боги и боги разных стран ушли бы в подполье или смешались бы, скрестились друг с дружкой – в точности как люди подвластных этим богам земель? Вообразите, какие новые боги появились бы в мире – гибриды с непредсказуемыми чокнутыми сочетаниями древних умений; до чего крутым стал бы Супермен с техническими примочками Бэтмена? {слайд}
А что, если тех старых богов скрестить с людьми на манер того, как это устраивали себе похотливые греческие божества? Как Леда и лебедь. Позвольте процитировать Йейтса: “И рождена кошмарная краса”[25]. Какие еще кошмарные красы есть нынче вокруг? Какой-нибудь гибрид греческого Гермеса с “Битсами”[26]в ушах, а не с крылышками над ними? {слайд: Меркурий в наушниках}
И вот тут вы вольны освистать меня, вы, светские люди, либеральные релятивисты. Говорю вам: эта оторванная от действительности борьба – всамделишная. И у нее есть последствия. Это не просто “полемика”. Говорю вам, судить, какие системы верований хуже, а какие лучше, можно. Как вершится эволюция человечества, так же вершится и эволюция богов: мы превосходим обезьян, а новый бог превосходит старого. Старые боги – это хорошее развлечение, {слайд из “Сумерек”} хорошие кассовые выручки, зато не лучшая пища для души. Стою я сегодня перед вами, я, релятивист, пришедший крушить релятивизм, и говорю: Коран – работа слабее Нового Завета, а греческие боги и африканский фольклор, улучшенные в смысле морали и впитанные в историю о Христе, – еще более авангардная перелицовка.
Теперь я желаю потолковать об этой стране. Желаю сказать вам, что, да, здесь церковь отделена от государства, но христианство – общее верование внутри системы, и оно стало ключом для ассимиляции всех этих сгрудившихся бедняцких масс, позволило Америке стать великой. И я желаю помпезно заявить, что развал этой сущностной системы на составляющие в нашем подходе к образованию и общественному устройству представляет собой подлинную и насущную, а не просто художественную угрозу.
Потому что древние боги не мертвы. Они среди нас со всеми своими языческими представлениями и привычками, ждут возрождения. Им одиноко. Им скучно. И они очень, очень озлоблены. Они устали ждать, они чувствуют, что неминуемо настает их час. Нет такой стены, какой можно от них отгородиться, pace Доналд[27]. Боюсь, их время опять пришло.
Pain наш насущный даждь нам днесь[28]
На бегу по дороге к “Ю” Эмер замедлила шаг у “Хлеба насущного” и оглядела выпечку в витрине. Ее всегда завораживало, как хозяева этой конкретной франшизы словно бы не сознают, что впаривают прохожим ежедневную дозу кофеина, хлеба и печали – их насущную боль. Эмер уселась с горячим какао и булочкой, прекрасно понимая, что лекция Кона с минуты на минуту начнется. Да, баклуши она била отчасти из вредности, но от горячего какао ей делалось уютно. Взберется завтра на “Версаклаймбер”[29] и все отработает.
В “Ю” она вошла, когда Кону осталось минут пять, то есть, по сути, Эмер прогуляла всю лекцию. Она все равно знала эту речь наизусть, подобрала для нее много материала, но все-таки. Считала, что ради Кона ей надо присутствовать. Маленький зал был полон примерно наполовину, половина этой половины, кажется, спала. Аплодисменты в конце получились не то чтобы оглушительными – скорее, казалось, что пятнадцать пожилых людей проверяют действенность знаменитых приспособлений “Хлоп”[30].
Кона ей стало жалко. Даже этот вялый отклик рождался слишком долго. Кон пахал на этот опус целыми днями больше десяти лет, доходов толком никаких не приносил – ну, может, время от времени писал какую-нибудь книжную рецензию с упором на чувства, за пару баксов. И хотя Кон мечтал, что его работа “прорвется” (куда, интересно?), сколько принесет казне несколько правофланговый трактат о дохристианских божествах и фольклоре в Новом Мире (“Дж. К. Роулинг знакомится с Майклом Льюисом в лондонском пабе, они трахаются и рожают ребенка, которого воспитывает Уильям Бакли”[31])?
Ну вот правда, никак не нащупать Кону сцепления с этим раздробленным, бедным на внимательность интеллектуальным рынком. Кон даже не смог выбить интервью с еще-не-опороченным, успевшим-до-“я не боюсь сказать” Чарли Роузом, пусть и близко знал одного продюсера и применил “закос под Джозефа Кэмбла”[32] как выпендрежную наживку. Филеры отправили его к “людям Джимми Фэллона” в “Сегодняшнее ночное шоу”[33], но не прокатило, как не прокатило и незапланированное размахивание руками, чтобы добраться до Келли Рипы[34] (Эмер занималась с ребенком одной женщины, которая заявляла, будто близка с этой известной утренней телеведущей.) Работе Кона, похоже, суждено было стать тем одиноким деревом, что падает в лесу; он сам говаривал: “Боюсь, мы наконец получим ответ на вопрос, что́ есть хлопок одной ладони”.
Ей было жалко своего мужчину, потому что слишком большая часть мирского успеха, казалось, сводилась к расчету времени, – в случае Кона этот расчет оказался скверным. Восхождение Трампа сделало в этих местах политику единственным так называемым интеллектуальным развлечением. А вот пять лет назад прилежный, многолетний труд Кона мог бы смотреться провидческим, предвосхищающим гибридное чудище вроде нынешнего президента, в наступившую же эпоху Трампа предупреждения Кона выглядели запоздалыми бессильными шифровками. Вином из прокисшего винограда. Вот поэтому Эмер и было его жалко – и как мыслителя, и как мужчину. Время. Все сводится к нему, что ли? Ей подумалось, что в другую эпоху, может, в дохристианскую, Кон мог быть королем – королем, даже подобным его тезке, Йейтсову Кухулину, поскольку были в Коне потенциально героические свойства ума и тела: он алкал битвы, но опоздал к достойному противнику на несколько лет – или на несколько тысяч лет.
