— Что с тобой? — взволнованно спрашивает он и дотрагивается своей рукой до моего плеча.

— Ничего. Убери, — отвечаю я и резко встряхиваю плечом. — И отвали от меня. Ты обещал ждать — так жди. Хоть одно своё обещание ты можешь сдержать? Или кроме половых потребностей тебя ничего в этом мире не привлекает?

— Мы даже здороваться не будем? — спрашивает он, но я уже направляюсь к двери.

Иду за кулисы, чтобы дожидаться своего выхода. Хватаю по пути йогурт из рюкзака, потому что мне становится хуже, и пора перекусить. Сажусь и открываю бутылку. Делаю глоток, но понимаю, что если я не прекращу, всё содержимое желудка окажется на полу. Отставляю бутылку. Появляется немалый повод волноваться, учитывая, что через десять минут мне нужно будет выйти на сцену и спеть, а мой живот подаёт сигналы о помощи. Стараюсь расслабиться, закрываю глаза и молча жду своей участи.

***

Стою на сцене и смотрю на жюри. Выступление обходится без жертв, но сейчас, слушая мнение наставников, хочется свернуться калачиком и ничего не делать. Киваю, соглашаюсь, улыбаюсь. Не слышу, что они там говорят. Меня отпускают, и я спешу отсюда уйти. Дохожу до раздевалки. Переодеваюсь в другой костюм. Кажется, боль не такая уж и сильная.

***

Мы уже несколько часов находимся в этом съёмочном павильоне, и все изрядно подустали. Я в том числе. Сижу рядом с Олегом за кулисами и делаю вид, что всё нормально. Но когда нас зовут на общий номер, живот сводит от боли, и я облокачиваюсь на парня, потому что больше нет сил держаться на ногах.

— Крис, что такое? Что с тобой?

— Олег, прости, всё нормально. Так, просто давно не ела.

— Давай позовём кого-нибудь? Вызовем врача?

— Нет, нет. Уже всё прошло. Я после концерта схожу. Спрошу. Правда.

— Точно?

— Да, конечно. Не волнуйся.

— Ладно, пошли. Держись за меня, — говорит он и, аккуратно придерживая меня, ведёт по лестнице на сцену.

В общем номере выкладываюсь, как могу, но на объявлении лидеров и номинантов на уход не соображаю, что происходит вокруг. Вижу, как сначала Диана произносит речь, потом — Ронни. Значит, они уходят. Съёмка заканчивается. Ребята торопятся за сцену, а ко мне подходит Олег.

— Ну, как ты?

— Какая-то слабость просто. Наверно, нужно отдохнуть немножко.

— Пойдём, доведу тебя хоть.

— Спасибо.

Мы спускаемся по лестнице, и мне становится невыносимо душно. Все бегают туда-сюда. Боюсь, что из-за этого могу потерять сознание. Со мной иногда бывает такое. Когда становится душно — случается обморок. И я уже чувствую звон в ушах — первый признак скорого обморока.

— Я сейчас сознание потеряю, — спокойно говорю я Олегу.

— Чего? — удивлённо вскрикивает он.

— Мне нужно на воздух, а то…

Я не успеваю закончить фразу, как в живот как будто ударяют разбитой стеклянной бутылкой. Жарко, хочется дышать.

— Боже. Крис. Кто-нибудь!

Вижу, как к нам бежит Серёжа, но отворачиваюсь, потому что чувствую, что меня может вырвать.

— Что с ней?

— Я не знаю. Она сказала, что может в обморок упасть, и что живот болит. И тошнит, кажется.

— Сейчас организую врача, — отвечает Серёжа.

Опираюсь на Олега. Вижу его обеспокоенные глаза и падаю ему в руки.

***

Меня везут на скорой в ближайшую больницу, потому что, кажется, мне будут вырезать аппендицит. Лежу в машине и смотрю в потолок, периодически скручиваясь от того, что каждый раз в животе взрывается бомба из стекла, потом возрождается и взрывается опять. Рядом сидит Олег, который вызвался поехать со мной в больницу.

— Спасибо, — шепчу я и зажмуриваюсь от боли.

— Тш-ш-ш, всё хорошо. Не за что, — отвечает он.

Олег на протяжении почти всего пути держит меня за руку, как обычно это бывает в фильмах, когда главный герой находится в опасности. Странное чувство, но это действительно помогает. Я чувствую, что рядом кто-то есть. И хоть это не снимает боль, мне становится чуточку спокойнее.

Мы едем целую вечность, становится невыносимо холодно. Сжимаю руку Олега каждый раз, когда не могу терпеть боль. Он спокойно выдерживает все мои выходки и болтает о чём-то всю дорогу. Наконец, мы останавливаемся, и меня выкатывают на улицу. Мне всё равно очень холодно, хоть на улице вовсю цветёт весна. Олег старается успевать за нами, но скоро я теряю его из вида. Передо мной белые коридоры больницы, а точнее — потолок и яркие обжигающие взгляд лампы.

***

Вокруг только белый цвет, среди которого ходят врачи, и я лежу на операционном столе. Они задают кучу вопросов, на которые мне, к счастью, удаётся ответить. Закрываю глаза от усталости. Чувствую, как голова начинает кружиться, а тело как будто раскачивается само по себе, как в огромном гамаке. Помню только белый цвет и ненавистный голос Максима в голове, который как болванчик до сих пор повторяет, что всё получится.

***

Лежу в своей отдельной палате (такие вот привилегии для участников телешоу главных каналов нашей страны), смотрю в стену. После операции прошло уже несколько часов, и я прихожу в своё привычное состояние. Мне говорят, что скоро можно будет перелечь с левого бока на спину или даже попробовать присесть. Слушаю тишину своей палаты и звуки из-за двери. Больше делать нечего. Стараюсь вспомнить, как меня увозили из нашего съёмочного павильона, но перед глазами лишь какая-то неразбериха. Куча людей, руки Олега, сильная боль в животе, желание опустошить желудок в любом попавшемся на пути месте.

Тянусь за стаканом с трубочкой и делаю несколько глотков воды, потому что очень хочется есть, но пока нельзя. А ещё запрещено переворачиваться и вставать. Четыре дня нужно лежать в больнице, но я не знаю, что будет со мной после этих дней. Может, меня выгонят с проекта или прямо сейчас скажут ехать в башню и петь? Совсем не помню общее выступление и понимаю, что забыла посмотреть, был ли в зале Серёжа. Вряд ли бы я увидела его, но можно было попытаться найти человека, который готов ради тебя бросить свои дела или успокаивать тебя в любое время суток. В том числе из-за этого понимаю, что мне нельзя было звонить ему. Спрятать свои слёзы и страдания внутрь, свернуть в огромный чёрный комок, но не звонить. Нельзя вот так расставаться с человеком, а потом надеяться на его поддержку. Это неправильно.

Слышу какое-то оживление в коридоре, и дверь неожиданно открывается. Вижу краешек красивого голубого букета, и в голове проносится глупая мысль: а вдруг? Олег заходит внутрь, и я выдыхаю.

— Привет, — обращаюсь к парню.

— Привет, — почти шёпотом произносит он. — Говорят, тебе нельзя ничего есть, поэтому вот.

Он стоит с большой вазой, наполненной водой, и с цветами.

— Спасибо, очень красивые. Ты можешь нормально говорить, я в порядке уже. Даже заскучала тут одна.

Олег ставит вазу с букетом на тумбочку у кровати, берёт из угла белый больничный стул и садится рядом со мной.

— Я, конечно, полный дурак, что сразу тебя не отвёл ни к кому и не настоял на своём.

— Олег, если бы не ты, я бы свалилась где-нибудь в уголке, и никто бы не заметил. Спасибо тебе огроменное.

— Как себя чувствуешь?

— Хочется сбежать отсюда.

— Понимаю. Я в детстве тоже лежал в больнице. Только там в палате было человек шесть, и было хреново. Боялся, что меня никогда оттуда не выпустят и всегда будут кормить кашей.

— Я бы сейчас не отказалась от каши.

Олег смеётся и немного расслабляется.

— Ты не думай, что к тебе никто не захотел приехать, кроме меня. Просто мне сказали, что тебе пока нельзя двигаться сильно. И я Серёге с Софой сказал, что мы с ними приедем завтра. Хотя ребята вообще все хотели ехать, всей толпой.

— Представляю глаза врачей.

— Да, я им то же самое сказал. И решил, что должны поехать пару человек. — Он делает паузу. — И я хотел у тебя спросить. Может ты хочешь кого-то конкретного здесь видеть. Или наоборот…

Я вопросительно смотрю на него.

— Ну, просто, если Макс захочет приехать, ты будешь рада или…?