- Что стряслось, господин?
- Подарок стеклянный, - буркнул я. – Взорвался прямо в руке.
- Взорвался? – встревоженно переспросила кухарка.
- Да… Знаешь, мне рассказывали про русалочьи слезы… это когда стекло после печи охлаждают в ледяной воде… они тоже взрываются, если им кончик сломать. Может, тут тоже что-то похожее? И я сам виноват – задел, что не надо…
- Может быть, господин. Вот, готово. Вы идите, а я приберусь там…
- Да я сам уберу. Что я, безрукий, что ли? Спасибо, Амечета.
Я вооружился веником и совком и пошел сметать последствия своего неосторожного обращения с произведением искусства. Розу было жалко до слез.
Так вот, с перевязанной рукой и отвратительным настроением я и принялся стаскивать на ближайшую площадь угощение. Довольно быстро вести об этом разнеслись по всему Рохгвайту, и горожане потекли ко мне, чтобы поздравить, пошутить, еще что-нибудь подарить и повеселиться. Видя мою кисловатую рожу, трогать меня не решались, только салютовали кубками, поднимали здравицу и продолжали начавшееся веселье уже вдали от меня. Пришли и мои друзья, прихватив по дороге Тари.
- Ты чего такой мрачный, Лето? – воскликнул Кью. – Неужто дуешься все еще на меня из-за этой бутылки?
- Да! и вообще…
Что именно вообще, я не знал. Просто… не хотелось мне уже никакого праздника. И это было видно всем. Впрочем, народ явно решил, что Щиту города можно простить временную хандру, он тоже человек, пусть мается, коли охота. У него это быстро пройдет.
Я в принципе тоже так считал, поэтому отдался редкому для меня чувству с головой. В конце концов, когда еще удастся похандрить в такой ухарской обстановке?
А веселье вокруг уже набирало обороты, и Тармилла все чаще кидала на меня нетерпеливые взгляды. Танцевать, наверное, хотела. А я вот не хотел, тем более, что приключилась со мной новая напасть. Пораненная лопнувшей розой рука дико чесалась, а потом еще и болеть начала, будто там не мелкие ранки, а ожог от пороха…
- Лет, что у тебя с рукой?
- Да так, - досадливо отмахиваюсь. – Подарок сегодня неудачно открыл… стекло в руке лопнуло и кожу посекло осколками. Такая красивая была роза…
- Стекло лопнуло в руке? Как такое может быть?
- Ну помнишь, нам про русалочьи слезы рассказывали? Я, наверное, задел за кончик… вот она и…
- Нет, Лето, нет! ты все перепутал! Русалочьи слезы не взрываются, они просто рассыпаются в пыль. Без осколков.
Кью иногда был потрясающе занудлив, но на его память можно было положиться. Если уж он говорит, что без осколков…
- Покажи-ка свою руку, - неожиданно встрял подошедший Аксан, старший брат Наки, давно уже практиковавший как маг-лекарь.
- Что, разматывать? Прямо здесь?
- Разматывай, поживее.
Боль сделалась нестерпимой, и я поспешно снял бинты, надеясь, что уж Аксан-то сможет с этим разобраться. И застыл, оглушенный увиденным.
Судорожный вздох, пронесшийся над стоявшими рядом со мной людьми, я проигнорировал. А потом услышал сдавленный, но вполне внятный приказ Аксана:
- Все назад! Не приближаться!
- Что? Что там? – встревоженно спросила мама, вопреки лекарю пытаясь протолкаться поближе.
- Цветастая смерть, - короткий приговор в два слова был ей ответом, остановив надежнее любой стены.
А на моей руке распускались маленькие розы, перемежая алые лепестки крови светло-розовыми обескровленными участками.
***
Первый день после Дня рождения
Лепесток «Рохгвайтского Щита» был покрыт мелкими капельками. Утренняя роса. Розовые кусты достаточно далеко до дома, жар от огня до них не доносится. В каплях отражались соседние ветки с причудливо изогнутыми бутонами. Темно-красная кайма и белое полотно середины. И запах… благороднейший розовый запах! Розовый дед настоящий мастер! Потрясающе красивый сорт получился!
Я сидел у его подарка и слушал рев пламени, доносившийся от моего дома. Моего бывшего дома. Все сгорит дотла, тут уж и гадать нечего. Уже почти догорело, это флигель ревет, он самый деревянный… Спасибо, хоть меня туда не затолкали. А может, и лучше было б, если б затолкали?
Поджигатели появились еще до рассвета. Велели мне выйти, ничего не объясняя, и тут же облили дом горючим маслом. Все в плотных белых плащах с длинными рукавами. Я схватил первое, что попалось под руку, и теперь сижу вот… с маминым и папиным подарками, запасными штанами и сапогами. Розы нюхаю.
Народ со всеми предосторожностями покидал в ярящийся огонь свои белые балахоны и отправил ко мне переговорщиков. Как к врагу.
Хотелось плакать. Не потому, что больно, хотя боль теперь сделалась практически основой моего существования. А потому что я знал, что спасения нет. Аксан сказал, что цветастая смерть потому так и называется, что это смерть. Это магическая дрянь, которую нельзя вылечить, но можно остановить. Если я никого не трогал после того, как…
Я уверен? Что не трогал?
Да я весь день только того и хотел, чтоб меня не трогали! Помните?
Да, помнят. И очень мне благодарны! Никого не придется убивать.
Убивать! А меня? Меня – придется?!
Они молчали очень долго. Очень. Потом сказали – нет. То есть надо бы, конечно, но я – Щит. Нельзя убивать свой Щит.
Спасибо пребольшое! Вы лишили меня дома, а теперь…
Что? Что?!
Я чуть не сорвался в совершенно позорную истерику. С величайшим трудом удержался, еле-еле. Я не могу больше жить в Рохгвайте. До самой моей смерти я изгоняюсь из города. В горы. Мертвый, я уже не буду представлять опасности, мое тело заберут и похоронят на городском кладбище со всеми почестями. Но пока я жив… цветастая смерть может цепляться к живым очень легко. Слишком легко. Я должен понять и как можно скорее убираться вон. Мне оказывают очень большое доверие этим решением. На меня очень надеются. Не буду ли я любезен покинуть этот сад и этот город? Прямо сейчас?
Я ушел молча. Натянул на себя черную рубаху с вышитым серебряной нитью воротом и с длинным рукавом, закинул штаны на плечо, обулся, сорвал себе все цветущие ветки подаренных мне роз и ушел.
Меня даже провожали. Целая толпа людей. Наки, бледный, как полотно, и судорожно сжимавший копье. Кьюрр, до крови закусивший губы, с плещущимся в глазах ужасом (я знал, почему – он безумно боялся за Таллу, беременные заразу первым подхватывают). Тоульт, виновато отводящий взгляд. Тармилла, безмолвно плачущая в плечо Наки. Папа с мамой. Даже Розовый дед был. Куча народу. Ни один не рискнул приблизиться и что-нибудь сказать. Ни один. И в их глазах словно что-то заканчивалось… – словно я стучал, стучал, молил впустить, а на меня посмотрели в щелку и решили не впускать. И закрыли дверь. Захлопнули перед носом.
В эти минуты любить Рохгвайт почему-то получалось из рук вон плохо.
***
Третий день после Дня рождения
Я, Летовд Дженке Ирбейн, Щит Рохгвайта, еще жив. Это не вызывает особого энтузиазма, но это так. Из города я ушел позавчера. А вчера вернулся и нагрянул к Аксану с небольшим допросом. Не то чтобы мне хотелось знать, от чего я умру, но… все-таки. Может, он даст что-нибудь, могущее облегчить боль. Или зуд. Зуд даже важнее, потому что боль терпеть легче.
Он и дал. Чуть не убил меня, правда, когда увидел, но бальзамом каким-то поделился. Сказал, что может помочь, но чтобы больших надежд на это я не питал. Я пробыл у него недолго. Выяснил, что эта дрянь действительно магическая и никакая иная – обычная болячка так быстро бы развиться не смогла. Что виновата и впрямь та треклятая стекляшка. И что теоретически я даже могу спастись – ни одна магическая болезнь не может быть без единой лазейки, так не бывает. Просто… никто не знает, как именно. Ну и все, собственно. Может быть, мне повезет, и я найду эту самую лазейку.
Пока не повезло. Я сначала все метался, пытался что-то придумать… Пойти к графу… к деду своему. У него же наверняка есть знакомый маг, пусть попробует помочь! Или нет, добраться до курфи, может, они найдут способ, они же почти все с магическими способностями… Не пошел. Не помогут мне курфи – я просто не успею до них дойти. И дедушка не поможет – он и так-то меня не очень любит, а уж больного заразной дрянью и на порог не пустит. Разве вот убить велит, тоже выход. О смерти я тоже думал. Со смертью вообще просто очень – я же в скалах… просто шагнуть, и… все просто. Так же просто, как любить.
