Казалось, наш колдун обделал это дело как нельзя лучше. Недели через две обманутая им пара соединилась законным браком, и Эймар думал, что теперь не будет более и помину о его чародейных изысканиях касательно поведения и моральных качеств невесты. На другой день после брака жених, вполне удостоверившись в несправедливости прежних своих подозрений, с раскаянием объявил молодой своей жене о том, как он прибегал к посредничеству Эймара. Растроганная молодая супруга также не утерпела при этом случае и рассказала, каким образом она наказала неуместную недоверчивость, поставив ревнивца в дураки. Новобрачные, вдоволь насмеявшись над этим происшествием, рассказали о нем в тот же день королевскому прокурору, приходившемуся им близким родственником.

Этот чиновник принял однако ж это дело не в шутку, а счел долгом наказать виновного и возвратить дорогие серьги их законной владетельнице.

Накануне ночью был зарезан часовой. Убийцы были случайным образом немедленно открыты и на тайном допросе чистосердечно повинились во всем, в подробности указав улицы, по которым они проходили по совершении убийства, и место, где хотели скрыться. Королевский прокурор тотчас же потребовал Эймара и предложил ему показать чудесные свойства его жезла. Жан повиновался, но жезл его врал страшную чепуху и повел его вовсе не в ту сторону, где скрывались убийцы. Когда объявили колдуну о его ошибке и заставили виновных повторить показания в его отсутствии, то греноблец отзывался тем, что жезл его может отыскивать преступников только до тех пор, пока они еще не пойманы или по крайней мере пока нет еще сознания виновных.

Но такие отговорки не пособили шарлатану. К тому же прокурор успел в тот же день отыскать ювелира, которому Эймар продал серьги, выманенные им у молодой девушки. Пошли дальнейшие розыски и открылось, что Эймар имел множество соучастников, пособлявших ему обманывать легковерных и морочить даже судебные места. Открылись многие мошенничества, произведенные этой шайкой, главою которой был мнимый обладатель волшебного жезла.

Эймара судили и вместе с двадцатью семью сообщниками высекли публично плетьми, после чего отослали на место жительства. Остальные его сообщники отделались позорным столбом или другими легчайшими наказаниями.

Знаменитый волшебник вскоре был забыт, и никто более не старался объяснять его проделок.

Как же теперь объяснить, что поныне есть еще довольно образованные люди, которые верят в таинственную силу орехового прутика. Лет десять или пятнадцать тому назад в Южной Франции жил один школьный учитель (который, вероятно, и поныне здравствует); он славился искусством открывать родники с помощью орехового прутика. Но не удовлетворившись этой специальностью, он вздумал также открывать клады. По этому поводу возник судебный процесс, во время которого мэр общины, сборщики податей и несколько образованных чиновников и обывателей положительно объявили, что они были очевидцами чудесных открытий, совершаемых с помощью орехового жезла.

Тут не помогли ни объяснения науки, ни розыски следователей, ни приговор суда. Суеверные остались при своем мнении и, кажется, еще сильнее убедились в его истине.

Суеверие едва ли не самый неотвязчивый враг человеческого ума и счастья. Самый несчастный из людей забывает о своих страданиях, когда сон оденет его благодетельным покровом; сонный не помнит о боли и страданиях, удручающих его тело или дух, но суеверие нередко владычествует над сонным и в этом состоянии рисует ему обманчивые образы – источники будущих его страданий.

И не только одни малообразованные люди с невежественными о вещах понятиями испытали над собой власть подобных заблуждений. Нет! Самые светлые умы заплатили дань веку. Скептический Бэль (Bayle) верил привидениям и боялся пятницы; Джонсон сторонился колдунов; великий автор «Математических начал естественной философии», бессмертный Ньютон под конец своей жизни занимался странными толкованиями Апокалипсиса; Волней толковал сны; Гельвеций гадал на картах; Руссо боялся числа 13; Наполеон смущался предсказаниями госпожи Ленорман; Хобс (Hobbes) верил в хиромантию. Из наших современников мы бы могли назвать отличного ученого, занимающегося отыскиванием философского камня, – известного математика, верящего в кабалу и чародейство, и, наконец, уважаемого астронома, который с сожалением смотрит на рождение детей, будучи внутренне уверен, что через пятьсот лет роду человеческому не будет места на земле и оно вымрет от голода!

После этого должно ли удивляться, что архангельские мужички, промышляющие на Шпицбергене (Груманте), верят в грумантского пса и уверяют, что им самим случалось видеть цынгу в образе старухи, разъезжающей на карбасе с красивыми сестрами9, или что тунгусы и якуты верят в существование какой-то Аграфены Жиганской10 хотя и давно умершей, но поныне насылающей еще страшную болезнь, слывущую под названием мирака.

Кстати о грумантском псе и об олицетворенной цинге.

Груманланы, т. е. русские промышленники, пускающиеся на Шпицберген, рассказывают, что на этом острове цинга ходит в явь, видимая всеми, и говорит как человек. Эта неодолимая в тамошнем климате болезнь представляется промышленникам в образе страшной старухи, дочери царя Ирода; у нее есть еще одиннадцать сестер, обольщающих своей привлекательной наружностью и занимающихся распространением болезни на острове. Эти адские красавицы могут принимать на себя образ женщин, почему-либо дорогих для промышленников: они являются спящему охотнику в виде невесты или молодой жены, и несчастливец предается сладостному сну, который влечет его в тамошнем климате с неодолимой силой и способствует быстрому развитию цинги. Старуха с сестрами любит особенно показываться во время непогоды, когда ветер свистит в каменных утесах Шпицбергена; в это время видят старуху с сестрами, сквозь крутящийся в воздухе снег, освещенных бледно-синим блеском северных сияний. Они поют под вой ветра:

Рассказывают, что даже случалось иногда видеть, как двенадцативесельный карбас летит мимо острова так близко, что можно разглядеть все малейшие черты лиц, сидящих в нем. Страшная старуха стоит на корме с веслом, а сестры ее – красавицы разряженные – с песнями, исполняют должность гребцов. Не троньте их, они проедут мимо, потому что чуют у промышленников табак и кислую морошку (средства противоцинготные).

Чтобы выказать характеры этих сестер старухи цинги еще рельефнее, расскажем анекдот, слышанный г. Харитоновым от многих промышленников, бывавших на Шпицбергене.

Верст за сорок к востоку от становой избушки11, на берегу небольшого залива, стоял жалкий станок, наскоро сколоченный из барочных досок. В этом станке поселились два охотника, из которых старший, совершенно опухший от цинги, наказывал товарищу, парню лет двадцати, зарыть тело его с молитвой в землю. Прошла ночь. Утром молодой парень вытащил за станок посинелый труп товарища и закопал его в землю. Возвратясь в избу и засветив жирник, он испугался своего одиночества. Чтобы прогнать мрачные думы, он затушил огонь, сел на лавку и, заиграв на бывшей у него скрипке, затяну и песню:

Не успел наш виртуоз дотянуть последнего стиха, как в станке раздался топот пляски, хлопанье в ладоши и смех, да такой звонкий, ребячий смех, что у парня выпал смычек из рук, и язык прильнул к гортани. Пляска продолжается, а хохот все звенит громче и громче. Залег у мужика на сердце этот веселый хохот: дай, думает, вырублю огонька, да посмотрю, кто такой жив-человек тут потешается. Сказано – сделано. Ударил мужик огнивом по кремню: посыпались искры, запылал трут, умолкли пляска и хохот; по прежнему он один в избе, а ветер воет в снежных вершинах гор и наводит на мужика думу, что вот сейчас войдет к нему в избу только что зарытый покойник. Парень думал опять разогнать страх музыкой, но прежде чем взялся за скрипку, спрятал зажженный жирник в берестяной бурак. Не успел он пропеть: