– Прошу прощения, но эту штуку вы лучше не трогайте, – сказал Луис и, забрав у нее руку, положил ее обратно на полку.

– Разве она такая хрупкая? – удивилась Айрис.

– Она не хрупкая, но весьма и весьма ценная. Я, видите ли, позаимствовал ее в Британском музее.

– Как это любезно со стороны музея – пойти навстречу художнику, чтобы он мог без помех практиковаться в…

Луис смущенно переступил с ноги на ногу.

– Дело в том, что я никого ни о чем не просил.

– Неужели вы ее украли?! А если бы вы попались?

– Я бы не попался. Если б я захотел, из меня вышел бы отличный профессиональный вор. Правда, чтобы провернуть это дельце, мне пришлось попросить Россетти устроить небольшой скандал и отвлечь внимание смотрителей, но это как раз было самой легкой частью моего плана: его-то долго уговаривать не нужно. Вот Милле – тот ни за что не согласился бы!.. – Луис экспрессивно взмахнул руками. – В некоторых вопросах он весьма щепетилен, хотя, если разобраться, то это вовсе не кража: я же верну руку назад, когда она будет мне не нужна.

– У вас интересная логика. И весьма эластичная мораль, – заметила Айрис. Взяв в руки павлинье перо, она некоторое время любовалась перебегающими по нему сполохами изумрудно-зеленого, черно-синего и малиново-алого цветов. Ах, если бы у нее были такие краски, чтобы рисовать!.. Золотой в черном обрамлении «глазок» на конце пера неожиданно показался ей похожим на глаза Луиса, и она смутилась.

Он перехватил ее взгляд, но истолковал его неправильно.

– Значит, вы меня… вы не одобряете мой поступок?

– Я? Вовсе нет!

– Вы-то, наверное, не украли бы и булавки!

– Откуда вы знаете? – спросила Айрис, не глядя на него.

– Мне так кажется.

– Но вы меня совсем не знаете.

– Тогда докажите мне, что я ошибаюсь! – Луис шагнул вперед.

– С какой стати я должна вам что-то доказывать?

– Я так и думал. Вы слишком гордая и слишком правильная.

– Это не так. Не совсем так… – Айрис сложила руки на груди. Совершенно неожиданно Луис оказался как-то слишком близко: она отчетливо ощущала исходящее от него тепло и запах краски, которой была испачкана его одежда. У нее даже перехватило дыхание, вот только от чего – от страха или от волнения? Ответить на этот вопрос Айрис оказалась не в силах.

– Что ж, до тех пор, пока вы не докажете обратное, я буду считать вас утонченной и прекрасно воспитанной маленькой леди.

– Утонченной и прекрасно воспитанной?.. – Айрис постаралась не попасться в расставленную ловушку. – Гм-м!..

– Вообще-то, большинство женщин восприняли бы мои слова как комплимент.

– Я не большинство, – отрезала Айрис. Луис стоял совсем рядом, и на секунду ей даже показалось, что он собирается ее поцеловать. Я не должна ему этого позволять, в смятении подумала она, чувствуя, как колотится сердце в груди. На самом деле ей очень хотелось, чтобы он прикоснулся к ней, хотя бы еще раз взял ее за руку, но Луис только слегка причмокнул губами и отошел к окну.

– Ладно, покажите мне ваши рисунки, – сказал он, придвигая два стула к стоявшему в уголке столу.

– Какие рисунки?

– Те, которые я просил вас захватить с собой.

– К сожалению, у меня сохранился только один рисунок. Даже, скорее, набросок, – проговорила Айрис, доставая из футляра свой свернутый в трубку автопортрет и расстилая его на столе. Это было все, что ей удалось спасти. В течение месяца с небольшим она прятала его под матрасом, отчего бумага сильно помялась, к тому же, прежде чем прийти сюда, ей пришлось отрезать нижнюю часть рисунка: плечи, грудь, тело, пусть они и были намечены всего несколькими мазками. Сейчас, взглянув на свою работу, так сказать, свежим глазом, Айрис решила, что вышло не так уж плохо. Быть может, Луису тоже понравится.

– Гм-м… – пробормотал Луис, поднося рисунок к свету. – Техника, конечно, довольно примитивная…

– Примитивная?! – Айрис выхватила у него рисунок. – Да я вообще..! Я никогда не..!

– Тише, тише, я вовсе не собирался вас оскорблять. Вы никогда не учились рисованию, верно? Тем не менее в вашем рисунке правильно схвачены пропорции и анатомические детали, соблюдены перспектива и композиция, верно передана светотень, но… но кистью вы владеть не умеете.

Айрис не знала, что ей делать – заплакать, завизжать от ярости, может быть, даже ударить его. Вспыхнув, она открыла рот – и выпалила первое, что пришло ей в голову:

– Одним словом, вам не нравится… Ну что же, быть может, мне тоже не понравятся ваши картины!

– Я этого не исключаю. Во всяком случае, в этом вы будете не одиноки. Некто Чарльз Диккенс, к примеру, отозвался о моих работах следующим образом… – Луис запрокинул голову, прикрыл глаза и заговорил монотонной скороговоркой, какой обычно повторяют выученный наизусть текст: – «…Ромео на картинах молодого художника похож на разжиревшего лавочника, а трепетная Джульетта выглядит словно недавно умершая старуха из работного дома». Вот так-то, дорогая Айрис… А ведь меня никто не упрекнет в том, что я не владею кистью. Что касается вас, то… Скажу откровенно: если вы ждете от меня похвал, тогда вам лучше вернуться в этот ваш кукольный магазинчик.

– Я оттуда не уходила и не собираюсь этого делать, – перебила Айрис, но ее голос предательски дрогнул. Немного помолчав, чтобы собраться с мыслями (Луис все это время с любопытством наблюдал за выражением ее лица), она заговорила о другом: – А этот критик… мистер Диккенс, кажется?.. Он действительно так сказал про ваши картины? Я думаю… я думаю, что, выскажись он подобным образом о моих работах, я бы его, наверное, ударила. Вызвала на дуэль. Если бы, конечно, я была мужчиной…

– Что ж, не стану скрывать: он таки основательно подпортил мне настроение, но потом я подумал: мы – я имею в виду наше братство – занимаемся новым искусством, мы создаем новое искусство, а на это требуется время. Что касается мистера Диккенса, то не его вина, а его беда, что ему нравятся только замшелые классики, скучные мазилы, начисто лишенные воображения и не способные увидеть, насколько прекрасен мир вокруг. – Луис снова взял в руки рисунок Айрис. – Да, я назвал ваш набросок примитивным, и это действительно так, но позвольте мне объяснить, почему это вовсе не оскорбление. Как я уже сказал, вы интуитивно ухватили самое главное, – проговорил он, внимательно рассматривая портрет. – Да, вам не хватает техники, не хватает того, что обычно называют «школой», но и в рисунке, и в вас самой, несомненно, присутствует то, что называют «искрой Божьей». Признаться, я этого не ожидал! Я думал, что на ваших рисунках я увижу обычные скучные цветочки, причем по большей части такие, каких не существует в природе, но вы, оказывается, не боитесь работать с натурой, причем стремитесь изображать ее как можно честнее. Такой подход мне по сердцу. Да, вам недостает техники, мастерства, но ведь это дело наживное. И как раз с этим я мог бы вам помочь. – Увлекшись, Луис заговорил громче. – Возьмем, к примеру, то, как вы изобразили собственное лицо. На вашем рисунке оно такое же, как в жизни, хотя большинство начинающих художников на вашем месте удовлетворились бы идеализированным овалом. А нос-то!.. По правде говоря, у вас он вышел похожим на баклажан, но это только подчеркивает природную, естественную красоту оригинала! А ваши краски! Вы не боитесь использовать тот колер, который кажется вам наиболее подходящим, и, хотя ваши рисунки похожи на средневековый манускрипт с золотыми буквицами и затейливыми виньетками, изображение на нем живет.

Эти слова так сильно взволновали Айрис, что ей пришлось опуститься на стул и подсунуть под себя руки, чтобы он не видел, как они дрожат. К счастью, Луис ничего не заметил.

– Придвигайтесь поближе! – велел он, махнув ей рукой. – Я знаю, что вам пора возвращаться в вашу дурацкую лавку, но я обещал учить вас живописи и сдержу слово. Не волнуйтесь, наш первый урок будет недолгим. Смотрите… – С этими словами Луис поставил на стол одно из зеркал, предварительно сняв его со стены. Оно оказалось с выпуклым стеклом, и Айрис, поглядев в него, увидела, что в нем отражается чуть не вся студия, которая, при всем своем беспорядке и хаосе, показалась ей образчиком новой, еще неиспробованной жизни.