Они нанизывали побрякушки и колокольчики, которые должны были вторить их пению. Они начинали весело щебетать, едва в поле зрения оказывался один из Богов. Похоже, их и в самом деле не заботило, что, в конце концов, они оканчивали свой недолгий путь, подобный яркому росчерку пера, одинаково. Они просто исчезали.

Сегодня не досчитались одной птички, завтра другой… Какая разница, если один из нижних подуровней до отказа забит капсулами с птичками, пребывающими в искусственном забытье до тех пор, пока не понадобится заменить одну птичку другой.

Пой, птичка! А я не могла выводить сладкоголосые мелодии и оттого всё время пребывала на ступень ниже всех. На меня смотрели сочувственно, с жалостью.

Фаэлин, не умеющий петь. Когда-то меня это огорчало. Но ровно до того момента, как мне начала открываться правда о Богах, и о той роли, что нам уготована в их жестоких играх.

Служба на корабле не изменила моего мнения, а лишь укрепила его. Потому, когда все остальные птички вставали гораздо раньше положенного, чтобы привести себя в порядок, я ещё сладко спала.

Они взбивали в пышные замысловатые прически волосы всех оттенков от светло-голубого до небесно-синего, раскрашивали яркими цветами свои лица… А я заплетала тёмно-синие волосы в тугою косу, натягивала униформу, которую все остальные от души ненавидели, потому что она не подходила к их яркому облику, и спокойно шла оттирать грязь и подбирать мусор. Я старалась не привлекать внимание к себе.

– Я не умею петь, – мой голос, произносящий слова их языке, казался мне чужим.

– Я был прав. Ты понимаешь наш язык и даже умеешь произносить слова на нём. Ох, птичка, ты не так проста, как хочешь казаться. Посмотри на меня! Живо!

Сильные пальцы опять захватили лицо в тиски. Я осторожно открыла глаза, не решаясь посмотреть Палачу в лицо, чтобы не видеть эту ужасающую маску.

– И где же ты выучила наш язык? В твоём файле не сказано ни слова о том, что ты проходила специализацию.

Я не хотела отвечать и молчала, прикусив губу.

– Молчишь? Лучше не сопротивляйся, птичка, я одной рукой могу сломать твою хрупкую шейку.

Словно в подтверждение слов Палач положил руку на шею и несильно сжал её, ненадолго перекрывая дыхание. Он отступил на пару шагов назад, наблюдая за тем, как я судорожно хватаю ртом воздух.

– Раздевайся!

Палач вновь сел в кресло и вытянул вперёд свои длинные ноги, положив одна на другую.

Я стояла, не двигаясь, вцепившись рукой в плотную материю униформы.

– Я приказал тебе раздеваться! – разделяя слово по слогам, с угрозой в голосе прорычал он. – Или мне помочь тебе?

Я отрицательно покачала головой и трясущимися руками схватилась за молнию, расстегивая её самого низа, выскользнула из комбинезона, оставшись в ботинках и нижнем белье.

– Всё остальное тоже снимай, – прикрикнул Палач, нетерпеливо постукивая ботинком о пол.

Я скрестила руки на груди, не решаясь обнажиться перед этим зверем. Он в два счёта оказался рядом, расцепил мои крепко сжатые руки и рванул ткань на себя. Она жалобно затрещала по швам, не выдержав натиска.

– Снимай всё, – сильный тычок вниз по голове. Я неловко наклонилась и сняла ботинки.

– Почему мне попалась на глаза трясущаяся от страха и к тому же неумелая идиотка! – прорычал Палач, наклоняясь надо мной.

Страшные чёрные вихри бушевали над поверхностью маски, тёмные провалы глаз не обещали ничего, кроме боли и унижения. Он подцепил пальцем ткань трусиков, которая натянулась и больно задела промежность, отшвырнул в сторону обрывки ткани и толкнул меня вперёд.

– Шагай к той двери!.. – указал Палач рукой.

Я сделала несколько шагов, прикрывая руками оголённый зад. Палач держался позади меня, больно хлестнув меня чем-то по рукам.

– Не прикрывайся.

Дверь плавно отъехала в сторону. Помещение за ней было чем-то вроде кабинета. Так подумала я, увидев длинный стол, кресла и ниши, содержимое которых было скрыто от любопытных глаз туманной завесой.

– Садись, – мне на плечо легла тяжёлая рука Палача, толкая в одно из кресел, – руки на подлокотники, голову откинь назад.

Едва я успела выполнить сказанное, как запястья зафиксировали плотные серебристые ленты, а на шее сжался обруч. То же самое происходило с ногами: щиколотки и колени плотно удерживались на месте. Ни пошевелиться. Наверное, это пыточная, с ужасом подумала я.

Палач тем временем взялся за кресло и вытолкал его вместе со мной на середину комнаты, а сам вольготно расположился неподалеку в кресле напротив. Коснулся рукой скрытой кнопки у себя на кресле.

– Голосовое управление активировано, – информировал автоматический голос.

– Отлично. Итак, раскрытие на сорок пять градусов.

Раскрытие? Неужели мне раскроят черепную коробку? О нет, реальность была совсем иной. Кресло, на котором я сидела, снизу разделилось и половинки начали медленно разъезжаться в стороны, раздвигая мои ноги. Палач довольно хохотнул:

– Постепенно увеличивай раскрытие до 100 градусов. Для начала.

Для начала? Кажется, большего унижения я ещё в жизни никогда не испытывала. Я сидела перед Цепным Псом. Мои ноги были так широко разведены в стороны, что Палач мог разглядеть промежность в мельчайших подробностях. Чем он, собственно говоря, и занимался.

Я всей кожей чувствовала, как по ней скользит взгляд Палача, тяжёлый, оценивающий, задерживающийся в особенно укромных местечках. В укромных? Мне начало казаться, что в таком положении не осталось ничего укромного.

Палач встал и прошёл к одной из ниш. Туманная рябь немного расступилась, но Палач знал содержимое полок наизусть, так что ему не пришлось долго искать. Он просто сунул руку и уверенно вытащил длинный тонкий металлический предмет, похожий на трость. Палач подошёл ко мне и встряхнул предмет в руке. Тот, будто зная желания хозяина, видоизменился, превратившись в хлыст с широким, жёстким шлепком на конце.

– Я всё ещё надеюсь, что ты по доброй воле расскажешь всё, что меня интересует.

Наверное, стоило умолять его о пощаде и рассказывать взахлёб правду, но я упрямо молчала. Не думаю, что моя участь улучшится от того, что я расскажу ему всё начистоту. Может, протяну дольше на несколько дней, как заметил тот мужчина. Или, может быть, мои проступки окажутся столь серьёзными, что впереди меня будут ожидать нескончаемые пытки и боль. Пусть это унижение закончится как можно скорее, и только. Участь быть спрессованной в утилизаторе мусора теперь казалась мне гораздо заманчивее, чем некоторое время назад. Я крепко зажмурила глаза.

Свист рассекаемого воздуха. Мою левую щеку обожгло болью, я инстинктивно дернулась, но лишь сильно врезалась шеей в ремни. Хлыст вновь взмыл в воздух и опустился на живот.

– Не молчи, птичка. Я лучше всех знаю, насколько хрупки ваши тела, и как легко их сломать. Позволь себе пожить немного дольше.

– Зачем? – прошептала я едва слышно. Но Палач услышал это слово, подойдя очень близко ко мне.

– Боли будет меньше, неужели это недостаточный стимул? – притворно изумился Палач, поигрывая шлепком хлыста на коже груди.

– Итог будет одинаков в любом случае. Нет большой разницы, умру я сейчас или через день. Я всё равно умру…

Горькие слова ложились тяжёлыми камнями на душу. Проклятый язык Богов! Произнося вслух на нём те мысли, что крутились в голове, я будто сама затягивала на своей шее петлю. Всё казалось тщетным и безнадёжным. Мрак. Безысходность.

– Есть разница. Огромная. Для меня.

– Кто бы сомневался. Играй, Палач. И можешь сам спеть для меня похоронную песню.

Я в последний раз взглянула на маску Пса, и закрыла глаза, отчаянно желая, чтобы этот образ был не последним, что промелькнёт в моём сознании перед смертью.

Пёс обошёл меня кругом, а затем на меня обрушился град ударов хлыста со стёком. Шея, грудь, нежная кожа на локтевом сгибе, бёдра…

Внезапно боль обожгла лобок, а затем ещё раз и ещё… Цепной зверь не обошёл без внимания и этот участок тела. Я взвыла, кусая губы до крови. Всё тело горело от ударов, хлёстких и безжалостных.