– Орлова? Тёща погибшего?

– Блоцкий собирался ехать в изолятор и узнать подробности. Дом Биатлониста расположен за Майской горой – не так ли?

Вялов молчал.

– Все равно я узнаю, – обещал я. – Хотя бы из любопытства.

– Не играй с огнем, – произнес Вялов.

– О воровском притоне печетесь?

– У него не было притона. Он занимался легальным бизнесом…

– Продажей контрацептивов?

– У него три магазина в нашем районе. В банду он, конечно, входил, но теперь это в прошлом – можешь у Блоцкого спросить, его информация.

– Магазины. Коттедж. А где он раньше жил, до коттеджа? – налегал я.

Вялов торопливо назвал адрес, вероятно, надеясь, что я не запомню. Но я запомнил. В детстве ублюдок жил по улице Девятого мая. Просторные кирпичные дома на двух хозяев тут же всплыли в моем сознании. Перед окнами сплошь палисадники, а позади, за домами – земельные участки: у кого сад, у кого погреб, у кого гараж. Номер дома только бы не забыть.

– Вообще-то мне надо сегодня в психушку, – сказал я. – И адрес его мне не нужен. Я просто хотел сказать, что Паша решил намылиться.

– Как это вдруг?! – удивился Вялов, – Как это он может, когда он под стражей?

Следователь словно впервые на свет появился.

– Стоит мне изменить показания, как завтра его оправдают, – ответил я безразличным тоном.

– Не оправдают, – оживился следователь. – Потому что ты не изменишь показания… И не лезь к нему сам!

– Не буду…

Я положил трубку и понял, что сказал неправду.

Выпустив пар, я слегка позавтракал и поехал в больницу Карамзина, расположенную в громадной низине за Старым городом, возле реки. Дорога в один конец заняла у меня часа полтора. Еще столько же пришлось сидеть в ожидании приема, так что в обратном направлении я возвращался после обеда. Потратив полдня, я теперь знал, что психдиспансер – это старое кирпичное здание времен Карамзина, с решетками на окнах, и что я психически здоров и могу служить в правоохранительных органах.

После этого я думал заехать в УВД и доложить о себе – сказать, что пока еще жив и прохожу обследование. Однако, забравшись в автобус, ехать в управление передумал. В центре пересел на другой автобус и через Волгу направился к себе в район – туда, где жила Людмила с грудным ребенком, туда, где меня, по всей видимости, дожидался теперь Петя Обухов.

Однако Петуха дома опять не оказалось, так что я повернул оглобли на Оренбургскую улицу и вскоре уже был на пятом этаже у Людмилы. Меня вновь почему-то к ней тянуло. Может, потому, что предки у нее жили теперь в «Трех богатырях». Я почему-то думал, что Людмила страдает от одиночества, что ее некому утешить. Козюлин Мишка, казалось, подталкивал меня в спину.

Приехал я вовремя: ребенок у Люськи на руках громко плакал, на кухне что-то шипело, а из ванной доносилось урчание стиральной машины.

– Дай мне его, – попросил я.

Отдав мне ребенка на руки, Людмила метнулась на кухню, потом к машине, в то время как Мишкин отпрыск, заходясь, ревел у меня на руках не своим голосом и даже пытался вырваться. На нем теперь был пушистый костюмчик. А на голове, из-под шапочки, выглядывал светлый пушок. Совсем не такой, как у Мишки или Людмилы.

Я не знал, что делать. Просто сидел и смотрел в лицо младенца.

Прошла вечность, прежде чем Люська забрала его у меня. И тот, странное дело, тут же унялся. Во рту у него была теперь бутылочка с соской.

– Помощь нужна? – спросил я. – Могу постирать.

– Стирай, – ответила Люська.

Я встал и отправился в ванную. Разгрузил отжатое белье, загрузил новую партию, всыпал порошок и вновь запустил машину.

Ребенок наелся и спал, лежа в кроватке поверх одеяла. Людмила что-то готовила на кухне: оттуда доносились запахи жареной курицы и еще чего-то, едва уловимого. Возможно, это был запах салата из крабовых палочек. Но меня туда не приглашали, и я туда не шел, хорошо помня, что не следует ходить туда, куда тебя забыли позвать.

Закончив со стиркой, я принялся за пылесос. На это ушло еще около часа. Потом мы сели на кухне ужинать. В желудке у меня, признаться, было тоскливо, поскольку обед проплыл мимо моего носа еще по пути из Карамзинки. На моей тарелке лежал куриный окорок и картофельное пюре, придавленное сверху салатом из крабовых палочек, а в бокале плескалось вино.

Мы подняли бокалы и выпили, не чокаясь. Потом повторили.

– С сегодняшнего дня я уже не кормлю, – сказала Людмила, – так что выпить мне можно.

– В смысле? – не понял я.

– Молока не хватает – потому и не кормлю, – ответила она, посмотрев на настенные часы.

Я уловил этот взгляд, брошенный снизу вверх. Возможно, она кого-то ждала, но я не спросил. Ждать можно кого угодно, в том числе того, кто никогда не вернется.

Пока мы ужинали, а потом смотрели по телевизору какую-то передачу, наступила ночь, так что уходил я от Людмилы лишь затемно. И тут же почувствовал, что кто-то идет за мной следом, кустами.

Я останавливался, сжимая в руке свой походный нож, но звуков не слышал. Стоило мне пойти, как всё опять повторялось. Мало того, в кустах вдруг мелькнула чья-то тень, и в тот же миг у меня шевельнулись волосы.

Уж не Козюлин ли Мишка идет за мной, думал я. И тут же отметал подобную нелепость. Я пробыл у вдовы до самой ночи, но плохого ничего не позволил. Да и причем здесь это, когда Мишка уже не вернется, когда он, может быть, только рад, что я помню о нем и Людмиле.

Добравшись до остановки, я прыгнул в «газель» и поскакал к себе на Жуковскую улицу. И тут за пазухой пропищал мобильник. Я вынул его и стал слушать.

– Ты сюда больше не ходи, – учил меня голос. – Забудь дорогу…

Не говоря ни слова, я отключил звонок и вернул телефон на место, едва соображая. «Не ходи, короче, и всё…»

И еще: «Откажись от показаний. Сиди у себя по адресу и не выглядывай…»

Мать была дома. Судя по ее словам, она все глаза проглядела – не иду ли я. Смотрела до тех пор, пока какой-то тип, проходя тротуаром мимо нашего дома, не покрутил пальцем у виска.

Глотнув воды, я разделся и лег спать. И, как ни странно, сразу уснул. Больше ничто уже не тревожило меня до самого утра. А утром, когда я пил кофе, на глаза мне попало строчное объявление, сделанное на последней странице бесплатной газеты «Мозаика». Из объявления следовало, что продается коттедж, расположенный в живописном районе города – с видом на Заволжскую впадину и реку Волгу. Это был дом господина Конькова.

После этого, само собой, воздержаться от звонков Вялову я не мог.

– Видали?! – кричал я. – С недвижимостью, сволочь, хочет расстаться! Сидя за решеткой! И за мной успевает следить… Не Мишка же, в конце концов, тащился за мной! А если не Мишка, то кто?!

– И ты никого не видел?

– Только тень. И то за кустами. Там же кусты – не продраться.

– Примем меры, – обещал следователь.

Оперативник Блоцкий тоже обещал принять меры. Вчера. А сегодня он был пока что недосягаем. Я дважды сделал звонок, но телефон по-прежнему молчал. Обухов Петр тоже молчал как рыба. Он словно пошел в сторону моря, и там его смыло.

Мне сделалось нехорошо. Ни во что уже не хотелось верить. Предстояла защита диплома, а в голову ничего не лезло – там хозяйничал чужой голос.

Я сидел за столом, перебирая события последних дней. Уголовное дело по обвинению Паши Конькова грозило затянуть меня в зыбкое болото. Хотелось всё бросить и уехать куда глаза глядят. Однако меня держало слово, данное Мишке очень давно.

«Я в долгу перед ним, – повторял я снова и снова. – Надо провести собственное расследование. Именно так. Самое ценное, что надо сделать, – это присмотреть за семейкой обвиняемого. А также за остальными, кто подвернется на этом пути…»

«Самый справедливый человек на свете – это я сам, – бормотал я себе под нос. – Так что надо напрячься и сделать мир справедливее…»

От этих мыслей по спине у меня бежала волна. Собственно говоря, слово «расследование» звучало слишком громко. Надо всего лишь провести разведку по месту жительства Биатлониста – по старому и новому адресу. По старому адресу у Биатлониста прошла чуть не вся его жизнь, включая сопливое детство.