Осенний ветер продувал открытый со все сторон павильон; на отце был темно-серый плащ и кашне в крупную клетку, а головного убора не было. В последние годы он предпочитал носить дешевенький черный берет, который легко можно было запихнуть в карман плаща, но сейчас голова его была не прикрыта, и это придавало ему моложавый вид. Сам-то он уже давно весь седой. В деда. А у отца волосы до глубокой старости оставались черными и густыми, лишь слегка тронутые сединой на висках. Вообще, он был похож на Жана Марэ. Особенно в профиль. Он не был таким же широкоплечим и широколицым, но тоже высоким и с прямой спиной. Женщины считали его красавцем и на работе у него всегда были добрые, приятельские отношения с сотрудницами, бывшими конечно значительно моложе его, но отдававшими дань его мужской привлекательности. Он вспомнил, как однажды привел отца на консультацию к своим кардиологам, и Регина Ароновна , найдя какие-то изменения на кардиограмме, сначала с озабоченным видом стала говорить о выявленной экстрасистолии, но потом спросила, а сколько твоему отцу лет, и когда услышала, что семьдесят пять, сердито махнула рукой и сказала: «Иди, гуляй. Я думала шестьдесят».
Они пили пиво, возмущаясь совершенно непомерными наценками в такого рода заведениях, и говорили о пустяках. Он глядел на отца, сидевшего напротив, и чувствовал, как тому было приятно сейчас оказаться наедине с взрослым сыном в уличном кафе, и вместе с ним ощутить, что это может быть не только в первый, но и в последний раз. Они оба, как знали…Как знали, пропади оно все пропадом! Он не припомнит такого, совсем незаметного, но ему-то понятного, ласкового взгляда у отца, каким он смотрел на него в тот день, сидя напротив за столом. А еще его глаза были веселыми и радостными. И взгляд словно говорил: «Сын, сын, какой ты молодец, что затащил меня сюда попить пива». Даже крохотный невус, величиной с зернышко, ниже правого глаза не портил его лица, придавая какой-то дополнительный шарм. Они оба знали, что , как всегда , ничего не скажут друг другу такого, что могло бы выдать их взаимную любовь, но в отличие от него, отец знал, что в этой жизни им за все уже заплачено..
И первый тесть – Зосим Александрович, работал до самых преклонных лет. Даже после операции по поводу рака толстой кишки, которую ему делал покойный Ганичкин. Все продолжал ходить в свое конструкторское бюро, которое сам и создал в тридцатых годах. Он стоял у истоков строительства отечественного подводного флота и был весьма почитаемой личностью в своем мире.
Что же случилось? Почему он изменил своим взглядам? При желании он мог бы устроиться каким-нибудь консультантом в страховую медицинскую компанию, или пойти хирургом в поликлинику поблизости от дома, да и для работы в стационаре сил еще хватает.
Но он не хотел возвращаться в медицину. Как отрезало. Он тридцать восемь лет проработал хирургом и в своей профессии достиг всего, о чем мечтал когда-то. Он стал хорошим общим хирургом, владеющим техникой выполнения самых сложных операций прежде всего в области брюшной хирургии. Таким, что не было стыдно перед своими сокурсниками, ставшими профессорами и заведовавшими кафедрами. Ему всегда нравилась именно практическая медицина, лечебная работа, и он никогда не считал науку и преподавание своим призванием, хотя и защитил диссертацию в свое время и двенадцать лет проработал на кафедре, но это было из области насилия над собой. Последние семь лет он проработал за границей, заведуя небольшой хирургической клиникой, и это время он считает самым комфортным за всю свою карьеру. Впервые он ни от кого не зависел, над ним не стояло медицинского начальства, от отчитывался только за финансы и был волен управлять клиникой так, как считал нужным. И он был рад, что пусть хоть и на излете карьеры, но ему представилась возможность ощутить себя хозяином своего дела, сообразно своим взглядам, принципам, опыту и своей совести. Окончание срока командировки совпало с его шестидесятилетием, и это не было проводами на пенсию в общепринятом смысле. Просто – кончился срок заграничной командировки, а дальше – по его усмотрению. Но вернувшись домой, он понял, что не хочет возвращаться в медицину. Причин было много. Его пугала набиравшая обороты коммерциализация медицины. Когда пациенту за все предлагалось платить, словно обязательного медицинского страхования вовсе и не существовало. Когда во главе лечебных учреждений, институтов, академий, здравотделов становились люди, главным достоинством которых было умение из всего получать прибыль, это было в духе времени, но не в духе самой медицины. Ему не хотелось идти под начало какого-нибудь менеджера от медицины и участвовать в процессе выколачивания денег из пациентов, зная при этом, как будут распределены доходы, кто получит львиную долю и что от этих доходов перепадет лечащему врачу. Он слишком привык за последние годы к свободе в своей профессии, чтоб снова превратиться в исполнителя. И что нового могло принести ему возвращение ? Свои амбиции по части оперативной хирургии он удовлетворил полностью уже давно, а считать себя незаменимым специалистом было глупо; новые, молодые хирурги справятся не хуже его и не хуже его будут лечить, ставить диагнозы, спасать жизни… Хватит. Вот в Германии – железный закон – подошел возраст, и будь ты хоть семи пядей во лбу, изволь на пенсию. Правда, там существует такая организация, как “Senior servis”, где вышедшим на пенсию специалистам предлагается работа консультантами в развивающихся странах. Его большой друг Кениг – главный врач больницы в Раштатте , выйдя на пенсию, два года проработал в Парагвае, строил там клинику. Кениг показывал ему списки этой организации, кого там только нет – архитекторы, врачи, инженеры, менеджеры, фермеры… Но то – Германия, у нас такого нет и , вряд ли, когда-нибудь будет. Кроме того, он все-таки боялся, что не сможет полноценно работать из-за проблем со своим здоровьем. Его одолевали боли в ногах. Он не мог пройти без отдыха и двухсот метров, был вынужден обязательно присесть, чтоб боли уменьшились; просто остановка облегчения не приносила – обязательно посидеть. Причиной мог быть диабет, облитерирующий атеросклероз. Он курил всю жизнь, ни разу не пытаясь бросить. Да и сердце… два года он на нитратах, на бета-блокатарах, на маниниле от диабета, а что толку – сахар все равно ползет вверх. Так что, похоже, он свое уже отработал. Лена уговаривает поехать в Германию на обследование – Андрей сказал, что все расходы возьмет на себя… Но как-то неудобно напрягать своими проблемами шурина, который к тому же моложе его на десять лет.
Но не это было главным в его нежелании возвращаться к делу. Он решил дать себе год передышки, отдыха, живя на сбережения и пенсию, и за это время попытаться… разобраться в себе, понять, что же это такое – его свиная кожа? Как в фигурном катании – есть обязательная программа, есть произвольная, и оценка складывается из двух. Свою обязательную программу в жизни от откатал, теперь надо откатать произвольную. Пожалуй, один год он может позволить себе потратить на это.
3.
День для посещения зоопарка они выбрали неудачный, с утра дул холодный ветер, нагнавший туч, так что Верку пришлось впихивать в теплую куртку, которая была ей несколько мала, и запасаться зонтами. Но у Даши этот вторник был единственным на неделе днем, когда она была свободна и от преподавания испанского языка на кафедре романской филологии в Университете, и от частных уроков. Насытив свою жизнь интеллектуальными запросами, его дочь не хотела отказываться и от мирских радостей, что привело к тому, что четыре года назад она родила Верочку от какого-то студента индуса, став матерью-одиночкой. О своей беременности Даша сообщила родителям по телефону, позвонив им в деревню, где они проводили свой летний отпуск. Новость вызвала мгновенный, безоговорочный восторг только у «бабы Нины» – хранительнице домашнего очага, которую пятьдесят лет назад, сиротой, в отроческом возрасте, взяли в свою семью в качестве прислуги Борис Петрович и Мария Иосифовна и у которой на руках выросли и их младший сын – Андрюша, и внучка – Даша, и вот теперь растет правнучка – Вера. Родители же – он и Лена, поставленные перед фактом, разумно смирились со своими, разбитыми в прах патриархальными иллюзиями в отношении замужества дочери и не стали метать гром и молнии, и выгонять из дома заблудшую дочь, готовую принести в подоле дите. Тем более не стали отговаривать Дашу от намерения родить. Все понимали, что, когда ребенок родится, он будет необходим всем им, и безусловно будет любим ими. Смешение таких далеких по расовому признаку кровей обещало появление на свет ребенка здорового, талантливого, с недюжинными способностями.
