КОГДА-НИБУДЬ ВСЕ, КТО ПРИДЕТ НАЗАД

И КТО НЕ ПРИДЕТ НАЗАД,

МЫ В ЧЕСТЬ ЕЕ УСТРОИМ ПАРАД,

И ЭТО БУДЕТ ПАРАД!

ПО ВСЕЙ ВСЕЛЕННОЙ (ВАЛЯЙ, КРУШИ!)

СВОЙ ДОБЛЕСТНЫЙ СЛАВЯ ТРУД,

ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА БЕЛОЙ ВШИ

ПОДДАННЫЕ ПРОЙДУТ.

ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА БЕЛОЙ ВШИ

ДАННИКИ ВСЕХ ВРЕМЕН.

А ЭТО СУМЕЕТ КАЖДЫЙ ДУРАК —

ПО ЗАДУ ВТЯНУТЬ РЕМНЕМ,

А ЭТО СУМЕЕТ ЛЮБОЙ ДУРАК —

ПАЛИТЬ В БЕЗОРУЖНЫХ ВСЛАСТЬ!

НО МЫ-ТО ЗНАЕМ, КАКАЯ ВЛАСТЬ

БЫЛА И ВЗАПРАВДУ ВЛАСТЬ!

И ПУСКАЙ НАМ ДРУГИЕ ДАЮТ СРОКА,

ТЫ НАМ ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ ДАЕШЬ,

ТЫ, ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА ЗЭКА,

ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО БЕЛАЯ ВОШЬ!

НАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО БЕЛАЯ ВОШЬ!

КОРОЛЕВА МАТЕРИКА!

Или «Ошибка»! Реквием по пехоте, загубленной «без толку, зазря» в контрнаступлении, наспех приуроченному ко дню рождения Сталина.

Непостижимо, как мог баловень и советский барин, по свидетельству очевидцев, уверенно шедший в комиссионках к самому дорогому антиквариату, так проникнуться катастрофой, постигшей миллионы соотечественников, и подняться до простоты и естественности едва ли не фольклорной, как вдох и выдох?!

А как сумел бабушкин внучек и барчук Лермонтов сочинить «Казачью колыбельную» или выдумать, будто живого, служаку Максима Максимыча, штабс-капитана без страха и упрека?!

А как из-под пера графа Льва Толстого вышло трагическое жизнеописание аварского воина и вождя?!

Для этого бросающегося в глаза несоответствия сословной принадлежности, воспитания, образа жизни автора и его же творческой практики есть одно-единственное объяснение – талант.

В 90-е годы многие песни Галича стали забываться, причем, увы, справедливо: времена настали по-новому сложные, и вопрос «смеешь выйти на площадь?» звучал неуместно и чуть ли не выспренно – на площади осмелились выйти сотни тысяч сограждан, а в масштабах страны – миллионы. Поклонники Галича, не исключено, ощущали некоторую неловкость за свою недавнюю эстетическую непритязательность – меня, во всяком случае, это похмельное чувство иногда посещало.

Но в нынешнем столетии, на нашу беду, час Александра Галича снова пробил, и вопрос «Можешь выйти на площадь? Смеешь выйти на площадь?..» перестал восприниматься как фигура речи. Один талантливый литературовед поместил недавно в фейсбуке свою фотографию в одиночном пикете у входа в Администрацию Президента Российской Федерации с показательной подписью: «Что-то важное для себя самого я сегодня точно сделал».

Патетика – самое слабое место Галича (возможно, искусство в принципе ускоренно старится от неприкрытого пафоса). Но когда о Галиче-лирике говорят, отводя глаза, чтобы не ранить чувств ценителя, моих, к примеру, настает мой черед смотреть в пол. Потому что, по мне, Александр Галич – очень сто́ящий поэт, а не стенобитное орудие в борьбе за правое дело. Ну, во-первых, есть собственно лирические песни, вроде «Номеров»:

ВЬЮГА ЛИСТЬЯ НА КРЫЛЬЦО НАМЕЛА,

ГЛУПЫЙ ВОРОН ПРИЛЕТЕЛ ПОД ОКНО

И ВЫКАРКИВАЕТ МНЕ НОМЕРА

ТЕЛЕФОНОВ, ЧТО УМОЛКЛИ ДАВНО.

СЛОВНО ВСТРЕТИЛИСЬ ВО МГЛЕ ПОЛЮСА,

ПРОЗВЕНЕЛИ НАД ОГНЕМ ТОПОРЫ —

ОЖИВАЮТ В ТИШИНЕ ГОЛОСА

ТЕЛЕФОНОВ ДОВОЕННОЙ ПОРЫ.

И ВНЕЗАПНО ОБРЕТАЯ ЧЕРТЫ,

ШЕПЕЛЯВИТ В ТЕЛЕФОН ШЕПОТОК:

– ПЯТЬ-ТРИНАДЦАТЬ-СОРОК ТРИ, ЭТО ТЫ?

РОВНО В ВОСЕМЬ ПРИХОДИ НА КАТОК!

ПЛЯШУТ ГАЛОЧЬИ СЛЕДЫ НА СНЕГУ,

ВЕТЕР СТАВНЕЮ СТУЧИТ НА БЕГУ.

РОВНО В ВОСЕМЬ Я ПРИЙТИ НЕ МОГУ…

ДА И В ДЕВЯТЬ Я ПРИЙТИ НЕ МОГУ!

ТЫ НАПРАСНО В ТЕЛЕФОН НЕ ДЫШИ,

НА ЗАБРОШЕННОМ КАТКЕ НИ ДУШИ,

И ДАВНО УЖЕ СВОИ «БЕГАШИ»

Я СТАРЬЕВЩИКУ ОТДАЛ ЗА ГРОШИ.

И СОВСЕМ Я ГОВОРЮ НЕ С ТОБОЙ,

А С НАДМЕННОЙ ТЕЛЕФОННОЙ СУДЬБОЙ.

Я ПРИКАЗЫВАЮ:

– ДАЙТЕ ОТБОЙ!

УМОЛЯЮ:

– ПОСКОРЕЕ, ОТБОЙ!

НО ПЕЧАЛЬНО ИЗ НОЧНОЙ ТЕМНОТЫ,

КАК НАДЕЖДА,

И УПРЕК,

И ИТОГ:

– ПЯТЬ-ТРИНАДЦАТЬ-СОРОК ТРИ, ЭТО ТЫ?

РОВНО В ВОСЕМЬ ПРИХОДИ НА КАТОК!

Но и это не все. Галичу отказывают в лиризме люди, понимающие под лиризмом какое-то особое «лирическое» содержание (любовь, главным образом, природу, и т. п.; лишь бы не злобу дня и политику). Хотя подлинный лиризм – свойство интонации, а не тематики. И «антисоветские» песни Александра Галича – лирика высокой пробы, взять хоть «Облака»:

ОБЛАКА ПЛЫВУТ, ОБЛАКА,

НЕ СПЕША ПЛЫВУТ, КАК В КИНО.

А Я ЦЫПЛЕНКА ЕМ ТАБАКА,

Я КОНЬЯЧКУ ПРИНЯЛ ПОЛКИЛО.

ОБЛАКА ПЛЫВУТ В АБАКАН,

НЕ СПЕША ПЛЫВУТ ОБЛАКА.

ИМ ТЕПЛО, НЕБОСЬ, ОБЛАКАМ,

А Я ПРОДРОГ НАСКВОЗЬ, НА ВЕКА!

Я ПОДКОВОЙ ВМЕРЗ В САННЫЙ СЛЕД,

В ЛЕД, ЧТО Я КАЙЛОМ КОВЫРЯЛ!

ВЕДЬ НЕДАРОМ Я ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

ПРОТРУБИЛ ПО ТЕМ ЛАГЕРЯМ.

ДО СИХ ПОР В ГЛАЗАХ СНЕГА НАСТ!

ДО СИХ ПОР В УШАХ ШМОНА ГАМ!..

ЭЙ, ПОДАЙТЕ Ж МНЕ АНАНАС

И КОНЬЯЧКУ ЕЩЕ ДВЕСТИ ГРАММ!

ОБЛАКА ПЛЫВУТ, ОБЛАКА,

В МИЛЫЙ КРАЙ ПЛЫВУТ, В

КОЛЫМУ, И НЕ НУЖЕН ИМ АДВОКАТ,

ИМ АМНИСТИЯ – НИ К ЧЕМУ.

Я И САМ ЖИВУ – ПЕРВЫЙ СОРТ!

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ, КАК ДЕНЬ, РАЗМЕНЯЛ!

Я В ПИВНОЙ СИЖУ, СЛОВНО ЛОРД,

И ДАЖЕ ЗУБЫ ЕСТЬ У МЕНЯ!

ОБЛАКА ПЛЫВУТ НА ВОСХОД,

ИМ НИ ПЕНСИИ, НИ ХЛОПОТ…

А МНЕ ЧЕТВЕРТОГО – ПЕРЕВОД,

И ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО – ПЕРЕВОД.

И ПО ЭТИМ ДНЯМ, КАК И Я,

ПОЛСТРАНЫ СИДИТ В КАБАКАХ!

И НАШЕЙ ПАМЯТЬЮ В ТЕ КРАЯ

ОБЛАКА ПЛЫВУТ, ОБЛАКА…

Или такой шедевр, как посвященная Варламу Шаламову баллада «Все не вовремя» – это где в конце:

А В КАРАУЛКЕ ПЬЮТ С РАФИНАДОМ ЧАЙ,

А ВЕРТУХАЙ ИДЁТ, ВЕСЬ СОПРЕЛ.

ЕМУ СКУЧНО, ЧАЙ, И НЕСПОДРУЧНО, ЧАЙ,

НАС В ОБЕД ВЕСТИ НА РАССТРЕЛ!

Я ни разу не видел Галича воочию, не слышал его пения вживую. Помню, как-то раз прошел слух про его полуподпольный вечер где-то у черта на куличках в полуподвале, и я исправно битый час с гаком шлепал в темноте по слякоти, но напрасно.

Личность автора любимых песен, понятное дело, интересовала меня, и я, как бы между прочим, расспрашивал единственного нашего с ним общего знакомого – Семена Израилевича Липкина, что за человек был Галич. Запомнилась одна история, которой я этот очерк и завершу.

В 1971 году в Дубовой ложе Дома литераторов Галича исключали из Союза писателей («Но однажды, в дубовой ложе, Я, поставленный на правеж, Вдруг такие увидел рожи – / Пострашней балаганьих рож!..»). И он, по словам Липкина, под конец цеховой экзекуции расплакался. Я невольно скривился от этого известия: кумир как-никак и вдруг такое. Но Липкин продолжил – и слезы Галича обрели совсем другой смысл. Незадолго до войны студийцами самодеятельной театральной «Арбузовской студии», в том числе и Галичем, сообща была написана пьеса «Город на заре». А через двадцать лет на афише столичного театра значилась одна-единственная фамилия автора – Арбузов. На премьере Галич прилюдно обвинил Арбузова в «литературном мародерстве», тем более, что иные из соавторов не вернулись с войны[2]. Но потом Галич простил Арбузова (Липкин употребил именно этот глагол). А в 1971 году на собрании в Дубовой ложе Арбузов взял слово и сказал, что они с Александром Галичем давние друзья, но он считает, что все-таки надо гнать. И вот тут-то Галич и заплакал.

Алена Долецкая

Любовь с акцентом

С Лимоновым-писателем я, как редактор глянцевого журнала, сталкивалась дважды. И, признаться, была готова к тому, что не все с ним получится гладко и комфортно. Первый раз для русского Vogue в 2007 году мы заказали ему колонку о том, как он относится к женщинам, которые установили себе искусственную грудь или произвели любую другую пластику. Как, мол, он относится к этой рукотворной красоте? Возбуждает ли она его как живописателя небезызвестной «пипки», как известного ценителя юных девичьих тел. Лимонов, если кто не знает, всегда присылает написанное от руки, и мы ждали манускрипт, политый писательским по́том. Получили и с трепетом развернули. Это была история о том, как он ехал с некой зечкой. И эта зечка была и такая и сякая, и она была то ли «не попиленная», то ли «попиленная», то есть в шрамах и татуировках. Так он интерпретировал эту тему. Мы ему про любовь или, на худой конец про силиконовые красоты, – а он нам в ответ старательно, рукописно – про политику и про страдание борца.