Кто же собирался войти в здание вокзала Гаи посреди ночи? Мои темно-бордовые одежды, желтая рубашка и бритая голова определяли меня как тибетского буддийского монаха, ламы по профессии – идеальное прикрытие для сплава любопытства, тревоги и уверенности, сопровождающих каждый удар моего сердца. И этот монах во многом все еще искал ответ на вопрос своего отца: «Мингьюр Ринпоче – кто он?»

Я развивал навыки пребывания в осознавании – за монастырскими стенами, в залах храмов и на коврике для медитации – всегда в зоне комфорта, рядом с учениками и помощниками. И, хотя я медитировал всю жизнь и много лет провел в буддийских монастырях, сейчас я начинал совершенно другой ретрит. Мои титулы и роли будут брошены в погребальный костер. Я собирался сжечь грубые, внешние социальные проекции и стратегии, чтобы обрести свободу – не от жизни, но для жизни, чтобы жить каждый день с заново рожденным интересом ко всему, что возникает. Я не собирался обращаться к хорошо мне знакомым и гарантированно успешным способам. У меня было смутное подозрение, что эти роли так глубоко укоренились во мне, что я не смогу работать с ними, пока не произойдет какой-нибудь разлом, который обнажит и выведет их на поверхность.

Я намеренно отправился в ретрит один, чтобы выполнить миссию по самоубийству эго и тем самым обнаружить этот разлом. Я хотел исследовать самую глубину того, кто я на самом деле в этом мире, хотел испытать свои способности в новых и сложных ситуациях. Если я действительно могу нарушить установившийся порядок, дойти до предела и затем продолжать путь, посмотрим, что случится с моим умением поддерживать осознавание. Посмотрим, что случится с добродетелями терпения и дисциплины, когда никто на меня не смотрит, когда никто даже не знает, кто я, когда, возможно, я сам этого не знаю.

Такси с визгом затормозило. Пришла пора все это выяснить. Я заплатил водителю и вышел из машины. Словно для того чтобы убедиться, что любое мирское прибежище призрачно, как дым, я остановился у здания вокзала, обернулся и посмотрел, как исчезает такси.

Днем и ночью вокзал в Гае кишит путешественниками, попрошайками, паломниками и плачущими детьми. Целые семьи сидят на своих вещах или лежат на платформах в ожидании поезда или просто потому, что им некуда больше идти. Носильщики лавируют с тяжелыми чемоданами на своих покрытых тюрбанами головах. Бродящие без цели коровы, голуби и собаки прокладывают путь через расположившихся на перроне людей, птиц в клетках и привязанных коз. Рупор громко ревет, объявляя номера путей и информацию о расписании. Торговцы, разносящие чай и закуски, кричат и проталкиваются сквозь толпу. Мужчины и женщины жуют бетель и сплевывают на землю красный сок, словно сгустки крови. Шумно, тесно и грязно – раньше я лишь понаслышке знал, что это такое. В прошлом я бы оставался в привилегированной зоне отдыха, пока мои помощники-монахи покупали бы билеты и искали носильщика. Теперь я протискивался через толпу, освещенную тусклым светом.

Я никогда никуда не покупал билет сам и не носил в своем рюкзаке ничего тяжелее бутылки воды, темных очков и шапки. Сейчас там также лежали два буддийских текста, которые я выбрал для этого путешествия. Десять тысяч рупий, которые я взял с собой (примерно сто пятьдесят долларов), я набрал из маленьких конвертов. Их в качестве подношения клали на стол в моей комнате посетители. Каждый вечер лама Сото перед тем, как уйти спать, собирал их, но в течение нескольких недель я ежедневно прятал немного денег. Я изучил расписание на доске, чтобы вычислить правильную очередь и купить билет на поезд в Варанаси. Это была моя первая поездка в общем классе. Мне дали билет без указания места. Получив его, я встал у стены на заполненной людьми платформе, надеясь на то, что поезд прибудет по расписанию. Тонкие струи дыма от маленьких жаровен клубились в воздухе и усиливали кинематографичность происходящего. Когда атмосфера стала вызывать клаустрофобию и буквально физически давить на меня, план все время подбрасывать дров в огонь стал реальностью – и это было только начало. Исследование своей истинной природы заставило языки пламени разгореться несколько быстрее, чем я ожидал.

По привычке мы воспринимаем себя и мир вокруг как нечто основательное, реальное и неизменное. Но без особых усилий можно увидеть: все грани мира подвержены изменениям. Я только что был в одном месте, а сейчас оказался в другом. Я переживал разные состояния ума. Мы все выросли из младенцев во взрослых, теряли любимых, наблюдали за тем, как растут дети, за переменами в погоде, сменой политических режимов, стилей музыки и моды. Вопреки видимости, ни одна из сторон жизни не остается такой же, как была. Разрушение любого объекта – неважно, насколько прочным он может казаться, будь то океанский лайнер, человеческое тело, небоскреб или дуб – показывает: прочность так же иллюзорна, как и постоянство. Все, что кажется основательным, распадется на молекулы и на атомы, электроны, протоны и нейтроны. Каждое явление существует в зависимости от миллиарда других. Любое определение любой формы имеет смысл только по отношению к другим формам. Большой существует только в сравнении с маленьким. Принимать наше привычное ошибочное восприятие за всю реальность – и есть неведение, и эти иллюзии отличают мир заблуждения, или сансару.

Жизнь – это перемены и непостоянство. Это еще одна основополагающая установка моего обучения. Перемены и непостоянство. Непостоянство и смерть. Я с радостью предвкушал смерть моих ролей и превращение в странствующего йогина, одинокого в этом большом хаотичном мире. Но тот факт, что раньше меня всегда сопровождал помощник, а теперь я был совершенно один, ошеломил меня. Я уже скучал по широким плечам ламы Сото и его уверенной мощной стойке. Оказавшись один, я не чувствовал себя в безопасности. Осознавай волну, но пребывай в океане. Это пройдет… если я отпущу это.

Я стоял очень прямо, немного чопорно – как привык – и смотрел на нищих, которые устраивались на ночь. Некоторые из них раскинулись, как пьяные. Я мог бы поехать первым классом и ждать поезда в зоне отдыха с вентилятором на потолке. Но то, что происходит сейчас, – именно то, чего я просил: обстоятельств столь непривычных, чтобы я сам стал себе незнакомцем. Прошел лишь час, как я покинул монастырь. Дошел ли я уже до предела? Конечно, нет. Застенчивость и уязвимость не были для меня внове, но уже много лет они не проявлялись с такой силой. Хотелось спрятаться, но было некуда. Я чувствовал напряжение и сопротивление в теле и осознавал, насколько поверхность моего ума взбудоражена дискомфортом и оценочными суждениями. В то же самое время присутствовало и ощущение устойчивости, сформированное годами практики. Но оно казалось очень хрупким, и это было непривычно.

Я никогда не думал, что бродяжничать или спать на улице – легко. И выбрал такой ретрит именно из-за его сложности. Я изучал нищих, которые выстраивались вдоль дороги к храму Махабодхи, и представлял себя среди них. Как бы я отреагировал на незнакомцев, которые уклоняются от моей чаши для подаяния? В своем воображении я иногда отвечал на их безразличие подлинным сочувствием к их жестокосердию, иногда злился. Я задавался вопросом, как далеко смогу зайти, чтобы добыть еды. Представлял, как роюсь в помойке, словно дикая свинья. Я был вегетарианцем, иногда ел немного сладкого, но за последние пару недель много раз воображал, как уплетаю мясо и наслаждаюсь крошками печенья. Я даже задумывался, смогу ли я утолять голод сырыми рыбьими кишками, как это делал индийский мастер Тилопа.

Тилопа, живший в 988–1069 годах н. э., стремился к уединению в труднодоступных землях далеко от монастырей. Но его периодические встречи с духовными искателями оставляли след чудесных историй, которые лишь укрепляли его репутацию. Когда рассказы об исключительной мудрости Тилопы достигли Наропы, великого пандита университета Наланды, он тут же осознал свои ограничения и оставил высокое положение ради поисков мастера, знающего больше него. Наропа наконец встретился с эксцентричным йогином на берегу одной из рек в Бенгалии. Тилопа был полностью обнажен и поедал сырые внутренности рыб, которые кинули ему рыбаки, выпотрошив свой дневной улов. Эта встреча стала первой из многих испытаний для Наропы, но вера в дерзкого мистика всегда поддерживала его и в конечном счете привела к просветлению.