– Je veux ma colombe!8

– А-а, это вы, мистер Фрост, – произнес Сайлас, открывая дверь, за которой стоял высокий и гибкий молодой мужчина в забрызганной краской одежде. Капельки засохшей краски виднелись даже в его растрепанных вьющихся волосах, похожих на какой-то дикарский меховой убор. Названный мистер Фрост обладал недюжинным живописным талантом, а также был наделен соразмерными этому таланту самоуверенностью и непоколебимым сознанием своей правоты, и Сайлас нередко разрывался между презрением к молодому человеку и желанием ему угодить.

Увидев Сайласа, Фрост широко улыбнулся.

– Я так и знал, что ты дома. Я пришел за моей голубкой, если, конечно, от моих воплей она не спрыгнула со своего насеста и не вылетела в окно. Ну, где ты ее прячешь?.. – И, не дожидаясь ответа, художник махнул рукой какому-то человеку, который только что появился из-за угла у поворота в переулок.

– Эй, иди скорей сюда! Опять ты опоздал!

Ночь уже почти вступила в свои права, а в переулке не было ни одного фонаря, поэтому Сайлас не сразу разглядел второго мужчину, который осторожно продвигался вперед, лавируя между кучами мусора, нечистот и золы на мостовой. Наконец он подошел достаточно близко, и на его лицо упал свет от лампы, которую Сайлас держал в руке. Чрезвычайная худоба делала его похожим на вконец заезженного пони. Это был приятель Фроста, тоже художник, а звали его Джон Милле.

– Господи, Луис, что ты сделал со своей одеждой?! – воскликнул Милле. – Я бы и свою собаку не одел в такое рванье!

– Я тоже рад тебя видеть, Джонни! – ухмыльнулся Фрост. В следующую секунду он уже шагнул в лавку, даже не вытерев башмаков о лежащий на пороге железный скребок.

– Хорошо, что у вас еще открыто, – сказал Милле, и Сайлас не стал возражать, хотя у него было закрыто.

– Сайлас закончил мою голубку, – сообщил Фрост. – Вот сейчас и поглядим, как он справился с работой. Р-р-р!.. – зарычал он и, схватив с полки львиный череп, притворился, будто хочет швырнуть им в приятеля. Тот машинально пригнулся, а Сайлас замер в испуге. Он хотел попросить художника положить череп на место, но почему-то оробел и не смог произнести ни звука. Повернувшись, Сайлас снял со шкафа чучело птицы.

– Господи боже мой! – воскликнул Фрост, когда Сайлас вынес ему чучело голубки. – Это превосходно, просто превосходно! Как раз что-то в этом роде я имел в виду. – Схватив птицу, он погладил ее пальцем по головке. – Ах, если бы только мои натурщицы умели сидеть так смирно, как она! Отличная работа, друг мой! – С этими словами он протянул Сайласу золотую гинею. Сумма была вдвое больше той, о которой они условились, но художник отказался от сдачи, сказав, что хорошая работа заслуживает хорошего вознаграждения. Сайлас все еще пытался протестовать, но Фрост только отмахнулся. Затолкав голубку в небольшой ранец из толстой свиной кожи, он подтолкнул приятеля к выходу. Через минуту оба уже вприпрыжку мчались к выходу из переулка, а Сайлас смотрел им вслед. На бегу Луис положил руку на плечо Милле, и на каждом третьем шаге приятели совершали потешный прыжок, похожий на фигуру какого-то танца. В свете лампы, которую Сайлас машинально поднял повыше, чтобы осветить им путь, то и дело мелькали белые лодыжки и белые запястья Фроста, которые неожиданно напомнили Сайласу Флик. Наконец приятели пропали из вида, затерялись в темноте, и Сайлас, обернувшись, окинул взглядом свою тесную лавчонку, ее низкий потолок и обшарпанные шкафы, которые он собственноручно покрасил, пытаясь придать им более респектабельный вид. Уголки его губ недовольно опустились, но он проговорил только:

– Ну вот, глупая маленькая птица, больше ты не будешь нападать на торговок салатом. Твоему новому хозяину это не понравится. – И, продолжая укоризненно качать головой, он закрыл дверь.

Несмотря на то что весь день ее клонило в сон, уснуть Айрис никак не удавалось. От запаха жженого сахара болела голова, а конский волос, которым был набит матрац, колол тело даже сквозь простыню. Она ворочалась с боку на бок, укладываясь то так, то эдак, высовывала из-под одеяла то ногу, то руку, чтобы дать им немного остыть в прохладном воздухе чердачной комнаты, но все было тщетно. Какое-то время Айрис лежала неподвижно, пытаясь внушить себе полное спокойствие и дышать мерно и глубоко, попадая в такт дыханию сестры, но мысли ее продолжали скакать с одного предмета на другой, не давая забыться сном ни на минуту. Ей хотелось рисовать. Рисовать! Стоило ей закрыть глаза, как ей начинали мерещиться изящные оловянные тюбики с виндзорскими9 акварельными красками, устричные раковины, в которых она смешивала цвета, и набор дорогущих собольих кистей, которые Айрис в конце концов купила после шести месяцев жесточайшей экономии.

Какое-то время спустя она приподнялась на локте и слегка толкнула сестру в плечо.

– Я никогда не видела попугаев… – сонно пробормотала та, переворачиваясь на другой бок, и Айрис поняла, что Роз будет крепко спать до тех пор, пока колокола на Святом Георгии не пробьют пять. За стеной она слышала далекий лязг и пыхтение паровозов на железной дороге, сквозь который пробивался тоненький, с присвистом, храп миссис Солтер. Насчет нее Айрис не беспокоилась: после ежевечерней порции лауданума10 хозяйка спала как мертвая.

Не в силах больше терпеть, Айрис выбралась из-под одеяла. Дощатый пол чуть слышно заскрипел под ногами, но дверная защелка, которую девушка регулярно смазывала салом, открылась совершенно беззвучно. Отчего-то Айрис вдруг захотелось рассмеяться, но она успела вовремя зажать рот ладонью и не издала ни звука.

Когда она уже кралась на цыпочках по коридору, ее ног коснулся холодный сквозняк, колыхнувший подол ночной рубашки. Дверь комнаты миссис Солтер была открыта настежь, и свет ночника желтушным пятном ложился на пол. В воздухе сильно и остро пахло желудочным соком, и Айрис в очередной раз подумала, что несмотря на лекарства, которые миссис Солтер ежедневно принимала в огромных количествах (пилюли «Друг матери» от гастрита, «Безвредные пластыри доктора Монро с мышьяком» от прыщей и другие), болезнь хозяйки, похоже, только усиливается. Айрис до смерти надоело каждое утро стирать запятнанный рвотой коврик (для этого ей приходилось пользоваться крепким уксусным раствором, разъедавшим кожу на руках), но еще хуже были щипки и затрещины, которые миссис Солтер с особенной щедростью раздавала в дни, когда ее одолевали бредовые видения. Не особенно боясь, что ее услышат, она кричала, что пригрела в своем доме двух шлюх и что Айрис вот-вот согрешит со страшным джентльменом с зеленой кожей и кабаньими клыками. В такие дни единственным спасением для сестер было пореже попадаться хозяйке на глаза.

Ах, если бы только однажды аптекарь перепутал лекарство миссис Солтер с крысиным ядом, думала Айрис, спускаясь в подвал по старой скрипучей лестнице.

Подвал состоял из одной сравнительно небольшой, сырой и темной комнаты, служившей складом для хранения материалов, из которых изготавливались куклы. В воздухе здесь стоял такой сильный запах плесени и гниющей мешковины, что он перебивал даже вонь жженого сахара. В наваленных вдоль стен мешках хранились волосы с голов южногерманских крестьянок11, а в корзинах лежали еще не раскрашенные фарфоровые ноги, руки и лысые головы, странно похожие на диковинные недозрелые плоды. В одной из корзин под фарфоровыми головами хранились главные сокровища Айрис – ее краски, кисти и несколько листов драгоценной бумаги, как еще не использованных, так и с начатыми, но незаконченными рисунками. Все это она перенесла на небольшое бюро, а сама села на шаткий стул.

Айрис хватило одного взгляда, чтобы убедиться: вчера она действительно ошиблась, выбирая масштаб рисунка. Ей хотелось написать большой портрет, но лицо, которое она изобразила, занимало меньше трети листа. Поначалу увиденное привело Айрис в отчаяние – ей казалось, что она не умеет и никогда не будет уметь рисовать как следует. Некоторое время спустя она, однако, успокоилась и, присмотревшись к рисунку внимательнее, обнаружила, что краски на нем яркие, а мазки уверенные и твердые. Ах, если бы только ее голова не торчала в верхней части листа, где она выглядела так нелепо! Отрезать нижнюю, пустую часть ей не хотелось – бумага и так была не слишком большой. Интересно, чем можно заполнить пустое пространство, чтобы спасти рисунок? А что, если…