Кон разговаривал с парочкой очень загорелых свежепостриженных мужчин в темных костюмах – и с броской молодой афроамериканкой, которую Эмер видела впервые. Сырная тарелка проплыла мимо нее, словно лактозный призрак, на вытянутой руке облаченного в смокинг официанта. Сплошные убытки от подобных пирушек, подумала Эмер, чудовищный расход хорошей еды; она сделала себе зарубку прихватить щербатый кусок всеми забытого бри и сунуть его в сумочку перед уходом, чтобы им с Коном питаться этим пару дней, – так акулы подъедают тушу кита. Порывы таскать еду к себе в сумочку зародились в ней после развода родителей.
Ее мать, вечно озабоченная деньгами, финансовый параноик, как любая мать-одиночка, подносила свою обширную сумочку к краю пластиковых столов в “Макдоналдс” и сгребала туда мелкие упаковки кетчупа и майонеза. Эмер запомнила, как ей казалось, будто эти упаковочки похожи на леммингов, что валятся в черную пропасть материной сумки, и воображала, как они вопят, летя навстречу смерти среди жвачки, ключей и рассыпанной мелочи.
Многие годы спустя, возясь в родной квартире после смерти матери, Эмер влезла на верхние полки в кладовой и нашла там удивительно тяжелую открытую коробку. На Эмер вывалился груз наворованных матерью крошечных красных кетчупов, желтых горчиц, зеленых приправ и белых майонезов. Значит, все правда: с собой ничего не заберешь, даже соусы. Эмер опознала эту забытую заначку, вспомнила годы мелкого воровства и накопительства, громадную надежду и страх, которые воплощала эта расфасованная по прямоугольничкам заначка, и коленки у Эмер подогнулись, будто одно лишь это и осталось от бедной цепкой маминой души – эти хорошенькие упаковочки, рассыпавшиеся по кухонному линолеуму, словно рыбешка из сети. В конце концов всего хватает – и денег, и любви, и майонеза. Не стоило маме тревожиться – так сильно, так долго.
Работая локтями и извиваясь, Эмер пробралась к Кону.
– Привет, Элис, – сказала она, применив тайное ласковое прозвище прилюдно, как это делают, чтобы укрепить свои позиции, люди, которым вдруг становится не по себе за столом. Эмер заметила, как афроамериканка отдергивает ту руку, что была в непосредственной близости от Кона, – гораздо быстрее, чем представлялось бы необходимым, словно ее застали врасплох у банки с печеньем, а если точнее – словно ей хотелось, чтобы Эмер решила, будто застукала эту женщину, когда та трогала Кона за руку.
Кон микроскопически поморщился от “Элис” и запечатлел на устах Эмер напряженный поцелуй. Сейчас у Кона был вкус дешевого красного вина и запах застарелого, выдохшегося адреналинового страха перед публичным выступлением.
– Лучше “доктор Купер”. – Все чрезмерно рассмеялись – не потому что поняли шутку, просто знали, что тут должно быть смешно, ха-ха-ха. – Эмер, познакомься: Александр Стивенз и Стивен Александр из АТД[41]. – Он показал на мужчин в костюмах, те прилежно протянули ей мягкие ладони. Один назвался Стивеном, второй Александром, и Эмер тут же забыла, кто есть кто. Далее Кон взмахом руки показал на красивую чернокожую женщину: – А это Нанси. Простите, не уловил вашей фамилии.
Женщина, казалось, страшно оскорбилась, но затем лучезарно улыбнулась и произнесла:
– Ананси. Не Нанси. Просто Ананси. Без фамилии.
– Как Шер? – любезно предположила Эмер, а затем неуклюже добавила: – Или Опра.
– Нет, – твердо отозвалась женщина. – Как Ананси.
Встрял Кон:
– Ананси выразила желание поискать капитал в рост, на разработку фильма.
– Какого фильма? – спросила Эмер.
– Именно, – сказал Алекс или Стив.
– В рост? Как волшебные бобы, что ли? – пошутила Эмер. Шутка никого не насмешила.
– Я представляю определенные африканские интересы, заинтересованные в Голливуде и в изложении туземных, репрезентативных и подкрепляющих историй в формате сравнения с другими культурами, но неуклонно придерживающихся иудео-христианской традиции христианства.
Эмер решила, что словесный салат Ананси вроде бы содержит информацию и речевое намерение, но на самом деле нет. Еще раз проиграв сказанное в голове, Эмер пришла к выводу, что оно лишено выраженного смысла.
У Ананси был выговор, который Эмер сочла африканским, и собралась спросить, откуда Ананси родом, но отчего-то передумала. Волосы у этой женщины были скатаны в толстые дреды, привольно обрамлявшие ее гладкое ненакрашенное лицо, – они напомнили Эмер изображения головы Медузы горгоны из школьных книг по мифологии, только у Ананси прическа смотрелась угарно. Угарная Медуза. Эмер пригляделась: все это настоящие волосы, никаких накладных. Черт. Как и Медуза, Ананси завораживала. Кон очаровался: Эмер чувствовала, как он неощутимо отстраняется от нее – подобно луне, попавшей в поле тяготения большей планеты. Не унизительно. Покамест. Кон сиял, все еще пари́л после своей лекции и внимания к себе, каким бы ни было оно невеликим, но в общем и целом все-таки парил – необязательно из-за этой обалденной молодой женщины.
– Стив и Алекс хотят свозить нас в “Нобу”[42], закинуть мячик.
– Киношный мячик? Пущай завертится, пусть киномячик катится…
Эмер удивило, что ее гнев и неловкость выливаются в иронию и внезапный ковбойский выговор вполсилы, но свежеподстриженные, кажется, не заметили. Их агентские прикиды опрысканы ингибиторами сарказма.
– Точно, – сказал Стив. Или Алекс. Кто-то из них сказал: – Левакам перло в Голливуде целую вечность.
– Я не знала, – отозвалась Эмер.
– Ну, с 1970-х, – уточнил Стив или Алекс. – Кругом навалом денег на кино, что по другую сторону улицы. Братья Кок[43] хотят купить студию и снимать фильмы масштабов “Звездных войн”, но с глубинным христианским посылом. Клинта режиссером, может. Мел как раз посреди очередного возвращения в кино. Христианские боевики ему сейчас самое то. Нам окно открылось нараспашку. А у вашего человека есть товар. Нам кажется, что он сегодняшний Джо Кэмбл… Дж. К. Роулинг, весь этот замес с новыми олимпийцами[44] – может, даже какая-нибудь сверхъестественная битва богов между англичанами и американцами – и это у нас тут просто мозговой штурм – во времена Революции, ну вы понимаете, английские боги против доморощенных, только вякни – и вот тебе “Гамильтон”[45] по полной программе, плохиш, верно, Кон? Но без избытка политики.
Дин-дон-дин-дон – “минутка Джо Кэмбла”. Дин-дон-дин-дон – “Чаепитие Гарри Поттера”. И – дзынь! – “Гамильтон”. Услышав эти ключевые слова, Эмер почувствовала себя участницей старой телевикторины Ворчуна Маркса[46]. Глянула на потолок – не слетит ли оттуда утка. Никаких уток. Видимо, это и имел в виду Кон, когда говорил: “Мне надо создать словарь, который будут применять, обсуждая меня”. Он разбрасывался ключевыми словами, как демагог, а агенты и рады были вцепляться в них, словно форель в муху. Эмер осознала, как низко отвисла у нее челюсть. Посмотрела на Кона. Он лыбился как дурак.
– Можно вас на пару слов, господин адвокат? – Эмер заглотила остаток третьего стакана уксусного красного. Взяла Кона за локоток и отвела на несколько футов в сторону. – Мы только что въехали в Пенсвилль?[47] Население – до хера больше, чем тебе казалось.
– Что?
– Ничего. “Нобу”? Серьезно – “Нобу”? Ты кто такой вообще?
– В каком смысле? Мне нельзя поесть в “Нобу”?
– Конечно, тебе можно в “Нобу”, дело не в этом, дело не в “Нобу”, “Нобу” – это… “Нобу”… – И тут она принялась неудержимо хохотать. Пока пыталась взять себя в руки, Кон раздраженно щурился. – Извини, если столько раз подряд сказать слово “Нобу”, оно делается нелепым на слух… ну ты понимаешь, как бессмыслицы у Доктора Зойсса – Нобунобунобу… ху-у-у… ху-у-у-у-у-у-у-у-ху-у-у-у-у-ху-у-у-у… – Тут ее опять разобрало.
