С братом у нас тоже не сложились близкие отношения. Возможно, дело было в существенной разнице в возрасте (Эммет старше меня на десять лет), а возможно, мы с ним были просто слишком разными людьми. Он всегда был довольно сдержанным, если не сказать холодным, расчетливым, продумывающим каждый свой шаг и ничего не делающим просто так. Не удивительно, что Эммет выбрал юриспруденцию и в свои тридцать шесть лет уже занимал пост окружного прокурора.
В моей жизни никогда не было ничего, кроме работы, а теперь я лишился и этого. Видит Бог, как я хотел снова вернуться к людям, которые смотрят на тебя с уважением и слепой надеждой на то, что ты сможешь помочь им, к стерильной чистоте операционной, к завораживающему блеску хирургических инструментов… Хотел, но не мог… Я словно раз за разом бился лбом о невидимую стену, возведенную между тем, кем я стал, и тем, кем должен был быть, но даже не представлял, как можно разрушить эту преграду…
Я заставил себя подняться с кровати и раздвинуть шторы. Сумерки за окном означали, что часы показывали все же восемь часов вечера, а не утра. Кажется, вчера я напился в одном из близлежащих баров и проспал почти сутки.
Меня била крупная дрожь, скручивая мышцы, заставляя мою спину покрываться холодным липким потом и вызывая приступ удушья. С замирающим сердцем я вытянул перед собой руки и с облегчением перевел дух – они не дрожали. Дрожащие руки для хирурга – это та черта, переступив которую, обратной дороги уже не было.
В голове кто-то настойчиво стучал в там-тамы, безжалостно взрывая мне мозг. Я добрел до ванной и сунул голову под струю ледяной воды, но это не принесло желаемого облегчения.
Натянув первые попавшиеся джинсы, футболку и сунув ноги в кроссовки, я вышел на улицу в надежде, что прогулка сможет хоть немного взбодрить меня, однако не слишком рассчитывая на это: за последние месяцы я успел превратиться в законченного пессимиста.
Легкий ветерок, наполненный влагой после недавно прошедшего дождя, ласково коснулся моего лица, будто пытаясь утешить. Вдохнув полной грудью, я бесцельно побрел по паутине улиц, скользя взглядом по лицам прохожих, лишь однажды задержавшись на маленьком мальчике, прыгавшем в луже, обрызгивая грязью свою незадачливую бабушку.
Люди стремительно проходили мимо меня, торопясь попасть в свои уютные дома, где их кто-то ждал к ужину и был готов выслушать их рассказ о том, как прошел очередной рабочий день. А возможно, кто-то из прохожих стремился поскорее запереться в своей квартире, чтобы насладиться долгожданной тишиной и одиночеством. Так или иначе, но у каждого из проходивших мимо людей была цель – это отчетливо читалась на их лицах.
Мне же некуда и не к кому было идти, собственный дом стал для меня тюрьмой, в которую я некогда добровольно заточил себя, а теперь, как ни старался, не мог найти способа сбежать оттуда. Пытаясь восстановить душевное равновесие, чтобы продолжить и дальше заниматься любимым делом, я обрел лишь гнетущее одиночество, день за днем разрушающее меня. Даже здесь, на улице, среди людей, я чувствовал себя чужаком, по ошибке севшим не в тот самолет и оказавшимся в далекой, незнакомой стране, из которой не так-то просто было выбраться.
Погруженный в мучительные мысли о том, что же мне делать, чтобы вернуть прежнего Эдварда Каллена, я не заметил, как забрел в какой-то тупик. На улице стемнело, и единственный фонарь над «черным» входом какого-то ресторана слабо освещал узкую улочку.
Я уже, было, развернулся, чтобы выбраться отсюда и понять, где нахожусь и в какую сторону идти, дабы добраться до дома без лишних приключений, как вдруг услышал, что в паре метров от меня кто-то жалобно поскуливает.
С самого детства я не мог спокойно пройти мимо бездомных животных, каждый день притаскивая домой то собаку, то кошку, а однажды даже приволок родителям обезьянку с поводком, видимо, удравшую от своего хозяина.
Я повернул обратно и подошел к мусорным контейнерам, от которых раздавалось тихое поскуливание. Присев на корточки и заглянув в пространство между баками, я в изумлении замер: на земле, обхватив колени руками, сидел маленький мальчик лет трех. Все его худенькое тельце сотрясалось от холода и плача, переходящего в судорожные всхлипы.
Скинув с себя оцепенение, я встал на колени и медленно, чтобы не напугать ребенка, придвинулся к контейнерам.
- Эй, малыш, что с тобой? Ты можешь вылезти оттуда? Хочешь, я тебе помогу? – как можно мягче спросил я, протягивая ему руку.
Мальчик замер, испуганно посмотрел на меня, а затем отодвинулся еще дальше, вжимаясь спиной в холодную шершавую стену ресторана.
- Не бойся! Ну же, дай мне руку! Клянусь, что не обижу тебя! – ласково улыбнулся я, внимательно рассматривая малыша.
Обе его коленки были разбиты в кровь, а заплаканное лицо перепачкано грязью. Одной рукой мальчик теребил край футболки, а другой отчаянно тер глаза, продолжая судорожно всхлипывать.
- Давай знакомиться, - беззаботно воскликнул я, решив избрать другую тактику, - меня зовут Эдвард! И, ты не поверишь, но я тоже потерялся! Может быть, ты поможешь мне найти дорогу домой?
Малыш перестал тереть глаза и недоверчиво посмотрел на меня, удивленно раскрыв пухленькие губки.
- Кстати, я не знаю, боишься ли ты крыс, но они точно живут вот в этих баках, - озвучил я свой последний аргумент.
Глазенки мальчика испуганно округлились, а нижняя губа предательски задрожала: он снова был готов разрыдаться в голос.
- Давай скорее руку, и пойдем отсюда! – я пошевелил пальцами протянутой руки, заставляя его поторопиться.
Мальчик замер, решая, что для него страшнее: я или крысы. Видимо, мелкие грызуны с длинными хвостами внушали ему куда больший страх, нежели чужой дядька с небритой физиономией, потому что уже в следующее мгновение его крохотная, перепачканная грязью ладошка легла в мою ладонь.
Я осторожно вытянул малыша из-за баков и подхватил на руки. Он оказался на удивление легким, почти невесомым, а его одежда была не только грязной, но и промокшей насквозь, отчего мальчик продрог и заметно дрожал.
Я торопливо зашагал домой, опасаясь, как бы он не подхватил воспаления легких. Малыш доверчиво обвил мою шею руками и исподтишка меня разглядывал.
В данную минуту я не думал о том, что буду делать с ним, если тот окажется не потерявшимся ребенком, а, скажем, беспризорником. Я знал одно: сейчас этот маленький мальчик нуждается во мне, а остальное неважно! Почему-то от этой мысли на душе стало совсем легко и спокойно, и впервые за несколько месяцев во мне проснулась жажда деятельности, что было хорошим признаком.
***
POV Белла
Я проснулась от того, что сердце отчаянно билось в груди, словно пойманная в силки птица. Я не помнила, что именно мне снилось, но сон был тревожным и тягостным, обволакивающим меня, словно густой туман.
Я села на кровати, вглядываясь в черную ночь за окном: на небе не было ни звездочки, даже луна спряталась за тучей. Ночь была такой же одинокой, несчастной и никому не нужной, как и я.
Мое сердце болезненно сжалось от дурного предчувствия. Я поднялась с кровати и на ощупь добрела до шифоньера, где среди стопки книг хранилась уже довольно потрепанная фотография, на которой был заснят ОН.
Достав фото, накинув на плечи ветровку и сунув ноги в тапки, я вышла на крыльцо. Воздух был холодным и влажным, поэтому я поплотнее запахнула куртку, достала из кармана сигареты, зажигалку и прикурила. Сделав несколько затяжек, я бережно извлекла из другого кармана заветное фото и в тусклом свете тлеющей сигареты принялась рассматривать любимое лицо. ОН был прекрасен, лучше всех на свете… Мое солнце, мой воздух, моя жизнь – ОН был всем, а сейчас у меня ничего не осталось… только это фото и счастливые мгновения из прошлого, бережно хранящиеся в моей памяти…
Знакомые (именно знакомые, ведь друзей у меня практически не было) говорили, что я должна идти дальше, постараться забыть, раз уж вернуть ЕГО не получится. Но они, верно, бредили, говоря мне все это! Как?! Как можно было забыть, как можно было жить, когда ЕГО нет рядом, если я не представляла, даже как дышать без него?!
