— Стереть данные, язык держать за зубами. Мне нужно время и люди. Я решу вопрос.
Эрик чеканит приказ, поднимается из-за стола, решительно шагает к выходу. На лице маска хладнокровного спокойствия с примесью ленивого равнодушия, но Макс знает его слишком хорошо, чтобы поверить в эту нарочитую демонстрацию.
― И позволь узнать, как?
― Я решу вопрос.
Дверь входит в проём с грохотом, который наверняка разнёсся эхом по всей Яме. Макс не сомневается, что Эрик решит этот вопрос, однако вопрос, сколько человек при этом пострадает, остаётся открытым.
========== 2.2 ==========
Комментарий к 2.2
Предупреждение: Насилие, нецензурная лексика.
На исходе сутки, и возможность найти её по горячим следам утекает сквозь пальцы. Среди поросших быльём руин, унизанных изгойским времянками, как грибами-сапрофитами, искать её можно вечность ― она знает их, как свои пять пальцев. Иголка в стоге сена, Эрику безмерно хочется применить самый простой способ ― сжечь к хуям весь стог и вытащить чёртову иголку магнитом, но за подобные санкции самому легко лишиться головы.
Эрик до последнего не верил, что она ушла. Просто знать, что она есть — привычка, давно ставшая неизлечимой наркозависимостью, и тревога с каждым шагом вглубь бетонных, полусгнивших руин заполняет грудную клетку до краев так, что больно дышать. Он приваливается на перекур к покрытой плесенью стене очередного убитого временем барака, когда проклятый на всех довоенных наречиях Фор вырастает перед ним тенью и сверлит насквозь своими испытующими, чёрными глазами.
— Что ты собираешься делать?
Ответ «Убить суку» навязчиво вертится на языке, но слова эти далеки от суровой реальности. Он не сделает этого. Можно обманывать себя сколько угодно, прострелить эту белобрысую голову не поднимется рука. На деле проще биться затылком о кирпичную кладку, мямлить «Не знаю» и ждать какого-то великого озарения свыше, но Лидер не может себе такого позволить.
— Ты советы мне пришёл давать? Или может мне отчитаться перед тобой?
Запас ненависти к этому грёбаному вундеркинду из Отречения, казалось, никогда не кончится, особенно сейчас, когда все нервы стоят на дыбах. Четыре страха, против его безуспешных двенадцати, решающий, проваленный бой, отказной лидерский пост с барского плеча. Вечный второй. Прописать бы этому заинтересованному в челюсть, сбить нервное напряжение об его вылощенную, смазливую рожу, да только этот самородный в долгу не останется, а сейчас не место и не время мерятся длиной эго.
― Деми больна, уйти далеко она не могла, и в подземелья им не прорваться незамеченными, значит, они в ближайшей верхней локации. Предполагаю квадраты семь и восемь. Там есть вполне крепкие здания и доступ к воде. Либо их уже нет в живых.
Добренький инструктор, любимец неофитов в своей обычной манере пропускает его подъёбы мимо ушей, однако, при всей его раздражающей правильности, в словах Фора часто бывает разумное зерно. То, что она, возможно, уже не жилец, мозг воспринимать не собирался, пока ему не предъявят мёртвое тело или с несовместимыми с нормальной жизнью увечьями, а то, что Юнис могла вовсе не прятаться, показалось не лишённым смысла.
— Ее мать меня не интересует. Увидите её ― пристрелите нахрен. Прочесать эти долбанные квадраты!
Цементные джунгли Чикаго неприветливы, любой неверный шаг грозит провалом в капкан из бетона и арматуры, заботливо прикрытый одичалой природой, а груда полусгнившей трухи внезапно может оказаться приуснувшим на тропе изгоем. Эрику тот домишко издалека не понравился, как будто обжитой какой-то, хотя рядом на милю нет ни одного гнезда афракционеров. Кажется, что-то такое Юнис об этом писала в отчётах. Ему хватает выдержки не пробежать оставшееся расстояние марш-броском, а продвигаться обдуманно и осторожно, бесконечно озираясь через прицел. Когда Эрик толкает дверь и вламывается внутрь, палец на спусковом крючке едва не дёргается от неожиданности, грозя закончить поиски фатально.
— Чего тебе?
Она стоит, упираясь копчиком в полусгнивший, захламленный стол, на груди руки сложила, будто к ней в душевую без спросу вломились, как рыба холодная, и спокойная, как чёртова скала. Юнис не думала прятаться, не рассчитывала, что её будут искать, посчитав, что изгнание, которое она сама себе со злости устроила, и есть её приговор. При виде звереющего Лидера, она делает шаг назад, но звонкая пощечина настигает её быстрее, чем она успевает среагировать.
— Чего мне? Ах, ты ж тупая сука!
Вся фракция стоит на ушах, а она в отпуск к изгоям решила съездить! Эрик не помнит, когда так беспощадно выходил из себя, словно один её вид, этой вольной, возомнившей себя свободной, птицы, подрезал в мозгу последние тормозные шланги. Он никогда намеренно не причинял ей увечий, хотя иной раз хотелось до одури, но сейчас Лидер сам себе выдаёт полный карт-бланш, иначе просто поубивает весь взвод. Накручивая на кулак волосы, он швыряет её об замшелую деревянную стену, разворачивает к себе лицом, бьет по рёбрам, под дых, разбивает губы и тонкую кожу на острых скулах, не замечая, как штурмовая перчатка на правом, бьющем кулаке становится липкой от её крови. Она прицельно отвечает ему локтем в челюсть, защищаясь на голых инстинктах, за что правый плечевой сустав, сцепленный лидерской железной хваткой, выходит с хрустом из суставной сумки. Юнис в ответ лишь сдавленно скулит и смотрит на него с ужасом, а ему каждый удар отзывается вполне ощутимой болью под рёбрами, словно вместо неё одной он наказывает обоих.
— Что ты делаешь?!
Юнис никак не может понять, отчего он не пристрелил её с порога, как взбесившуюся, отбившуюся от стаи собаку, зачем волочит на середину комнаты колченогий стул и шарит по разграбленным полкам. Полки уже хренову тучу лет, как пусты, Эрик вырывает из оконного проёма монтажную ленту и бросает на пол возле стула. В его воспаленном мозгу зреет нелепая в своей оголтелой наглости идея, он волоком тащит её к стулу, сажает почти безвольное тело и вяжет ей сзади руки острыми, алюминиевыми полосками, не заботясь, как сильно они вгрызаются ей в запястья.
— Жизнь тебе спасаю, тварь убогая!
Очередная пощёчина едва не выворачивает ей шею, светлые, поблекшие от крови пряди липнут к щекам, пока она медленно ворочает головой, силясь не отключиться. Сквозь угасающее сознание Юнис слышит щелчки рации и голос Лидера, далёкий, ускользающий, искажённый звоном в её голове:
— Я нашел её.
Ядрёный запах лазарета и едкая боль по всему организму, осколки памяти блуждают по ноющей голове в порядке хаоса. Юнис кажется, что она сошла с ума и бредит, когда чувствует возле постели чужое присутствие и горячий, ядовитый шёпот над самым ухом, от которого хочется отмахаться как от мерзкого насекомого. Если бы она только могла пошевелить руками.
― Ты теперь героиня, а я тварь и мудак при любом раскладе, но мне похуй, не привыкать. Главное, что ты, моя дорогая, дома. Разве я не милосердный?
Эрик склоняется над её осунувшимся, бледным лицом, в синих следах и багровых кровоподтеках, пережимает ровно на несколько секунд трубочку со спасительным морфием, чтобы она услышала, запомнила, сколько дерьма ему пришлось сожрать, чтобы обелить её безмозглый поступок перед высшим руководством. Он отпускает трубку, целует её в лоб, как покойницу, и уходит, а обезболивающий яд брызжет по венам толчками, вызывая блаженное забытье. Наутро Юнис не вспомнит, был возле ли её постели Эрик собственной персоной или дурное, больное воображение сыграло с ней злую шутку.
Когда она приходит в себя, то видит перед собой отнюдь не Лидера, а вечно участливого Фора — единственного в этой фракции сухарей, кто может забить хер на приказ Эрика не входить к ней в изолированную палату. Они с Юнис пару лет ходили в одном отряде до переформирования, и под его испытующим взглядом ей всегда тошно, но в желудке пусто, а во рту Сахара, Юнис касается языком разбитых, пересохших губ и едва заметно кривится от боли.
— Эрик сказал, что отправил тебя на задание, а ты попала в плен. Задание секретное, потому никто о нем не знал, — Фор повторяет выдуманную второпях, кособокую ложь Лидера, которая отвела дуло от её виска. ― Но это ведь не изгои тебя так, верно?
