Дни шли за днями, и вот как-то октябрьской ночью, ближе к концу месяца, ведьма отправилась к Посыльной Ладье под покровом ночи, и Заряночка проследила за госпожой, как раньше. В тот раз ночь выдалась бурная да ветреная, но высоко в небе сияла полная, круглая луна, и почитай что все тучи разогнало; потому ночь стояла светлее светлого, и даже у залива под сенью дерев нетрудно было разглядеть, что происходит. И ведьма проделала и сказала все ровно так, как накануне.

В другой раз, когда близился к концу ноябрь, ведьма снова отправилась в свои озерные странствия; но в ту ночь от дома до берега лег глубокий снег, и подумалось Заряночке, что ходить за ведьмой не стоит. Девушка ведать не ведала, оставят ли ее ножки следы на снегу, будучи невидимы, или же нет. Когда спросила она о том Абундию, та рассмеялась и молвила:"Опять поступила ты мудро, дитя мое, ибо хотя не составило бы для меня труда вложить в твое кольцо силу, позволяющую тому, кто наденет его, не касаться земли, однако не было это сделано".

А надо сказать, что за это время Заряночка часто приходила к Древу Встречи, и призывала свою матушку (как она теперь называла хозяйку леса), и перенимала от нее все больше и больше мудрости. И хотя ведьма нередко злилась на пленницу, и бранилась нещадно, однако не особо придиралась к ней, как только необходимая работа бывала исполнена. Но вот однажды колдунья прямо запретила девушке ходить в лес, однако та все равно отправилась, и, встретившись с лесной матушкой, ничего ей о том не сказала, но веселилась и радовалась пуще обычного. После того Заряночка вернулась домой с пустыми руками, и гордо переступила порог комнаты: щеки ее разрумянились и глаза сияли, хотя не ожидала она ничего иного, кроме наказания, а, может быть, и нового превращения. И в самом деле, ведьма скорчилась в кресле, скрестив руки на груди и наклонив голову вперед, словно дикий зверь, изготовившийся к прыжку; однако едва взгляд ее упал на Заряночку, дрогнула она, и отступилась, и, снова замкнувшись в себе, пробормотала нечто неразборчивое; но Заряночке ни слова не сказала ни доброго, ни худого.

Но вот настала зима, и почти нечего было делать в хлеву, а в поле и на лугу и того меньше. В былые времена, и даже год назад, колдунья не давала невольнице покоя даже в морозы, но находила для нее работу среди снега и ледяных ветров, либо посылала на озеро, когда поверхность воды покрывалась льдом. Но теперь колдунья ничего не поручала девушке, кроме того, за что та бралась по собственной воле; и нимало на этом ведьма не теряла, ибо Заряночка охотно бросала вызов ветру и непогоде, и непроходимым снежным заносам, и преодолевала стихии по возможности, чтобы все дела по хозяйству исполнить на совесть.

Ведьма по-прежнему то и дело бранила и ругала девушку, однако скорее по привычке, не вдумываясь, что говорит. Про себя же колдунья начала побаиваться Заряночку, опасаясь, что в один прекрасный день та возьмет верх; оттого ведьма сделалась беспокойна и свирепа; так что, бывало, сиживала она, не сводя глаз с прекрасной девы, и поигрывала в руке ножом, с трудом вынося присутствие служанки. Как-то, будучи в таком настроении, колдунья отыскала повод наказать девушку, как встарь, и ожидала, что невольница взбунтуется; но случилось наоборот, ибо Заряночка подчинилась госпоже покорно и с безмятежным видом. И это тоже внушило ведьме страх, ибо подумала она, и не ошиблась, что в рабыне зреет некий умысел. С этого дня ведьма оставила девушку в покое. Все это время, как можно предположить, Заряночка еще чаще ходила к Дубу Встреч, невзирая на мороз, и снег, и ветер, и перенимала от лесной матушки немало сокровенного знания, и в избытке постигала тайную мудрость. И дни ее текли в радости.

Но вот зима подошла к концу, и снова настала весна, и земля расцвела на диво, а вместе с нею и Заряночка. Милее лицом не стала она, нежели прежде, ибо куда же милее, однако в красоте ее ныне ощущалось новое величие; руки и ноги ее округлились, кожа сделалась гладкой да белой, тело оформилось; и ежели какой-нибудь сын своей матушки бросил бы взгляд на ее ножки, когда ступали они по лугу, усыпанному нарциссами и шафраном, плохо пришлось бы несчастному, ежели бы запретили ему эти ножки расцеловать; хотя ежели бы позволили, дело обернулось бы для него куда хуже.

В ту весну, в самый разгар апреля, Заряночка проследила ведьму до Посыльной Ладьи в третий раз; и снова все повторилось, как прежде, и решила девушка, что теперь твердо помнит урок, едва ли не лучше самой ведьмы.

Но еще через день Заряночка сделалась задумчива, словно тревожная мысль овладела ею; а три дня спустя, увидевшись с лесной матушкой, перед тем, как распрощаться, заговорила девушка с нею и сказала так:"Матушка, великой мудрости наставила ты меня, а напоследок вот что поняла я: есть в моей жизни нечто постыдное, с чем хотелось бы мне покончить раз и навсегда". "Прекрасное дитя, отвечала Абундия, - невелик позор в том, что женщина эта тобою помыкала и обращалась с тобою жестоко; как может такое дитя, как ты, противостоять ей? Но теперь я вижу и знаю, что настал тому конец; ныне она боится тебя, и никогда не поднимет на тебя руку, разве что окажешься ты всецело в ее власти, чего не произойдет, дитя мое. Так утешься и не вспоминай о том, что было!" "Нет, матушка, - отозвалась Заряночка, не это меня тревожит, ибо, как сама ты говоришь, что я могла поделать? Однако мудрость, что вложила ты в мое сердце, подсказывает мне: в течение последних этих месяцев я на коварство отвечала коварством, и на ложь ложью. Но теперь не желаю я более этого делать, дабы не стать женщиной вероломной, в которой ничего-то доброго нет, кроме внешней красоты. Потому послушай, милая матушка! Что сделано, то сделано; но когда настанет день, уже недалекий, и придется мне с тобою расстаться, и, может быть, надолго, тогда не пойду я к Посыльной Ладье под покровом ночи и туч, хоронясь и прячась, но отправлюсь туда среди белого дня, и пусть случится то, чему суждено случиться".

Тогда изменилась Абундия в лице, побледнела и опечалилась, и воскликнула она:"О, если бы только умела я плакать, как вы, дети Адама! О горе мне и тоска! Дитя, дитя! - тогда-то ты и попадешь ей в руки, о чем помянула я только что; и тогда-то эта окаянная прислужница зла непременно убьет тебя, либо пощадит для того только, чтобы терзать тебя и мучить, превращая жизнь твою в подобие медленной смерти. Нет, нет, сделай как я говорю, и отправляйся тайком, надев мое кольцо на палец. Иначе, о дитя мое, сколько боли причинишь ты мне!"

Зарыдала Заряночка; но тут же принялась поглаживать руку матушки, и молвила:"Сама ты наделила меня мудростью, разве нет? Однако не бойся; сдается мне, что ведьма не убьет меня, поскольку все еще надеется получить с меня какую-то прибыль; более того, в злобном ее сердце теплится искра любви ко мне, потому, как говорила я тебе прежде, испытываю я к ней кроху жалости. Матушка, не убьет она меня; и говорю тебе, что и мучить не станет, ибо прежде придется ей убить меня. Думается мне, что она меня отпустит". Отвечала лесная дева:"Да, может быть, только словно пташку, привязав к лапке бечевку". "Ежели так, - отозвалась Заряночка, - тогда пусть удача моя возьмет верх над ее коварством; как, скорее всего, и случится, раз уж я узнала тебя, о мудрая матушка!"

Хозяйка леса понурила голову и помолчала немного; затем молвила:"Вижу, что ты порешила стоять на своем; вижу, что заключено в твоем сердце нечто такое, что нам, тем, кто не из рода Адамова, не понять; однако некогда более походила ты на нас. Одно только могу я сказать: что тебе решать в этом деле, и что грустно мне".

Затем Абундия снова опустила взгляд, но тотчас же снова подняла голову, и лицо ее посветлело, и молвила она:"Похоже, все сложится лучше, нежели мне думалось". И поцеловала она Заряночку, и распрощались они на этот раз.