Брендан коротко кивнул и побежал обратно в спальню, то и дело оглядываясь. Мне не оставалось ничего другого, как лечь вместе с ним.
- А кто зивет у тебя под кловатью? – шепотом спросил малыш после нескольких минут молчания.
- А кто там может жить? – удивился я странному вопросу ребенка.
- Ну, у меня под кловатью зивет злое пливидение, - начал объяснять Брендан, - оно утаскивает к себе непослусных мальтиков…
- Кто тебе это сказал?! – возмущенно воскликнул я, привстав на локте.
Мальчик уже, было, хотел ответить, но, вовремя одумавшись, закрыл свой рот ладошкой, чтобы не проболтаться.
- Это неправда, Брендан, - как можно убедительнее произнес я, - под кроватями никто не живет… В худшем случае, пауки, - немного помолчав, добавил я, - так что спи и ничего не бойся.
Малыш радостно кивнул и, повернувшись на левый бок, устроился поудобнее…
Проснувшись посреди ночи, я испуганно замер: что-то теплое, почти горячее, коснулось моего живота. Несколько секунд я бездумно таращился в потолок, боясь даже дышать. И только когда сон окончательно покинул меня, я вспомнил про ребенка, мирно посапывающего рядом. Мальчик уткнулся макушкой мне в подмышку, и именно его теплая ладошка сейчас лежала на моем животе.
Я осторожно убрал ее с себя и сел на кровати – Брендан, потревоженный мной, причмокнул губами во сне и перевернулся на другой бок, скинув с себя одеяло.
Откуда взялась во мне эта щемящая нежность к совершенно чужому ребенку – не знаю, но она накрыла меня с головой, окутывая теплом насквозь промерзшее сердце. Не удержавшись, я погладил малыша по мягкой щечке и убрал с его лба несколько влажных от пота прядей волос – Брендан тихонечко рассмеялся во сне.
Именно в этот момент я принял, пожалуй, самое глупое и безрассудное решение в своей жизни, способное принести мне массу неприятностей.
Я отказался от своего первоначального плана, заключавшегося в завтрашнем походе в полицию.
Сегодня, глядя Брендану в глаза, я пообещал, что его больше никто не обидит, и, как бы пафосно это не звучало, твердо намеревался сдержать данное обещание.
Вряд ли в тот момент я достаточно ясно представлял себе, что буду делать дальше, как мне поступить и какие меры предпринять. Скорее, это были голые эмоции и слепая уверенность – я смогу помочь мальчику, должен помочь!
Именно поэтому мне нужно было время, чтобы подумать обо всем, разработать план действий, собраться с духом и попросить помощи у Эммета (я прекрасно понимал, что без поддержки и содействия брата все мои благородные порывы так и останутся просто порывами).
Я решил дать себе на все про все неделю, всего лишь неделю…
«Если меня не арестуют раньше…» - как-то даже весело подумалось мне.
Мысли жужжащим роем кружили в моей голове, а в висках стучало назойливое: «Во что же ты ввязываешься, дурень?!». Но то был голос разума, с которым я никогда особо не дружил, предпочитая жить по велению сердца, и сегодняшний день не стал исключением.
Эта ночь стала одной из многих бессонных ночей со сбитыми в сторону простынями, но виной тому, против обычного, было не перекрывающее кислород отчаяние, не безысходность, все туже сжимавшая сердце в свои ледяные тиски. Причиной же стала чехарда мыслей, которые я даже не пытался хоть как-то упорядочить, едва ли не получая наслаждение от этого своего нового состояния – жажды деятельности, почти жажды жизни… Ради выполнения обещания…
Я забылся тревожным сном, лишь когда робкие лучи восходящего солнца позолотили край предутреннего неба.
Неделя пролетела невозможно быстро. Конечно, она, как обычно, состояла из семи дней, ста шестидесяти восьми часов и десяти тысяч восьмидесяти минут, но мне было этого катастрофически мало!
Я чувствовал себя подобно человеку, долгое время просидевшему в душной темной комнате, а затем, волею судьбы, оказавшемуся на залитом солнцем песчаном берегу океана, где особенно легко дышится солоноватым влажным воздухом, а шелест прилива приятно ласкает слух. Растерянность, недоумение, недоверие, даже легкая паника постепенно сменяются восторгом, поющим в груди, который вскоре уступает место чувствам успокоения и гармонии, наполняющим сердце. Нет, это пока не счастье, но уже спасение.
Мы с Бренданом еще приглядывались друг к другу, проходили этап взаимной «притирки», но это полностью увлекло меня, ощутимо препятствуя разработке какого-либо плана в моей голове.
Впервые я дышал ровно полной грудью, а не делал короткие судорожные вздохи, как прежде.
Рядом с малышом я забывался, больше не чувствуя себя оглушительно одиноким.
Мы с мальчиком отчаянно цеплялись друг за друга, и сейчас эта незримая связь казалась мне едва ли не прочнее моих родственных уз.
Я и прежде легко находил общий язык с детьми – невозможно было не заметить, как сыновья Эммета тянутся ко мне. Но с Бренданом все иначе – я чувствовал, что действительно нужен ему.
С племянниками же меня связывало просто веселое времяпрепровождение, доставляющее удовольствие всем троим. Я любил катать их по очереди на своей спине, учил играть в футбол (Эммет был более, чем равнодушен к спорту, да и вообще, к здоровому образу жизни), каждое Рождество, охотно наряжаясь Санта-Клаусом, я тайком от их строгой мамочки Роуз рассовывал по карманам близнецов шоколадные конфеты.
Да, племянники росли достаточно избалованными и капризными, но они были очень искренними, еще не испорченными холодным цинизмом Эммета и стервозным высокомерием Розали.
Каждый «положенный» семейный праздник я стремился, как можно быстрее, сбежать из-за «положенного» обеденного стола, где все говорят только то, что положено говорить во время семейных торжеств, спрашивают о твоих делах, но когда ты стараешься искренне ответить на их вопросы, они лишь рассеянно кивают головой тебе в ответ, растянув губы в дежурной улыбке. Модель идеальной семьи, но не семья…
Я всегда выбивался из их слаженного строя, чувствуя себя чем-то инородным, вызывающим у них лишь досаду. Единственное, за что родители уважали меня - погружение с головой в медицину, но и тут я полностью разочаровал их… Ах, как жаль…
А вот рядом с близнецами, смеша их до приступа икоты, я был «своим в доску». В глазах этих сорванцов всегда светилась неподдельная радость, мне не нужно было стараться, чтобы угодить, понравиться им, я был сам собой и… они любили меня именно таким!
С Бренданом я вел себя по-другому, мне приходилось быть осторожным, «прощупывать почву», прежде чем что-то сделать, тщательно подбирать каждое слово.
Первые два дня я пытался побольше разузнать у малыша о его семье, но в глазах того каждый раз начинал зарождаться страх, он замыкался в себе и становился особенно молчаливым, как в первые часы нашего знакомства. Поразмыслив, я решил прекратить свои бесплодные попытки разговорить Брендана.
Временами мальчик был тихим и задумчивым, временами же, забываясь, он становился обычным ребенком, и эти моменты казались мне бесценными.
Мы с Бренданом качались на качелях в парке рядом с моим домом, смотрели мультики, играли в прятки, вместе готовили еду, после чего мальчугана требовалось долго отмывать, так же, как и мою кухню, в которой совсем недавно повсюду валялись недоеденные заплесневевшие бутерброды, а теперь витали аппетитные ароматы готовящейся еды.
Мы подобрали на улице бездомного котенка, которому дали гордое имя Маквин («Тачки» был любимым мультиком Брендана). Теперь же это животное скакало по моей квартире и самозабвенно драло все подряд, в особенности, дорогую кожу дивана в гостиной.
Такие вот мелочи, переплетаясь, создавали красочный узор жизни. Господи, и как же я позволил себе так легко забыть об этом?!
Я забыл, каково это, засыпать, строя планы на завтра, просыпаться с предчувствием, что сегодня тебя ждет прекрасный день, встречаться с кем-то взглядом в толпе прохожих и неожиданно получать от него улыбку, поднимающую тебе настроение, и просто улыбаться в ответ. Я забыл, что жить – это значит двигаться кому-то навстречу, наслаждаться вкусом любимой еды, улавливать чарующие ароматы ванили и шоколада, когда проходишь мимо уютных кофеен, вдруг услышать на улице знакомую мелодию и вспомнить что-то далекое и приятное, связанное с ней.
