Только вчера инициацию прошла, даже назначение не успела получить, хренова бездельница, без году неделю в его квартире, а уже уют наводить пытается, шуршит по ящикам, как мышь.

— Зайка, я же люблю тебя, не сердись, — она прилетает под бочок и хлопает лживо-невинными глазками. Любит. Да что бы она понимала! Он даже до утра её ни разу не оставил, а она ходит по Яме, распушив облезлый хвост и строит из себя бог весть кого. Нашла, блядь, зайку.

«Люблю тебя», — отдаётся в мозгах эхо голоса Юнис — эхо воспоминаний, и терпеть это грёбаное шоу он не намерен.

— Любишь, значит? — на лице расползается угрожающий оскал, а Дарк и подвоха не чует, мотает головой в знак согласия. — Заебись!

Эрик бодро соскакивает с постели и торопливо одевается, кидает ей в лицо её же раскиданное по полу шмотьё.

— Куда мы?

— На свидание, прелесть моя! — Эрик уже откровенно куражится, перед выходом заправляясь двойным виски из личных запасов. Наверняка, наивная душа свидание с Лидером представляет себе несколько иначе, но Эрик лишь молча, сжав зубы, тащит её по тонкой кишке моста прочь из Ямы, подавляя желание толкнуть её туда, чтобы повисела чуток и о жизни пофилософствовала.

— Точно любишь? — Он заговаривает с ней лишь возле тату-салона Тори Ву. Девка лишь недоумённо и уже не так уверенно кивает, и Эрик проталкивает её внутрь сквозь зубодробительный звон китайских колокольчиков. Он срывает всю связку этой дребезжащей дряни и с самым безобидным выражением лица протягивает их ошалевшей Тори. Ву, баба не дура, знает, с кем имеет дело, быстро прячет связку в ящик, стряхивает с себя растерянность и смотрит прямо, готовится слушать и внимать.

— Слушай, наколи ей моё имя.

— Где?

— Прям на жопе! — Дарк заметно напрягается, это не ускользает ни от Тори, ни от Лидера. Он лишь усмехается. Не готова салага отвечать за свои слова. — А, нет, лучше на лбу!

Он запихивает её в кресло, разворачивается и выходит прочь, едва поместившись в слишком узкий для него дверной проём. Тори нагоняет его у самого выхода.

— Ну и свинья же ты Эрик! ― выплёвывает зло, сверлит своими раскосыми, чёрными глазищами и тут же обрывается, сталкиваясь с его полным ледяной тоски взглядом. Ему до одури хочется спросить, почему Она так старательно не попадается ему на глаза, почему он Её не видит, чем Она сейчас занята? Слишком потревожена гордыня, чтобы искать эти ответы самому.

— Поумничай мне тут. Иди, работа есть! — он лишь сухо чеканит слова, мечтая провалиться ко всем чертям в баре, и нажраться в стельку. Тори возвращается в салон, когда его пружинистая, борзая походка исчезает за углом.

— Может над бровью? Помельче только, — девчонка лопочет, суетится, видно, что напуганная, как заяц. Но не такая она пуганая, как её добрая приятельница Юнис, не такая ещё обстрелянная. — А я её свести смогу?

— Сможешь, — Тори трёт уставшее лицо, потом резко выпрямляется и разворачивает кресло к выходу. — В общем, так, иди-ка в казармы. До утра ему не показывайся, протрезвеет — забудет. Если что, скажи машинка у меня глюкнула. Всю ответственность беру на себя, — добавляет громче, видя, как та мешкает, — иди уже!

Дарк пулей вылетает из салона, жмётся по стенкам, оглядывается, старается не попадаться ему, как завещала ей Ву. Лидер уже забыл о ней думать, отчаянно наполняя свою пустоту содержимым стакана. В груди глухо и больно воет целая стая, которую спугивает трель коммуникатора.

— Юнис, — голосом Макса заставляет его рваться с места, едва не свернув за собой, как щепку, монолитный деревянный стол.

========== 5.1 ==========

Над Чикаго висит чёртова глухая ночь, будто кто-то сдуру выплеснул на город цистерну дёгтя; луна и звёзды скрываются за плотными тучами, лишь вдалеке едва мерцают сигнальные фонари на Стене. Эрик перед собой ничего не видит, кроме багрово-красной пелены ярости, сосредоточенной в высушенных досуха уголках глаз, сквозь которую каждый грёбаный угол Ямы кажется облитым кровью. Лучше бы она, наконец, сдохла и перестала трепать ему нервы.

В комнате допросов молодой мальчишка, стоит на коленях, опустив голову так, что тощие лопатки торчат строго вверх, будто срезанные крылья. Над его головой застыли палачами два пистолетных дула, а на драных изгойских лохмотьях чернеют следы крови и грязи. Долетался, птенец.

— Патруль поймал у ворот фракции, — не дожидаясь вопроса, обозначает ситуацию Макс.

— Вооружен? — Эрик пока искренне не понимает, с чего из-за этого тщедушного такой переполох, пока не пересчитывает в уме все посты и кордоны, которые ему удалось пройти незамеченным. Либо патрульные в конец охуели от безделья, либо парнишка чёртов фокусник.

— Нет. Консервный нож не считается.

Эрик хмыкает. Консервным ножом он бы вырезал полдеревни убогих без шума и пыли, но от этого трясущегося такой прыти ждать не приходится.

— Чего ему тут надо?

— Говорит, за ней шёл.

За ней. За Юнис, значит. В мозгу что-то болезненно щёлкает. Выследил. Дышал в спину, шёл след в след, пока она возвращалась из этой проклятой командировки. Как чувствовал, что от этого дела знатно несёт дерьмом.

— У неё глаза на жопе были?! — Макс в ответ лишь плечами пожимает, кивает в сторону двери, мол, сам спросишь. — Тебе чего от неё надо, малой? — Эрик склоняется над ним, почти по-отечески, с сочувствием улыбается; за маской лживого участия оскал хищника, который готовится грызть глотку, если ответ его не устроит. ― Ты всё равно отсюда не уйдешь, просвети-ка нас?

Паренёк нервно сглатывает горькую слюну, когда перед его носом запорхал бабочкой его же ржавый консервный ножик, изъятый при обыске.

— Ей здесь не место.

Набор букв, сложенных в четыре простых слова; Эрик чувствует, будто его окунули рожей в ледяную воду, и капли текут вдоль хребта и по грудине, вызывая морозную дрожь. Ни черта он не понимает, в чём дело. Почему это отребье смеет говорить о ней, смеет делать предположения и выводы, с какой стати он может что-то о ней, о его Бесстрашной, утверждать?

— Фракция тупых солдафонов. Лживая система. Здесь нет свободы. Свобода там, за Стеной! — дрожащий голосок звенит, выплёвывает бредовые лозунги, режет слух, вызывая больное головокружение. Изгой молкнет, мешкает, его колючий взгляд носится, отталкиваясь от бетонно-серых стен, словно ища подтверждения своим, полным ненависти, словам. — Ей здесь не место! Она другая!

Маленький смешной афракционер и эта стальная стерва, выкованная огнём огненной фракции. Эрик своим ушам не верит. Натасканный хищник, он нюхом чует малейшие колебания воздуха. Чует, как изменился взгляд изгоя, как изменился тон речи, как поджались его тонкие, сухие, обкусанные губы, произнесшие это слово.

Она. Отплатила, так отплатила. Монетой того же номинала.

— Забрать, значит, её пришёл?

Эрик на целую, бесконечную секунду времени перестаёт соображать. Кулаки сжимаются до хруста суставов, ему хочется вытянуть из него кишки, обернуть вокруг горла, повесить над пропастью или на самом высоком здании Чикаго рядом с голограммой вечно пиздящей Метьюс. Но он же, мать его, Лидер, и терять блядский самоконтроль перед стаей не имеет морального права.

— Вы не можете её удерживать.

Эрик выпрямляется, расправляет плечи, хрустит шеей, глядя в упор на непроницаемое, чёрное стекло, за которым Юнис, наверняка, наблюдает за ними. Усилием воли он отворачивается от изгоя, молча вручает Максу в руки свой табельный пистолет. Эрик не уверен, что выйдя за дверь и взглянув на неё, у него не сорвёт тормоза.

— А ты, оказывается, та еще сука!

Он вырастает перед ней, заслонив собой тусклый свет лампы; её взгляд застывает на уровне его сцепленных на груди рук, на блуждающих, ломаных линиях рисунков, и выше не поднимается. Юнис не хочет смотреть ему в глаза, не хочет резать себе душу.

— Это мой информатор.

Казалось, он забыл, как звучит её голос. Впалые щёки, острые скулы, обтянутые бесцветной, тонкой, как бумага кожей, тени, залёгшие под глазами — долгий рейд дался ей тяжело. Ему не нужно оружие, чтобы одним чётким движением свернуть ей шею, но истово взлелеянная по дороге ярость потерялась за тяжелой дверью допросной, оставив взамен голую, выжженную пустоту.