– Ну, что же вы… Конечно при операциях на прямой кишке, когда нужно задержать стул в послеоперационном периоде.
( А еще хирургом хочет быть…).
Однажды я пришел на занятия в новом, шикарном свитере, привезенным родителями из Германии, – черный, толстой вязки, с широкой оранжевой и белой полосой поперек груди. Войдя в класс и увидев меня в обновке, она притворно ахнула и ,замерев, прикрыла рукой глаза, как бы ослепленная моим внешним видом. На ком-нибудь другом этот свитер остался бы ею незамеченным, я был уверен в этом – только по отношению ко мне она позволяла себя легкую фривольность, такие знаки внимания. Я был настолько покорен ею, что, сдав экзамен и расставшись с кафедрой, через несколько дней остановил ее в коридоре главного корпуса и, набравшись смелости, протянул листок со своими стихами, посвященными ей. Помню только одну строчку оттуда «…где в Ваших глазах голубые форели тонут». Стоя у окна, она прочла их при мне, и я понимал, что совершаю громадную ошибку, которую уже не исправить. Она подняла глаза и посмотрела на меня так жалобно, так растерянно.. и было непонятно, кого она сейчас жалеет больше: меня или себя. Наверное, никто раньше ей не писал стихов…Она ничего не сказала мне, я тоже молчал; мимо проходили студенты, мои однокурсники, которые, наверное, думали, что я пришел к ней на отработку. Конечно, я поставил не только себя, но и ее в идиотское положение. Дотронувшись до моего плеча, она так же нежно шепнула «Спасибо» и ушла, унося с собой листок.
«Оперативная хирургия и топографическая анатомия». Начало занятий на этой кафедре мы ждали с особым нетерпением. Это было уже серьезным приближением к профессии, к ремеслу. Слово «операция», до этого носившее только абстрактный характер, приобретало здесь вполне конкретное предметное содержание. Названия хирургических инструментов, которые мы заучивали наизусть, звучали для нас, как пароли, пропускающие в узкий круг избранных. Практически все инструменты называются по автору: зажимы Бильрота, Кохера , Микулича, Пеана, Пайера…Иглодержатели Хегара, Матье… пила Джильи, лопаточка Буяльского, спица Киршнера, крючки Фарабефа… Задачи научить нас оперировать никто не ставил – это невозможно в рамках одного курса, нас учили уметь пользоваться зажимами, троакарами, вязать узлы, сшивать ткани… по картинкам в учебниках учили основным этапам простейших операций. Заново, вернее по новому учили анатомии – теперь недостаточно было знать отдельно мышечную систему, отдельно сосудистую.. теперь требовалось знание того или иного органа, той или иной области человеческого тела в целом, в едином комплексе со всеми сосудами, нервами, мышцами… Последний этап обучения – выполнение операции резекции тонкой кишки на собаках. Это было ужасно. Полное замешательство при виде живых внутренностей, полное неумение работать с инструментами на живом органе, полная зависимость от подсказок преподавателей. Руки не слушались, кончики зажимов плавали, не могли попасть в нужное место, иглы гнулись, вращались в держателях, прорезывались нитки…Катастрофа Стыд. Единственное утешение, что пес остался жив после нашей операции.
Недавно по телевизору показывали ток-шоу с участием известных журналистов. историков, политологов. Обсуждали тему – почему Красная Армия оказалась не готовой к войне в июне сорок первого года? Выдвигались традиционные обвинения в пренебрежении данными разведки, в просчетах Сталина, в техническом отставании вооружений и т.д. И никто не назвал главную причину. Ведь, что значит – быть готовым к войне? Это значит – уметь воевать. Не на бумаге, не на картах с синими и красными стрелами, не на штабных играх, а на полях сражений. Гитлеровские армии к моменту нападения на СССР уже два года воевали, в Европе и Северной Африке. Немецкие генералы имели практический опыт руководства большими войсковыми соединениями. Те же маршалы, что возглавляли группы армий Центр, Север, Юг командовали группами армий при нападении на Францию и Голландию. Те же фон Лееб, фон Бок и Браухич. Те же Гудериан и Гот возглавляли танковые корпуса. И побеждали не числом, а умением, следуя заветам Суворова. Французские танки по техническим характеристикам, по бронезащите , были лучше немецких, зато в каждом немецком танке была рация. Голландия пала в результате одной, блестяще проведенной воздушно-десантной операции. Умение маневрировать привело к окружению английского экспедиционного корпуса в Дюнкерке. У нашей армии за плечами был только опыт ограниченных боевых действий в Монголии и Финляндии, не шедший ни в какое сравнение с театром военных действий в Западной Европе, где боевой опыт приобретали миллионные группировки. Недаром отец, профессиональный военный, вспоминая войну, говорил, что не было на свете лучше армии, чем немецкая. В двадцатом веке русская армия не одерживала побед в крупных сражениях. Гибель двух армий в Пруссии под Таненбергом, а до этого были Порт-Артур и Цусима. Поражение уже Красной Армии от белопляков в 1919г. Откуда взялась эта самоуверенность в непобедимости Красной Армии? Весь сорок первый год мы учились воевать, истекая кровью, в бесчисленных «котлах», в отступлениях. Сравнивать немецкую армию с нашей в сорок первом -это сравнивать практикующего хирурга со студентом третьего курса, выполняющим операции только в своем воображении.
На третьем курсе нас в первый раз подпустили к больным. В клиниках кафедр «Пропедевтики» и «Общей хирургии». На терапии нас учили слушать тоны и шумы сердца, хрипы в легких, учили перкутировать грудную клетку, пальпировать брюшную полость, находить увеличенную печень, селезенку, почки… учили симптомам болезней. Главной задачей, которую я поставил перед собой за время обучения на общей хирургии, было – привыкнуть к виду крови. Это оказалось для меня серьезной проблемой. Когда в перевязочных и операционных я оказывался свидетелем хирургического воздействия на живую плоть, мне становилось не по себе. Я чувствовал, как мои ноги делались ватными, что еще немного, и я завалюсь в обморок. Это нельзя было назвать просто дурнотой или головокружением, это совершенно особое состояние мозга, когда воображение не может избавиться от предчувствия какого-то более страшного развития событий, происходящих сейчас на твоих глазах. Я нарочно вставал за спинами согрупников, дескать я высокий, мне и так все видно, под надуманными предлогами выходил в коридор, и оказавшись в одиночестве, опускался на корточки у стены и ждал, когда приду в себя, когда на смену перевозбуждения придет спасительное затормаживание нервных реакций и позволит мне вернуться в операционную уже совершенно спокойным. Я знал, что должен, обязан привыкнуть к тому, как податливо проминается кожа под нажимом скальпеля, мгновенно окрашиваясь красной кровью, теряя свою эволюционную суть защитной оболочки; как струя гноя , вырываясь под давлением из вскрытого абсцесса, забрызгивает халат и маску хирурга; как исходит невидимый, но ощущаемый сознанием пар от хрящевых поверхностей мыщелков при артротомии. А еще была обида и зависть к своим согрупникам, которые в отличие от меня не испытывали никакого смятения, наблюдая за работой хирурга. Мне удавалось скрывать от них свой «порок», они ничего не подозревали, им и в голову не могло прийти такое. Меня же природа обделила и на этот раз, предоставляя самому приобретать качества, которыми других одарила при рождении. Но к концу курса я все-таки воспитал свои нервы, и с тех пор мог выдержать вид самой чудовищной, самой ужасной раны.
Следующим шагом на подступах к специальности должна была стать кафедра факультетской хирургии на четвертом курсе. Ею заведовал профессор Колесов Василий Иванович. Очень маленького роста, тщедушного телосложения, некрасивое старческое лицо в хрупких очках, тоненький голосок… Внешне – совсем незаметная личность. Во время клинических обходов, когда он в сопровождении своей свиты из доцентов и ассистентов ( как на подбор здоровенных и толстых) заходил в палату, его никто из больных не принимал за главного. Он был непререкаемым авторитетом по острому аппендициту, мы занимались по его монографии, но главным его научным достижением был вклад в хирургическое лечение ишемической болезни сердца. Им был предложен и внедрен в практику маммаро-венечный анастомоз. Те годы были годами становления коронарной хирургии, и это направление было главенствующим в научной деятельности кафедры, помимо заболеваний щитовидной железы и рака пищевода. Широкому признанию маммаро-венечного анастомоза помешала распространенная сначала в США, а потом по всему миру операция аорто-коронарного шунтирования. Именно она стала золотым стандартом в хирургическом лечении коронаросклероза. Вернувшийся после стажировки в Хьюстоне, московский хирург Князев, возглавлявший это направление в РАМН, и слышать не хотел о других вариантах операций, кроме АКШ, и открытие Колесова было отодвинуто на задний план. Но кафедра продолжала заниматься этой проблемой. Сын Колесова – Евгений Васильевич, тоже хирург и доктор наук, первым в стране выполнил операцию маммаро-венечного анастомоза у больного с острым инфарктом миокарда.
