Потом довезли до консульства Мажуева. Потом шофер довез их до дома, они отдали ему бутылку водки.
– Извини, но тебе придется съездить завтра в Дархан. – сказал я Пахабову. – Забрать акт экспертизы.
– Да какой разговор, конечно.
Пахабов всегда был готов выполнять поручения, напрямую не связанные с обязанностями ЛОР-врача.
2.
Он вспомнил сказку – «Старый дом» из-за пословицы «Позолота вся сотрется, свиная кожа остается». Фраза случайно, как ему казалось, всплыла в памяти, но со временем он все чаще обращался к ней. Приближалась старость – недавно ему исполнилось шестьдесят, и он понимал, что нечего обманывать себя и уподобляться оптимистичным идиотам, считающим этот возраст «расцветом творческих сил, приходом зрелости…» и т.д. Старость, так старость.. Впрочем, хоть она и не за горами, но до нее еще надо было дожить. С его стенокардией это представлялось вовсе не окончательно решенным делом.
Он давно замечал, что большинство худощавых мужчин, особенно интеллигентных, в глубокой старости становятся похожими друг на друга, как близнецы. Это сходство придавал им взгляд, совершенно одинаковый для всех. Особенность старческих лиц состоит в том, что самой выразительной и хорошо сохранившейся деталью лица становятся глаза, они приобретают даже какую-то дополнительную живость и яркость. И этот контраст между горящей молодостью глаз и свисающим с костей лицевого черепа сморщенным пергаментом встречается у всех. Глаза, к тому же, еще и все понимают, и поэтому взгляд старика делается всепрощающим и одновременно потерявшим способность к сопротивлению. Взгляд и улыбка.
Но главная общность, по его мнению, прослеживается как раз в том. что старики –это люди «со стертой позолотой». Все, что в течение жизни откладывало свой отпечаток на личность – профессия, карьера, творчество, жизненный опыт… то есть вся позолота ближе к концу стирается, и остается только некая сущность человека, заложенная при рождении в каждого, которая только в тщедушной старости становится заметной и видимой со всех сторон. Свиная кожа…
Ему настолько понравилось почему-то вспомненное изречение, что он не поленился отыскать в книжном шкафу у внучки потрепанный том Андерсена и перечитал «Старый дом». Забытый сюжет, через много лет заново оживая при прочтении, не вызвал никакого интереса . И не могло быть иначе, конечно. Банальные мысли о неизбежных потерях и глубоком одиночестве старости, о людском равнодушии к чужой прожитой жизни , вероятно, могли бы оставить свой след в воображении чувственного подростка и дать пищу для размышлений, впрочем далеко не у каждого ребенка, но рассчитывать на отклик в душе современного взрослого человека было бы наивным предположить. Это вовсе не означало, что все сказки Андерсена безнадежно устарели и лишились для него своего прежнего обаяния и философского подтекста, на которые он мог бы опереться. Из всех сказок больше других всегда нравился «Гадкий утенок», нравился своей идеей торжества справедливости божьего промысла. Как это здорово – когда кто-то расставит все точки над «и» , и быдло, что властвовало над тобой, останется в итоге с носом. Вторым шедевром он считал сказку о принце, который захотел предстать перед своей возлюбленной в обличье свинопаса, после того как она отвергла его любовь и простые подарки. «Ах, мой милый Августин..». Странно, но те женщины, которые не отвечали на его любовь взаимностью, потом сожалели об этом и считали свой разрыв с ним самой большой своей ошибкой…
Он задал себе вопрос, а в чем собственно состоит его «свиная кожа»? И из чего она вообще может или должна состоять? Поразмыслив, он пришел к выводу, что это понятие не должно включать в себя ничего, что было бы связано с каким-то действием, поступком или с готовностью и умением совершить поступок. Все это относилось к «позолоте». Родившись на свет, человек еще долго будет не в состоянии совершать поступки, но его «свиная кожа» уже будет на нем, начиная с первого крика. Но определив для себя лишь исключение из правила , он затруднялся с определением самого правила. Все больше он склонялся к мысли, что суть «свиной кожи» состоит в совершенно индивидуальной способности каждого воспринимать мир.
Пока же он твердо знал, что за свиную кожу платить ему никто не будет. Как не платили за нее всю жизнь. Никому и никогда. Свиная кожа не может выступать товаром, ее нельзя продать, как почку для трансплантации. Вот, где проявилась бы абсолютная несовместимость донора и реципиента. Так что – единственным источником денег для него остается пенсия. Те несколько тысяч долларов, что он скопил, работая в последние годы за границей вплоть до выхода на пенсию, растают быстро, и он это прекрасно понимал. Какими бы значительными не были накопления, их не удержать на приемлемом уровне сальдо. Нужны новые поступления, все время, постоянно. Раньше он провозглашал, что мужчина должен работать до глубокой старости, в идеале – до самой смерти. Именно так поступили и его отец, и оба тестя. Первые два проработали почти до восьмидесяти лет, а Б.П. умер не дожив до пенсионного возраста. Отцу, когда он вышел в отставку, было пятьдесят. Военная пенсия полковника, участника войны, позволяла жить безбедно, но сидеть в таком возрасте без дела отец не мог. Он устроился инженером в свой родной штаб Ленинградского военного округа, что на Дворцовой, и проработал там без малого еще тридцать лет. Семья жила тогда в Веселом поселке, на правом берегу Невы, и до работы отцу приходилось добираться на общественном транспорте, с пересадками, наравне со всеми штурмуя переполненные вагоны метро и салоны троллейбусов в часы пик, что с годами становилось все тяжелей и тяжелей, особенно, когда стал прогрессировать его паркинсонизм, и начали отказывать ноги, не говоря уже о постоянной трясучке правой руки. Но он упрямо продолжал работать, и нельзя сказать, что его терпели на работе и не выгоняли из-за прошлых заслуг. Очевидно, его огромный опыт, налаженные связи и доскональное знание дела, оставались востребованными долгое время. И начальство закрывало глаза на его возраст и физическую немощь. Конечно, он работал и ради денег тоже, и даже ради «заказов» – дефицитных продуктов, которые по существующей льготе распределялись среди офицеров штаба. И, вообще, кажется не было дня, чтоб возвращаясь с работы, папа не приносил с собой авоську с продуктами, купленными или по своей инициативе, или , выполняя мамины поручения, чего прежде, до выхода в отставку, никогда не делал. Равно, как никогда лично не занимался домашними, хозяйственными делами и любую сумку в руках офицера считал позором. Все это давало основание маме с полным правом говорить, что «мужика в доме нет, гвоздь забить некому». Несколько раз отец назначал ему встречу у одного из подъездов штаба, чаще всего у «третьего», выходящего на Дворцовую площадь, чтоб передать какой-нибудь «заказ», предназначенный уже для его собственной семьи, для любимой невестки, и однажды, всего только раз, он встретил отца после работы, чтоб просто вместе пройтись пешком до метро, просто так. По пути они посидели за кружкой пива в каком-то заведении «Старый мельник», прямо на улице, под зеленым тентом, на Конюшенной. Накрапывал дождь. Они сидели за длинным, деревянным столом напротив друг друга и говорили о каких-то пустяках. Они никогда не говорили между собой о чем-то серьезном, глобальном, стесняясь откровенничать друг перед другом, и оба не видели в том необходимости, они все знали друг о друге «по умолчанию». Потому что искренне любили друг друга. И гордились друг другом. И, вообще, они впервые сидели вдвоем в кафе, как вообще редко беседовали “тет а тет». Сейчас, на вскидку, он смог вспомнить только одну такую беседу – это было давным – давно, когда он сообщил о своем решении жениться, на пятом курсе. Они сидели на кухне их старой квартиры Родители хорошо знали его избранницу, еще по школьным временам, и само решение было для них в принципе ожидаемым. «Ну. И как вы собираетесь жить?» . « Мы оба получаем повышенные стипендии… Вы, наверное, будете нам помогать…» – промямлил он, стараясь не глядеть в глаза отцу. «Хорошо помогать, когда коренной везет» – сказал отец, но уже внутренне смирясь, что помогать придется и по всей видимости долго..
