Тут она заплакала, впервые за всё время после приезда в Реймс. Рядом не было матери, которая бы сказала ей не убиваться из-за пустяков, и что у молодой хорошенькой женщины не может быть таких бед, ради которых стоит лить слёзы. Будто поговорка «Прелестные зубки — погибель для прелестныx глаз» к ней не имела отношения. Хоть Гудула и твердила, что они были из одной плоти, Эсмеральда не могла ей о многом рассказать. Девушка не могла так легко отмести прошлое, как это делала мать.

Довольно долго она стояла, облокотившись на колонну, приглушённо рыдая в косынку, пока у неё не заболела голова. Пёстрые витражи и лица святых закружились вокруг неё.

Сквозь пелену слёз она увидела нечто похожее на язык пламени, скользнувшее по стене. Рыжеволосый юноша опустился на колени перед статуей. Мощные жилистые руки взметнулись над головой и сомкнулись на груди. Он показался Эсмеральде самым прекрасным из мужчин, воплощением храбрости, силы и чистоты. Позабыв, где они находились, она опустилась на колени рядом с юношей и прильнула к его плечу.

— Жан-Мартин, я думала что мы больше не встретимся.

Приятно удивлённый спонтанным проявлением нежности со стороны незнакомки, юноша погладил её по руке.

— С великим прискорбием спешу сообщить, что я не тот, за кого Вы меня принимаете. Меня зовут Даниэль Дюфорт. Я приехал из столицы показать архиепископу черновики органной мессы, которую он у меня заказал. Да, я тот несчастный, который играет на разбитом инструменте.

— Простите меня, — прошептала девушка, отпрянув от него.

— Что Вы! Не стоит смущаться. Мне чертовски лестно. Уже неделю меня никто не гладит. Я не Жан-Мартин — но с радостью могу им стать ради Вас.

— Право же, я не хотела отвлекать вас от молитвы. Просто Вы мне напомнили старого друга из Парижа. У него такого же цвета волосы. Мы два года не виделись.

Даниэль запрокинул голову, блуждая взором по сводчатому потолку, вороша память.

— Погодите… Жан-Мартин из Парижа. Рыжий, говорите? Ого! Уж не звонарь ли? Он самый! Бастард покойного дез Юрсена. Нас то и дело путают. Мы так похожи! Если отмести такие мелочи, как горбатая спина и кривые ноги, нас вполне можно принять за близнецов.

— Право же, мне очень стыдно. Сама не знаю, что на меня нашло.

— Я же сказал, что не стыдиться нечего. У Вас есть свои причины нас сравнивать. Было бы глупо с моей стороны обижаться на Вас. Не говоря о том, что я ничего не имею против дез Юрсена-младшего. Он в какой-то мере дикарь, но отнюдь не дурак. Не отворачивайтесь. Я нахожу всё это чертовски забавным. Итак, как я понял, Вас волнует его судьба?

— Волнует. Он мне когда-то очень помог, и я не успела его отблагодарить.

— Горбун спас красавицу. Ну-ну! Клянусь брюхом Папы, трогательная история! Расскажите её Гильому Расину. Он напишет славную балладу. Вам известен этот чудаковатый рифмоплёт?

— Он мой отец, — ответила Эсмеральда обречённо. — По крайней мере, я вынуждена его так называть.

Даниэль поёжился.

— Как тесен мир. Негде спрятаться. Нас слишком много развелось. Нам нужна либо ещё одна эпидемия чумы, либо новый континент. Иначе мы все друг друга перережем. Вы бы видели что творится в столице! О чём Вы говорили? Ах да, о нашем общем друге. У него есть сын.

— Сын…

Эсмеральда тихо ахнула, боясь задать напрашивающийся вопрос. Даниэлю не составила труда прочитать её мысли.

— Крепкий, белобрысый, зеленоглазый мальчишка — весь в нашего Луи. Видна порода де Бомонов. Но и от дез Юрсенов тоже что-то есть. С такой родословной мальчишка пойдёт далеко. Станет либо полководцем, либо кардиналом. Луи забрал его и отправил к своим родичам на воспитание. Его сестра замужем за Эсташем дю Белле. Вижу, вам это имя ничего не говорит. Впрочем, Жану-Мартину тоже. Его не интересуют дворянские родословные.

— И его жена отпустила ребёнка, не возражала?

— Она ему больше не жена.

— Как не жена?

— Ну, почти что не жена. Они уже несколько месяцев живут порознь. Не знаю даже, кого винить в этом. Мадлен и раньше была не совсем в себе, а после рождения сына и вовсе рехнулась. Её мучила ревность. Я знаю, что такое женская ревность, знаю не понаслышке. Но это была какая-то запредельная одержимость, самая настоящая болезнь. День и ночь Мадлен упрекала мужа, обвиняла его в том, что он её не любит.

— Не любит?

— Вернее, любит — но другую, а с ней живёт только из долга, чтобы угодить епископу. Ей мерещилась какая-то соперница. Видать, она считала что её супруг прекраснее Аполлона, и парижанки вешались на него. Хотя, если бы это было так на самом деле, Мадлен было бы легче перенести обиду. Жена капитана де Шатопера закрывает глаза на его любовниц. Но с нашим другом дез Юрсеном всё несколько иначе. Мадлен вбила себе в голову, что он боготворил некую гитану на расстоянии. Кажется, её собирались повесить, а она удрала из Парижа. Якобы, он бормотал её имя во сне. Эс-ме-нар… Басурманское имя.

— В самом деле басурманское, — пробормотала девушка. — Придумают же цыгане.

— Всё это и смешно, и жутко. Однажды Мадлен взяла сына и забралась на колокольню. Не знаю, кто ей помог. Собиралась сброситься с башни вместе с ребёнком. К счастью, её вовремя остановили. Разумеется, после этого случая к ребёнку её не подпускали. Епископ был чрезвычайно раздосадован. Он отправил Мадлен обратно в монастырь, где она провела большую часть жизни, а мальчишку забрал себе. Бедняга Жан-Мартин оказался в нелепом положении. И не женат, и не на свободе. Хуже не придумаешь. Для того, чтобы расторгнуть брак, надо подавать петицию Папе Римскому. А разве у Луи на это есть время? Он в трауре. У него спаниель преставился. Кому дело до звонаря? Так и сидит наш друг один на колокольне. Хоть бы сам не сбросился. Ну вот, теперь Вы знаете, что творится в жизни Жана-Мартина. Наверное, это не те новости, которые Вам хотелось бы услышать?

— Благодарю Вас, — чуть-слышно сказала Эсмеральда, поднявшись с колен. — Я больше не буду Вас отвлекать. Кажется, Вы собирались молиться.

Даниэль был заметно раздосадован тем, что беседа с красавицей так резко оборвалась.

— Постойте. Нельзя так поспешно уходить. Мы только разговорились.

— Увы, меня ждут дома родители.

— Самая избитая отговорка, которую мне доводилось слышать от девушек. Ну что же? Родительская воля — святое. Хотите, чтобы я передал Жану-Мартину от Вас привет? Но ведь я даже не знаю вашего имени.

— Моё басурманское имя Вам всё равно не запомнить. Придёт время, я сама его навещу.

========== Глава 15. Осенняя прогулка ==========

Сентябрь 1484 года

— Не любишь ты меня, Агнесса. Совсем не жалеешь. Делаешь всё назло. А меня злить нельзя, в моём-то возрасте и в моём положении, — откинувшись в кресле, Гудула гордо провела рукой по животу, будто там ютился будущий король Франции. — Счастье твоё, что повитуха наказала мне сидеть смирно, иначе бы ты у меня… Вот скажу твоему отцу, и он тебя живо…

Гудула не докончила фразу, сама толком не зная, что можно было ожидать от её мужа в плане поддержки. Её бесило то, что он и не пытался установить свой родительский авторитет над Агнессой. Патриархальные замашки были чужды его ранимой творческой душе менестреля. В дочери он видел некую нимфу, а не здоровую восемнадцатилетнюю девчонку, которую нужно было выдавать замуж. Их общение сводилось к распеванию каталонских баллад. Гудула чувствовала, что ей не было места в этой богемной идиллии.

— Чем же я тебя разозлила на этот раз, матушка? — спросила Эсмеральда.

— Упрямством своим. Мальчонка к тебе знакомиться приходил, а ты даже не вышла. Чем он тебе не угодил? Пригож, точно херувим. К тому же сын глашатая. Неблагодарная! Что я людям скажу?

— Скажи, что Агнесса была больна в тот день.

— Надо мной смеяться будут. Дочери восемнадцать лет, а она в девках. Старуха мать живот вынашивает, а красавица дочь замуж не идёт.