— Хочешь сказать, что моя госпожа лжёт? — произнесла Диот с негодованием. — Злые чары, бесовщина… моя госпожа ничего не смыслит в подобных вещах!
Кэтлин схватила старуху за руку, сжав её с такой силой, что у Диот глаза на лоб полезли от боли.
— Я дам тебе слово, когда сочту это нужным, запомни!
Старуха посмотрела так, словно хотела, что-то возразить, но суровый взгляд хозяйки приказал ей заткнуться. Она вышла из зала, потирая запястье и надув губы, но страх читался в её поблекших глазах.
Словно и не было никакой перепалки с Диот, Кэтлин обратилась к Беате, лучезарно улыбаясь, ласковым и участливым тоном.
— Я понимаю твоё смятение, Беата. Должно быть, для тебя было ужасным потрясением обнаружить растерзанную кровать. Возможно, в летающих повсюду перьях тебе померещились птицы. В твоём положении легко было принять случайную тень или завёрнутое покрывало за что-то более зловещее.
Беата собиралась возразить, но Роберт поднял руку, заставив её замолчать.
— Моя жена и так расстроена вторжением в её покои, а ты лишь усугубляешь ситуацию своими безумными историями. Я запрещаю тебе пугать маленькую Леонию.
Леония вовсе не выглядела испуганной, казалось, наоборот, мрачные истории были ей по душе.
— Беата, не могла бы ты принести солёных огурцов для своего хозяина? — сказала Кэтлин.
Роберт хотел было возразить, что он ничего не хочет, но сообразил, что таким образом Кэтлин пытается выпроводить горничную из комнаты. Беата это тоже понимала и, уходя, громко хлопнула дверью.
Кэтлин перешла на шёпот.
— Роберт, меня беспокоит состояние Беаты. Постель была так жутко растерзана… словно тот, кто это сделал, был безумен или одержим неконтролируемым приступом ревности. — Она замялась, посмотрев на закрытую дверь и закусив губу острыми белыми зубами. — Беата оставалась одна в доме, и ты заметил, как враждебно она относится ко мне, ревнует к тебе и Адаму. Признаюсь, на миг я даже подумала, а не могла ли она…
— Нет! — раздражённо отмахнулся Роберт. — Всем женщинам свойственны странные фантазии, и Эдит тоже не была исключением, но Беата пришла в наш дом ещё девчонкой и ни разу ни на кого не напала. Даже в мыслях не было обвинять её в подобном.
Кэтлин встревоженно улыбнулась, перебирая ожерелье из кровавой яшмы.
— Бедняжка Эдит так боялась её, что во время болезни умоляла не подпускать к себе Беату. Это наводит на мысли о… Хотя ты, конечно же, знаешь всех своих слуг. Если ты ей так доверяешь, значит, в дом вломился кто-то посторонний. Но в любом случае, пойми, я беспокоюсь прежде всего о безопасности детей. Я упросила Эдварда переехать к нам, зная, что ты не допустишь, чтобы мы остались одни и без защиты.
Роберт коротко кивнул Эдварду.
— Я вам очень признателен. Утром я поговорю с шерифом Томасом, чтобы его люди патрулировали нашу улицу днём и ночью. Поверь мне, дорогая, больше сюда никто не вломится.
Лицо Кэтлин украсилось одной из самых обворожительных улыбок.
— Это такое счастье для меня знать, что мой сын рядом. Будь он в другом городе, я бы не знала покоя, не ведая, здоров он или болен. Мы, глупые женщины, вечно печёмся о своих чадах, верно? — она протянула руку и сжала ладонь Роберта. — Я сказала Эдварду, чтобы не беспокоился, ты подыщешь ему подходящую работу.
Роберт понимал желание Кэтлин продвинуть своего сынка. Эдит, по его мнению, поступила бы точно так же, но Эдвард вовсе не был несчастным сироткой, нуждающимся в опеке. Даже несмотря на то, что он был сыном Кэтлин, Роберт не мог заставить себя его полюбить и проникнуться к нему чувством родительского долга. Ему хотелось, чтобы Эдвард исчез. Всего несколько недель минуло, как Роберт наслаждался обществом новой жены, и последнее, что ему хотелось — это нянчиться с её великовозрастным сыном.
— Я не могу предложить Эдварду достойной работы, дорогая. Как я уже ранее говорил, наши доходы падают, и так будет продолжаться, пока не подавят восстание фламандских ткачей. Из-за этих флорентийских жуликов я попал на такую крупную сумму, что едва ли смогу расплатиться с работниками, не говоря уже о том, чтобы нанимать кого-то еще. К тому же мне нужны люди с опытом, разбирающиеся в шерсти и тканях, продажах и доставке. Я не могу запустить на свой склад профана. Он разорит меня за неделю.
— Я не профан! — выкрикнул Эдвард, багровея от гнева и сжимая кулаки.
— Эдвард! — осадила его Кэтлин. — Роберт всего лишь хотел сказать, что ты не особо сведущ в торговле шерстью, и он прав. Тебе пора бы уже привыкнуть к линкольнской манере выражаться.
Теперь пришёл черёд обидеться Роберту. Она обвиняла его в неумении изящно выражаться? Да он гордился своими манерами.
Кэтлин подарила Роберту очередную лучезарную улыбку.
— Мой сын понимает, что ему следует ещё многому научиться, и полон решимости сделать это. Он готов начать со скромной должности, пока не докажет на деле собственную значимость. Только ради меня, милый, — произнесла она подобострастно. — Он мой единственный сын!
Но Роберт уловил мрачную тень, промелькнувшую на лице Эдварда, когда Кэтлин упомянула о «скромной должности». Он торговал достаточно долго и знал: человек, считающий, что занимает должность ниже своего ранга, подобен тухлой устрице, что портит целую бочку отменной сельди. И Роберт не поддался чарам Кэтлин впервые с момента их знакомства.
— Мне нечего ему предложить.
Он встал и направился в сторону лестницы, однако успел уловить яростный взгляд, брошенный Эдвардом в сторону Кэтлин. Роберта это нисколько не встревожило, он даже позлорадствовал про себя, поднимаясь по ступенькам. Ему было чем гордиться: в людях он разбирался не хуже, чем в качестве поставляемой шерсти.
Едва увидев Эдварда, он сразу же определил, что это — кемпи{37}, шерсть третьей категории с ляжек груборунного барана, перепачканных навозом. Эту шерсть уже не исправишь дорогим красителем, сколько её там не держи, лишь попусту потратишь время.
Роберт был уверен — как только Эдвард осознает, что не будет никаких богатых подачек, на которые он может припеваючи жить за счёт нового мужа своей мамочки, то они с Кэтлин увидят лишь облачко пыли из-под его сверкающих пяток, когда он будет улепётывать из Линкольна.
Глава 35
Желающий узнать, переживут ли его родные и близкие очередной год, должен в полночь прийти на церковную паперть в канун летнего солнцестояния. Тогда он увидит, как души тех, кому суждено умереть в этом году, идут в церковь крестным ходом.
Линкольн
Валяльщик шерсти{38} затаился, пока не увидел, что женщины покинули дом. Диот, схватив корзину, протопала со двора, таща за руку Леонию. Валяльщик, тощий словно ласка, скользнул в тень дверного проёма, когда они проходили мимо. Диот так увлечённо болтала, что не заметила бы половину королевской армии, укрывшейся под этой аркой, но Леония повернулась и пристально посмотрела на него.
Лицо ребёнка оставалось непроницаемым, но золотистые искорки любопытства промелькнули в её взгляде. Валяльщик уже подумал, что она расскажет о нём служанке, но она промолчала, лишь слегка нахмурилась и оглянулась, словно заслышав чей-то окрик. Её взгляд был таким сосредоточенным, что валяльщик тоже обернулся, ожидая увидеть кого-то за спиной, но улица была пустынна.
Едва Диот и Леония скрылись из виду, валяльщик снова сосредоточился на тяжёлых воротах, ведущих во двор. Он просидел в засаде у дома Роберта несколько суток, выжидая подходящий момент, чтобы приблизиться. Но до сих пор, если Диот с девчонкой уходили, то дома оставалась Кэтлин, либо наоборот — когда она каталась верхом, дети играли в конюшне. Он не хотел приближаться к дому, пока там были женщины.
Он наблюдал и прислушивался долгое время, и уже знал всех домашних по именам, когда их выкрикивали из распахнутых окон или звали через двор. Несколько раз он проследовал за Робертом, надеясь побеседовать с ним на складе, но и это закончилось неудачей.
