Над пространством общей столовой гремят прощальные речи Макса ― панихида по живому человеку, бесстрашные рвут глотки одобрительным воем, провожая её мать в последний путь, по которому она ушла своими ногами. За спиной Макса Эрик, на лице его штиль и вечное пренебрежение ко всему живому, Юнис хочется воткнуть в ладонь вилку, чтобы заглушить острую боль под рёбрами, заткнуть воющий сквозняк, уносящий её прочь из зала под косые взгляды тупоголовых соратников.

Разведка умеет сливаться со стенами и быть незаметной, и Юнис ― мастер своего дела, но не сегодня. Она идёт по узким коридорам на таран, пролетает по тонкой кишке моста, пола не касаясь, прикладывает головой об стену нерасторопного неофита, посмевшего путаться у неё под ногами. Мальчишка воет от боли, дрожащими руками щупает лицо, а багровое пятно размозженного хряща впиталось и впечатало на свинцово-серой стене Ямы её боль и отчаяние. Деми выбрала жизнь вне приказов и фракций вместо прыжка с поезда в пропасть, в объятия смерти напрямик, и Юнис не знает, какой путь выберет сама, когда придёт её время.

― Чего психуешь?

В тренировочном зале пусто, лишь Юнис, полуживая груша и голос Лидера, рикошетом эха бьющийся о полупустые, пропитанные потом и кровью стены. Он стоит тенью за её спиной, она чувствует, как расплавленная сталь его взгляда прожигает насквозь взмокшую майку, но смотреть в его сторону не хочет.

Идеальная стойка, идеальный удар, идеальная выдержка ― всё даёт системный сбой. Она бьет остервенело, не жалея едва замотанных костяшек, входит в клинч со снарядом и виснет на нём, расчищая забитое высоким пульсом дыхание. Горло сжимают тугие щупальца слёз, но реветь она не смеет. Не при нём.

— Ты ничего не сделал.

Зову крови не пережать глотку, двести лет слишком мало, чтобы в корне изменить человечество. Принадлежность к фракции не меняет глубинной сути — вспышки гнева Дружелюбие гасит веселящей травой, Отреченные бьют своих детей, воспитывая в них смирение, Бесстрашные приучаются к военной дисциплине раньше, чем начинают говорить, выражая протест. Память поколений врезается из подсознания в разум, и ей плевать, кто её следующая жертва — убогий изгой или разведчица с отличными характеристиками. «Всё работает, как часы, фракции — живой организм, и мы ― его клетки», ― очередная мерзкая ложь для того чтобы люди снова не попытались поубивать друг друга.

― Фракция выше крови, забыла?

Его голос обманчиво спокоен, в ровном, бархатистом тоне угадывается вкрадчивая угроза, которая едко щекочет кожу под влажным вырезом майки. Юнис знает, что ничего хорошего это не сулит, но ярость бешеной воронкой вертится ровно над её головой, засасывая и перемалывая в щепки всех и вся, что попадает в поле её действия. Даже несмотря на то, что на пути её стоит Лидер с правом личной неприкосновенности.

— Я, блять, себе на поблажки не насосала, что ли?!

— А ты не охренела? Законы для всех одинаковы!

— Даже для тебя? Неужели?

― Я нихуя ничего тебе не должен, уяснила? Не зависимо от того насколько качественно ты отсасываешь!

Она прицельно плюётся ядом, кусает от злости губы, и глаза у неё красные от ливня слёз, который она едва сдерживает. Ему хоть бы хрен, на одно её слово он всегда найдёт десяток в ответ, от него, мудака, всё как от стенки отскакивает, Юнис применяет последний аргумент, и плевать она хотела на все возможные последствия.

Юнис знает, как обезвредить неповоротливую груду мышц. Не имея преимущества в силе, она движется, как скоростная торпеда, но Лидер ей в ловкости не уступает, несмотря на внушительную мощь. Сквозь влажную плёнку соли она почти его не видит, движется наугад, таранит ему грудную клетку головой, выбивая из лёгких воздух и вынуждая отступить два шага назад. Эрик кольцом смыкает руки у неё под рёбрами, бьёт коленом под дых и отбрасывает её прочь. Её сильное тело ― тонкое переплетение сухих прутьев-мышц, беспомощно катится вдоль прорезиненного покрытия тренировочной площадки, тормозит спиной о бетонную колонну. Юнис глухо стонет и шепчет сквозь зубы проклятия.

Если бы взглядом можно было убивать, у Лидера в грудине уже зияли бы две сквозные дыры, Эрик лишь давит кривую ухмылку, глядя ей прямо в глаза с нескрываемым превосходством. Она впервые серьёзно напала на него, а раньше отмахивалась даже от шутливых спаррингов на его собственной кухне, со смехом отвечала, мол, покалечишь. Сейчас Юнис снова и снова поднимается с колен, ловко пружинит на ноги и бросается в атаку, как бешеная, чтобы в очередной раз быть отброшенной на край площадки, легко, как мелкая, надоедливая, визгливая псина.

― Дерешься как быдло подзаборное, может, и тебе к изгоям свалить?!

— Может.

Запал почти иссяк, Юнис утирает слёзы тыльной стороной ладони, глубоко дышит, ровняет дыхание. Эрик брезгливо глядит на неё сверху вниз, неспешно наворачивает круги, словно небесный хищник над будущей жертвой, придирчиво оценивает состояние своего бойца, как опытный командир, но не как любящий мужчина. Юнис иллюзиями никогда не тешилась, она не ждёт от него понимания, а ждет приговора или выговора, устало привалившись ушибленной спиной к треклятой колонне. Законы для всех одинаковы, нападение на командира карается разжалованием, изгнанием или расстрелом, она закрывает глаза и слышит, как под его берцами хрустят мелкие частички мусора, словно перемолотые кости десятков несчастных, выкинутых лидерским волевым решением за пределы фракции. И о ней он жалеть не будет.

— Отставить разводить сопли, встать и домой.

Эрик приучен анализировать факты, а не эмоции, и понять, что же за блядская причина мешает ему вменить ей заслуженное наказание, никак не выходит. Он знает, что не сможет лишить её жизни, и вышвырнуть не может тоже. Иметь её рядом, видеть, как оттеняет её сливочную кожу и светлые, выгоревшие на солнце волосы тёмное покрывало на его постели стало дурной привычкой, которую Лидер может себе позволить, как может позволить дорогой коллекционный алкоголь. Так восхищаются породистой кобылой на диких полях Дружелюбия, мечтая изловить её и запереть в своём загоне, чтобы больше никто кроме хозяина не мог ею любоваться. Почти семь лет в состоянии войны с самими собой, изломанные, забитые на дне души чувства, раковая опухоль в грудной клетке. Только ей о них неизвестно.

— Ты своих не вспоминаешь разве? Совсем?

― Не вспоминаю. Совсем. Выполнять!

Взгляд Лидера ровно на секунду сковывает льдом воспоминаний, а следом он кивком головы отправляет её прочь из зала. Способность привязываться травилась едкой кислотой злого одиночества с тех самых пор, как он себя помнил, изменяясь в извращенное, маниакальное желание обладать властью и внушать страх. Разговоры на тему своего прошлого в Эрудиции Эрик пресекал на корню, заставляя Юнис гадать, что же сподвигло его на переход.

Домой она не вернулась. Тянущее, вязкое предчувствие близкого пиздеца поднимает Эрика среди ночи. Её сторона постели пустует, а в окна смотрит мрачный Чикаго и громадная луна, слишком, до бесячки яркая. За Юнис не водилось бабских истерик, искать её, шарахаясь ночным призраком по всей фракции, и извиняться за то, что не сумел ради неё перевернуть Землю, он не собирается. Сон не идёт, на кухонном столе в чёткой последовательности разложен личный арсенал, который он перебирает, не глядя, снова и снова проверяет наточку лезвий и вычищенное до идеальности огнестрельное, пока мысли блуждают далеко за пределами комнаты. Он почти не удивляется короткой трели коммуникатора в столь позднее время.

— В пункт охраны спустись.

Макс ждёт его в полупустой комнатке, освещенной голубоватыми, холодными отсветами десятков мониторов, транслирующих изображения с камер периметра, где искаженная вогнутыми линзами тонкая фигура покидает переделы фракции, как тень, никем не замеченная. Его предложение свалить к изгоям вслед за матерью Юнис приняла более чем всерьёз.

— Она ушла. Ты знаешь, чем это грозит?

Макс озвучивает очевидное. Эрик тяжело пялится в камеру, снова и снова перематывает запись. Сил на то, чтобы разъебенить весь этот кабинет к чёртовой матери просто не остаётся, они быстро и напрочь покидают его. Уход в самоволку карается строго, назад ей дороги нет, и шанса одуматься ей не светит. Двое бесстрашных диспетчеров притихли так, что боятся дохнуть, только глазами ворочают с одного Лидера на другого. Макс не слепой, он знает, что происходит между его ближайшим замом и девкой с разведки, хотя понимать ни черта не понимает. Вся эта суета его касается в лишь той степени, в которой подобные обстоятельства влияют на боеспособность его людей, и внутреннее, выдрессированное до автоматизма чутьё подсказывает ему, что повод беспокоиться есть.