Я думал о возможности поедания рыбьих потрохов и использовал свое воображение, чтобы познакомиться с экстремальными голодом, холодом и одиночеством… но как-то забыл представить железнодорожную станцию и мучительные переживания того, что стою один в этой мрачной, пульсирующей убогости, чувствуя себя настолько чужим среди других путешественников, задевающих мои одежды, что с таким же успехом мог бы оказаться на Луне. Мне не понадобилось много времени, чтобы ощутить на себе все пренебрежение к человеку без статуса. Несмотря на то что на мне были монашеские одежды, я чувствовал себя объектом тщательного изучения, но не уважения. В Индии не уважают монахов. Даже индуистские садху не почитаются в городах, только в деревнях. Это сильно отличается от старого Тибета, где люди, посвятившие себя духовным исканиям, всегда пользовались уважением. Дети росли в атмосфере почитания монахов и монахинь. Будда – не только исторический гуру, но и живое присутствие, воплощенное в монашеских одеждах; по этой причине очевидное проявление неуважения всегда заставляло меня немного грустить.
Когда подъехал поезд, пассажиры схватили своих детей, животных, большие чемоданы, огромные тюки, перевязанные веревками, и, толкаясь и пихаясь, полезли в вагон. Мой рюкзак постоянно застревал в толчее, и мне пришлось резко дернуть вперед, чтобы освободить его. Я забрался в вагон последним и начал поездку в ужасе, распластанный по двери, прижатый к ней человеческими телами. Я ничего не видел, но зато чувствовал ужасный запах. Мне пришлось открыть рот, чтобы хоть немного вдохнуть. Следующие несколько минут мой ум был ошеломлен, и я ничего не мог с этим поделать.
Мое буддийское обучение познакомило меня с бескрайним осознаванием моего естественного ума. Мы сравниваем его с простором небес и океана – эти образы должны вызывать у нас ощущение безграничного простора, хотя осознавание более безмерно, чем небо и океан вместе взятые. Как только мы по-настоящему поймем, что осознавание присутствует всегда, научимся отпускать обусловленный и ограниченный контекстом ум и постигнем, что мы и есть это всеохватывающее осознавание, тогда наши мысли и эмоции будут проявляться как волны или облака, неотделимые от него. С таким постижением нас больше не увлекают истории, заставляющие наш ум ходить по кругу или скакать, как сумасшедшая обезьяна. Если мы позволяем уму оказаться в ловушке этих историй, нам сложно выявить осознавание. Как мы все знаем, метеоусловия внутри осознавания часто становятся штормовыми. Но чем больше мы знакомимся с ним как с неотъемлемым качеством своего ума, тем меньше нас волнует погода. Волны возникают, а облака проходят мимо – если мы не застреваем в них, они не влияют на нас. Наша чувствительность усиливается, и мы учимся доверять пониманию осознающего ума. Я сталкивался с волнами ураганной силы – но лишь на краткие периоды; и сейчас в битком набитом поезде я не мог точно сказать, было ли мое стесненное дыхание результатом давления на тело или страха в сердце.
Спустя несколько минут сильная энергия страха стала угасать. Дыхание замедлилось. В то же самое время всеохватывающее осознавание проявило себя – словно для того, чтобы встретить волну. Иногда такое происходит. Как будто сила волнения сама по себе способствует более легкому, чем в других ситуациях, выявлению осознавания, и сильная эмоция ведет к бескрайнему, подобному небу уму. Меня больше не уносило волной, и я уже не чувствовал себя так, словно тону. Вот что мне надо было сделать: просто позволить всему происходить. Убегать бессмысленно. Волна уже пришла. И хотя я предпочел бы оказаться в каком-нибудь другом месте, сейчас я мог просто осознать это и принять ситуацию – всеохватывающее осознавание и неприятное ощущение. Когда мы пребываем в реальности, более обширной чем небо, разрушительное влияние наших диких и беспокойных реакций автоматически уменьшается. Но облака, или волны, не исчезают: они растворяются и возникают снова.
С каждой остановкой поезда люди проталкивались все дальше в вагон, их становилось все больше. Я по сантиметру пробирался вперед, пока не занял место на полу. Я сел, скрестив ноги, и положил рюкзак на колени – еще один совершенно новый для меня опыт. В тибетской культуре реинкарнации мастеров прошлого такие, как я, занимают более высокие места, и для тулку сидеть на полу – это табу. Тибетцы расстроились бы, увидев меня в таком положении. Но здесь никого не волновал мой статус, и в любом случае, чтобы воплотить задуманное, мне надо было отказаться от многих обычаев.
Я не был приучен к роскоши, но сейчас остро осознавал дискомфорт, который испытывал в этом совершенно новом для себя окружении. Стены и скамейки были отвратительного зеленого цвета, и в тусклом освещении казалось, что на них вырос грибок. «Я сам себе это устроил, – напомнил я себе, – путешествовать с людьми, которых общество ни во что не ставит. Так кто испытывает этот дискомфорт: почитаемый ринпоче? Привилегированный настоятель? Зациклившийся ум, который пытается удержать эти титулы?»
Мои глаза не просто смотрели, не просто покоились на объектах. Вместо этого фигуры вокруг меня принимали черты инопланетных существ, других, чужих. Их грязные одежды омрачали мое сердце. Я чувствовал неприязнь к их потрескавшимся голым ступням, хотя вскоре мои будут выглядеть так же. Запах их тел был отвратительным, хотя из-за влажности, жары и отсутствия кондиционеров запах, исходивший от меня, наверное, был не лучше: я вспотел, и рубашка под накидкой приклеилась к телу.
И снова мое тело было в одном месте, а ум в другом. Выглядел я как монах, но все мои переживания были сформированы суждениями самого обычного рода. Это было похоже на сон наяву. У меня возникло странное ощущение, что окружающая обстановка знакома, но что-то в ней не так. Или, может быть, именно я был другим. Я чувствовал себя не на своем месте. Я и был не на своем месте в этом новом мире. Словно вошел в чей-то сон – и сон не хотел, чтобы я в нем находился, точно так же, как и мне не хотелось быть в нем. Но вот он я. В конце концов, все же это был мой сон, и мой выбор. «Ты не обязан его любить. Просто позволь ему быть. Не застревай в нем. Пусть он происходит сам по себе».
Я не чувствовал никакой связи с этими людьми. Несмотря на годы практики, которая развивает спонтанное сострадание, мне пришлось порыться в памяти в поисках основных напоминаний: все хотят быть счастливыми. Никто не хочет страдать. Эти люди тоже знают и радость, и горе, как и я. Они тоже теряли любимых. Они тоже знали страх и доброту. Они тоже умрут. Несколько минут я повторял эти слова совершенно искренне и прочувствованно; потом снова возникло отторжение.
До этой ночи я рисовал себе пейзаж моего ретрита как состоящий из гор, пещер, озер с кристально чистой водой, деревенских улочек. Один мой друг, который путешествовал общим классом, описывал эти поездки как нечто приятное: «Лавки жесткие, вагоны иногда переполнены, но окна открыты, дует свежий ветер, и на каждой остановке можно купить чай». Мне казалось, это звучит отлично. Я и представить себе не мог такой ситуации, как сейчас.
На следующие несколько часов я стал и учителем, и учеником, повторяя уроки, словно снова оказался в монастырском детском саду. Откуда возникло это отторжение? Как оно возникло? Пришло ли оно из моего ума, тела или внешнего мира? Дыхание было более поверхностным, чем обычно. Я намеренно замедлил его и сделал более глубоким. Но ум продолжал задавать вопросы и комментировать, вынося суждения о каждой маленькой детали. Заметив это, я понял, что мне надо направить внимание на сам оценивающий ум. Мои реакции настоящие? Предположения верные? Откуда они возникли? Я задавал себе вопросы, которые слышал от своего наставника в начале первого трехлетнего ретрита.
Когда мне было тринадцать лет, мой наставник Селдже Ринпоче попросил меня определить приятные и неприятные ощущения в теле. Я все время использовал концепции для описания своих чувств: «Мысли о шоколаде создают приятные ощущения. Мысли о мусоре создают неприятные ощущения».
