Она опустила взгляд, начала ковыряться в тарелке. Яичница получилась вкусная, но девочка, казалось, не хотела есть. Карл наблюдал, примерно догадываясь, о чем именно думает гостья, но не решался с ней снова заговаривать. Наконец он все же спросил:

– Как ты живешь… там?

Она отпила кофе и, подумав, коротко ответила:

– Нормально. Привыкла. Только холодно.

– Может, тебе что-нибудь нужно? – испытывая смущение, все же поинтересовался Ларкрайт. – Вещи, или еда, или лекарства… а может, деньги? Я могу тебе помочь, я…

– У нас все есть, спасибо. Справляемся.

Вэрди посмотрела прямо ему в глаза – хмуро, серьезно. Она была очень красивой, и Ларкрайт невольно любовался: голубые глаза, выразительные губы, тонкие черты. Любовался, но куда сильнее – жалел.

– Слушай, Вэрди…

– Да, герр Ларкрайт? – В тоне был тот же холод, что и в глубине глаз.

– Если хочешь, ты можешь… остаться.

Темные брови удивленно поднялись. Карл обхватил ладонями чашку.

– На сколько захочешь. Я отдам тебе вторую комнату. Правда, придется прятать тебя от хозяйки, но…

Девочка смотрела с прежним непониманием. Потом губы скривились в нервной усмешке, и Карл, догадавшись, что ее вызвало, покраснел и поспешно продолжил:

– Не думай, я не хочу… то есть я не собираюсь делать с тобой что-то…

– О чем вы? – вяло поинтересовалась Вэрди, отодвигая тарелку.

– Ты знаешь. – Теперь настала очередь Карла опустить взгляд.

– Нет, не знаю. – Она потерла висок и вдруг расхохоталась: – А… вы хотите сказать, что мне не придется с вами за это спать?

Осталось лишь кивнуть. Вэрди продолжала хохотать, почесывая подошедшего Спайка за ухом. Пес прикрыл глаза, лишь изредка посматривая на Карла, – будто с осуждением. Наконец, отсмеявшись, Вэрди тяжело вздохнула.

– Спасибо, но нет. Вы добрый, я не хочу, чтобы вы рисковали. Репутацией, здоровьем… плевать. У вас все это хотя бы есть, у меня нет. Давайте я не буду это у вас отбирать.

Ларкрайт поставил локти на стол и подался вперед, стараясь, чтобы слова звучали убедительно:

– По улицам опасно ходить таким, как ты, Вэрди. Особенно теперь. Я не хочу, чтобы то, что случилось вчера…

– Я буду осторожнее, – оборвала его девочка. – Я смогу. Я вожак. Мне надо защищать стаю.

– Но…

– У меня есть ответственность, герр Ларкрайт. – Голос звучал непреклонно. – Как и у вас. И давайте каждый останется при своем. Не нужно делать и думать всяких глупостей.

Карл вздохнул. Он чувствовал, с каким трудом Вэрди даются слова. Она хотела остаться – в нищей, но теплой квартире, хотя бы под минимальной защитой. Она хотела высыпаться, регулярно мыться и отвечать только за себя. Все это было написано на лице, но там же было написано, что ее не переубедить. По крайней мере, сейчас.

…Вэрди позволила дойти с ней до лесополосы и заграждений, возвещавших об опасной зоне. Здесь они остановились. Девочка потрепала по макушке Спайка, потом улыбнулась Карлу.

– Спасибо за все. Меня никогда не спасали. И уж точно не звали к себе жить.

Карл, чувствуя резкие порывы ветра, поднял воротник.

– Ты всегда можешь вернуться. Помни. – Он протянул ей лист из блокнота. – Мой номер. Звони, если…

Она быстро скомкала бумажку и спрятала в карман.

– Хорошо, буду знать.

Не позвонит. И не потому, что у нее нет телефона, для этого, в конце концов, есть городские автоматы.

– Обязательно. Я тебе помогу. Обещаешь?

– Обещаю.

Она держала руки за спиной, Ларкрайт не сомневался, что пальцы скрещены.

– Береги себя.

Она сделала шаг навстречу и обняла его:

– И вы тоже.

Девочка в красной толстовке отстранилась, не позволив обнять себя в ответ, и направилась вдоль железной дороги вперед.

Не оборачиваться, не сдаваться падали. Уже не в первый раз Ланн давал себе такое обещание: по его следу шло слишком много воспоминаний, готовых ожить от мимолетного соприкосновения с реальностью. Запах, звук, слово. Пробудить память могло что угодно, тогда она грызла долго. Иногда, чтобы вонзить зубы, ей достаточно было, чтобы Ланн погрузился в сон.

Сегодня же в кабинет прокрался запах с улицы. Простой, прозаичный запах. Кто-то сжигал мусор.

Он возвращался ночью. Хотелось одного – лечь и уснуть без мыслей о дочери. Их не прогнала даже выпивка.

В воздухе чувствовалась зима. Рождество близилось, и жаль, оно больше не считалось праздником, а стало точкой отсчета. Забавно… когда-то с Рождества началась эра новой религии. Теперь – эра смерти.

Рихард прикрыл глаза и покачнулся. Он не туда свернул, его занесло на полузаброшенную окраину. Здесь не водилось даже собак и кошек, все умерло вместе с детским смехом. Ланн привалился к стене гаража, переводя дух, прежде чем идти дальше. Здесь он и услышал тихий звук двигателя.

Машина остановилась метрах в двадцати. Выглянув из-за угла, Ланн мог видеть, как из нее выходят трое в неприметной одежде. Один нес канистру, двое выволакивали что-то с заднего сидения. Рихард смог различить человеческую фигуру. Этот четвертый был без сознания; лицо закрывали патлы слипшихся – видимо, от крови, – волос.

Неосторожное движение – на асфальт упали очки. Один из незнакомцев выругался, подобрал их и спрятал в карман. Вся процессия направилась к раздолбанной двери ближнего дома. Рихард подождал. Он примерно догадывался, что времени незнакомцам потребуется немного. Скорее всего, они не станут поджигать тело, опасаясь криков, а ограничатся тем, что подожгут дом.

Рихард вынул из кобур на поясе два пистолета. Один был табельный – с зарегистрированным номером. Другой, с глушителем, не принадлежал никому, по крайней мере, официально. И даже с затуманенным рассудком Ланн помнил, из какого стрелять. Взводя курок, он с удовлетворением ощущал: рука не дрожит. В воздухе уже расползался запах гари. Ланн неторопливо направился к двери.

Ему было плевать, кого он убивал: преступников или борцов за справедливость, решивших расправиться с преступником. Методы были одинаково грязными, исход один – три трупа: два лежали на проходе, один остался в задымленном коридоре. Ланн втащил два тела внутрь, перешагнул через третье и, прикрывая лицо от дыма, направился к ближайшей комнате. Там пламя пылало ярче всего.

Жертва – темноволосый юноша – лежал в почти замкнувшемся кольце огня, бросавшего на разбитое лицо тени и уже подобравшегося к окровавленной рубашке. Рихард приблизился, коснулся шеи незнакомца, ощутил слабую пульсацию крови. Что ж, кем бы ты ни был, сегодня у тебя хороший день. Ланн подхватил недвижное тело и поднялся. Кольцо огня успело замкнуться. Рихард, по возможности прикрывая юношу собой, сделал первый шаг сквозь дым.

На улице он жадно вдохнул воздух, опустил спасенного на асфальт и осмотрелся: никого, лишь пустая машина. Нужно бы вызывать пожарных, иначе запылает весь мертвый квартал… но не сейчас.

Обожженные руки болели, плащ обуглился. Но пульс юноши все еще бился. Приятное лицо было… знакомым? Да, Ланн вспомнил, где видел его раньше, – в газете недельной давности. Оппозиционный журналист. Карл Ларкрайт. Осознав это, Рихард примерно догадался, чьих людей убил, и усмехнулся: пусть окружавшие Труду ублюдки знают, что дела надо делать чисто.

Рихард начал расстегивать пуговицы на рубашке журналиста, облегчая тому дыхание. Непрямой массаж сердца он в последний раз делал лет десять назад, может, больше… и ему казалось, что движения слишком грубые для худой грудной клетки.

– Надеюсь, я тебя не угробил, – прошептал Ланн, снова всматриваясь в лицо.

Ресницы дрогнули. Юноша со стоном открыл глаза. Не дожидаясь вопросов, Рихард приветствовал его:

– Комиссар Ланн, криминальная полиция. Кстати. – Он помог Ларкрайту приподняться и указал на дом. – Попрощайся с друзьями.

Улыбка тронула разбитые губы.