Открылась еще одна дверь, и из дома, опираясь на палку, вышла старая миссис Алкинз, которая почти никогда не покидала свой дом. Когда она присоединилась к процессии, открылась еще одна дверь и из своего дома вышла миссис Эрсеваль, вдовевшая уже лет пятнадцать; и тут двери стали открываться одна за другой. Из своей лавки появился Скеглэнд, который, сколько Анрел помнил, торговал бакалеей; потом показался плотник Лэттен, отец Уилли Лэттена, и с ним была миссис Лэттен. И Гиббутс, который вот уже тридцать лет служил церковным сторожем, даже Гиббутс пошел вместе со всеми.

По деревенской улице шли пожилые почтенные люди, которые были опорой маленького прихода. Если бы Анрел увидел, что покрашенные и увитые ломоносами стойки на крыльце неожиданно обрели способность ходить, он удивился бы меньше.

А потом из дома на краю деревни появилась миссис Эрлэнд, и ее лицо светилось, словно она сбросила не один десяток лет, забыла о своем одиночестве, о своих причудах и даже об астме; быстрым шагом она прошла мимо викария. Боже милостивый, это в самом деле была миссис Эрлэнд!

Молча стоял викарий, провожая взглядом удаляющихся людей. Шум шагов понемногу стихал, и на деревню сходила тишина, нарушаемая лишь звуками свирели. Потом процессия повернула направо, судя по тому, откуда теперь доносилась мелодия, после чего стала подниматься наверх, на гору, и викарий все еще прислушивался к ней. Почему бы не пойти вместе со всеми? Почему бы не подняться на гору, не спуститься к старым серым камням и не послушать, как золотистые звуки бьются об их древнее молчание? Им не потревожить покой камней, но и великолепной мелодии не грозит усталость. Почему бы не пойти вместе со всеми?

Но если он уйдет, кто же останется? Что будет, если он тоже уйдет? Чувство долга перевесило.

Когда викарий принял решение, мелодия уже доносилась с другой стороны горы; старик стоял один, немного уставший, очень замерзший и весь в слезах.

Уже совсем стемнело и в долине, и в горах, когда викарий, до того одинокий, что трудно и вообразить, отправился обратно. Солнечные лучи все еще освещали плывущие в вышине облака, да и небо еще было совсем светлым, хотя в Волдинге уже не блестел ни один листочек, да и стены как будто посерели. Наступил тот час дня, когда разочарованный или несчастный человек погружается в невеселые размышления; но в деревне не нашлось никого, чтобы окликнуть викария и помочь ему в тяжелую минуту. Все ушли на гору.

В одиночестве прошагал он через всю деревню до своей стороны долины, где, миновав последний дом, увидел спешившую ему навстречу женщину. Хотя бы одна не ушла вместе со всеми. Викарий узнал миссис Тиченер. Он понял, что причина ее спешки была самая что ни на есть простая и понятная: ей хотелось, пока не совсем стемнело, добраться до дома с купленным и завернутым в бумагу маслом. Погруженный в свои мысли, викарий шел, опустив голову, и почти не обращал внимания на миссис Тиченер, пока она не подошла совсем близко.

– Добрый вечер, миссис Тиченер.

– Добрый вечер, сэр. Надеюсь, вы в добром здравии, сэр.

– Да, да, благодарю вас.

Он всегда был в добром здравии. И не стоило спрашивать. Однако миссис Тиченер он наверняка показался больным, едва оправившимся после тяжелой болезни или несчастного случая. Что ж, любой подумал бы так на ее месте.

– Масло? – спросил викарий, показывая на сверток.

– Да, сэр. Купила у Дровера. Никогда не знаешь, что могут подсунуть в этих лавках.

– И то правда, – отозвался викарий.

Миссис Тиченер поглядела себе под ноги, думая о том, что скоро стемнеет. Однако викарий не двигался с места.

– Миссис Тиченер, – сказал он, помедлив, – все ушли с Томми Даффином.

– Это из-за его свирели, – задумчиво отозвалась миссис Тиченер.

– Да, – подтвердил викарий. – В деревне не осталось ни души.

– Неужели ни души, сэр?

– Миссис Тиченер, что вы об этом думаете?

Старуху тронул вопрос викария, который звучал мольбой о помощи, впрочем, мольба была больше в его голосе, нежели в словах, и даже в страдальческом выражении лица. Не будь она так тронута, она бы не поняла его вопрос. Чем ближе он был к тайне, тем дальше от тайны была она, чем больше он верил в чудеса, тем меньше она думала о них. В памяти старухи хранилось множество старинных сказок и легенд, всякого рода народной мудрости, дошедшей до нее из более дальнего прошлого, чем самые древние гобелены в старых и богатых домах; но она знала, что образование, полученное викарием в Кембридже, было тем светом, который мог в мгновение ока рассеять все ее богатство. «Выставишь напоказ свою необразованность» – вот что, наверняка, сказали бы и она и ее старые приятельницы, выложи она викарию все что знала. Из-за этого появилось в ее памяти подобие святилища, в котором она хранила все, что имело священный вид, но было чуть-чуть не такое. Ну а теперь жалость, – ибо неожиданно миссис Тиченер стало ясно, как нужны ее знания, – побудила ее говорить более открыто, и это было подобно тому, как соперничество побудило ее приподнять завесу над давними тайнами в тот день, когда викарий возвратился из Брайтона.

– Что я думаю, сэр? – переспросила она. – Я думаю, все дело в преподобном Дэвидсоне.

– Наверно, – согласился викарий.

– Думаю, сэр, это все из-за него.

– Да. Но как?

– Знаете, сэр, мне представляется, в прошлом много чего есть и много чего случалось такого, о чем мы и понятия не имеем, так давно это было. Это похоже, сэр, на то, как на самом дне колодца бурлит что-то, а что и откуда, никто не знает. Вот и из прошлого невесть что может прийти.

«Боже милостивый, – подумал викарий, которого ее метафора скорее заставила обратиться мыслями к крошечному Волдингу, нежели к чему-то беспредельному, – наверно, ей приходилось пить ужасную воду».

– Надеюсь, у вас не настолько плохой колодец? – спросил он.

– Да нет, колодец у меня хороший и с прошлым все в порядке, но, видно, что-то пришло к нам из прошлого.

– Да, да, мы и вправду видим только то, – прошептал викарий, – что на поверхности, нет, конечно же, еще немножко в глубине. Так вы думаете, – спросил он уже громче, – это из прошлого?

– Сэр, вам лучше знать, чем мне, ведь вы человек ученый. Не понимаю, почему бы им не прийти, если у них есть для этого время.

– Кому? – не понял викарий. – О ком вы говорите?

– Да уж не мне, сэр, о том знать.

– У греков были такие легенды, но я думал, это все умерло в прошлом. Я думал, это все умерло.

Миссис Тиченер поняла, что викарию больше требуется утешение, нежели ее мудрость.

– В один прекрасный день, сэр, все опять канет без следа. Так и будет.

Попрощавшись со старухой, викарий тяжело зашагал дальше.

Совсем стемнело, пока викарий медленно поднимался по склону горы к своему дому; он видел, как высоко в небе плывут с востока бледные облака, а под ними мерцает луна, правда, самое луну он не мог видеть за горой, заросшей лесом. С недавнего времени викарий привык с опаской относиться к вечерам, не зная, до какой степени серебристые, с легким золотым налетом лучи соотносятся с поведением Томми Даффина, однако он не забыл, что луна присутствовала во всех языческих обрядах, о которых ему доводилось слышать, к тому же именно луне приписывалась власть над безумцами. Понятно, у него не было настроения любоваться прекрасными облаками, освещенными луной, тем более что они внушали ему ужас перед неведомым и возможным злом. Когда же викарий вошел в дом, то увидел читающую Августу, и это зрелище было до того мило ему, словно он никогда прежде не видел ее читающей. Наконец-то отыскался хоть один человек, который никогда не поднимется на гору, влекомый бессмысленной мелодией.

Августа подняла на него вопросительный взгляд, ведь он еще ни разу не приходил так поздно.

– Все ушли за Томми Даффином, – сказал викарий.

– Все? – быстро переспросила она.