После этого случая подарки перестали приходить, но я чувствовал на себе чей-то одобряющий взгляд. Чья-то невидимая ладонь хлопала меня по спине. Сам я не был собой доволен. Нелегко было воспитывать маленького уродца вслепую. Невзирая на его послушание и желание угодить, мне казалось, что он ускользал от меня. К своему удивлению, я открыл, что его разум не был таким убогим как его тело. Он воспринимал действительность на свой лад. Не замечая живых людей, он улыбался статуям, разговаривал с химерами. Иногда он лепетал на каком-то странном языке. Мне начинало казаться, что его послал не архиепископ реймсский, а сам Николя Фламель. А что если этот маленький горбун являлся тем самым философским камнем, который искали алхимики? Один раз он сказал, ударив себя в грудь, «Я каменный.» В тот миг у меня по коже пробежал холодок, и я ощутил дыхание некой тёмной силы, вверившей мне этого ребёнка. Вот к чему приводят опыты с порошком и заклинания.
Летом 1468 года меня навестил Пьер де Лаваль. Выглядел он устало и довольно. Судя по лёгкому загару, можно было догадаться, что он провёл самый жаркий месяц года на свежем воздухе в плотских утехах — как и подобает хорошему аббату.
— С кем я познакомился, Фролло, — простонал он сладко, потягиваясь на ложе в моей келье. — Никогда не поверишь. Её зовут Аврора. Имя-то какое! У её отца огромная лошадиная ферма в нескольких лье от аббатства. Я провёл лето у её ног, читая поэмы Гильома де Машо. Ни одна женщина не заставляла меня столько ждать. Я сам себя удивил. Я привык бесцеременно хватать всё, что мне нравится, а тут сробел как мальчишка.
— Она хоть знает кто ты?
— Зачем ей знать? В любви должен оставаться элемент загадки. Я всё очень ловко устроил. Выходя из обители я переодевался в обычную одежду и шёл к ней в гости. Не волнуйся, я её не обидел. Когда она сообщила мне, что ждёт ребёнка, я выделил ей приличную сумму. Более того, я купил у её отца несколько прекрасных лошадей. Она не знает, что они для аббатства. Я ей сказал, что для полевых работ в моём поместье. Она считает меня обычным мелким дворянином. Даже если и догадывается, то не подаёт вида. Зачем прерывать игру? Зачем разбивать такую приятную иллюзию?
— Ты меня спрашиваешь? С каких пор, Лаваль, тебе нужно моё одобрение?
Аббат прищурился и провёл большим пальцем по нижней губе, точно возрождая ощущения от поцелуя.
— Весьма своеобразные чувства, когда меняешь рясу на одежду мирянина. Будто все твои поступки, которые ты совершаешь, не в счёт. Бог закрывает глаза. Ты другой человек, живёшь по законам мирянина. Кажется, всё это происходит во сне. А потом ты возвращаешься в монастырь и молишься с удвоенным рвением. Я советую тебе это попробовать, Фролло.
— Я верю тебе на слово.
— Нет, нет, ты должен это сам попробовать. Герцог анжуйский решил обновить свой гардероб и отдал мне несколько прекрасных неношенных костюмов для верховой езды. Я для тебя кое-что привёз.
С этими словами он достал из мешка пурпурный камзол, отороченный мехом, и швырнул его мне. Я не сделал попытки его поймать, и камзол упал мне на ноги.
— Ты хочешь, чтобы я надел этот фиглярский наряд?
— Зануда! Ты знаешь сколько этот «фиглярский наряд» стоит? Там ещё цепочки и медальоны в кармане.
— Это не меняет факта, что ты притащил мне обноски с чужого плеча. Тебе перепало от мужа сестры, и мне перепало от тебя? В конце концов эта тряпка окажется на горбатой спине Квазимодо?
Услышав своё имя, мой подопечный, который всё это время находился в келье и слушал наш разговор, подобрал камзол и закутался в него.
— Я рад, что хоть кто-то оценил мастерство придворного портного, — сказал Лаваль с ухмылкой. — Кстати, Фролло, как тебе мой подарок? Я имею в виду фламандскую пташку.
— Подарок дивный. Я его вернул, практически не развернув.
— Неужели?
— Она не в моём вкусе. Двенадцатилетняя блондинка! Что ты себе думал, Лаваль?
Не сразу уловив иронию, аббат поначалу принял мои слова за чистую монету.
— Значит, я тебе не угодил. Как же я так промахнулся?
— В следующий раз только брюнетку, и не моложе пятнадцати лет.
— Бог с тобой, Фролло! В пятнадцать лет они уже потасканные. Ты достоин лучшего.
— Я достоин адских мук, как все мы.
— Адские муки никуда не денутся. Почему бы тебе не вкусить простых человеческих радостей, пока ты молод и красив? Неужели они тебе совсем чужды?
Лаваль притворялся что не понимал меня. Ему хотелось, чтобы я открытым текстом высказал ему свою позицию.
— Мне в целом чуждо всё человеческое. Да простит меня Господь! Человеколюбие даётся мне с трудом. И если я испытываю какое-то смутное умиление своим приёмышем, то только потому что в нём так мало человеческого.
— Значит, меня ты тоже не любишь, — всхлипнул аббат. — Раз я человек.
— Ты не человек, а животное. Распутное, похотливое животное.
Лаваль расхохотался, заключил меня в объятия и повалил на ложе.
— Ты любишь меня! Я так и знал. Да, я животное. Всеядное, ненасытное. Я тебя расшевелю! Ты вкусишь жизни, ледяной мой принц. Я сделаю тебя подобным себе. Признайся, упрямец. Ты любишь меня.
Он покрывал моё лицо поцелуями. Я отбивался от него. А ведь даже не был пьян. Он нёс этот вздор в трезвом состоянии.
Вдруг он издал истошный вопль и выпустил меня из объятий.
— Чёрт подери, — выругался он, разглядывая следы укуса на руке. В двух шагах от нас стоял маленьких горбун, красный и разъярённый. — Ты видишь, что твоё чудовище сделало? Онo цапнулo меня! По-хорошему ты должен вырвать ему зубы, Фролло.
Встав с ложа, я опустился на колени перед Квазимодо.
— Ну, зачем ты укусил аббата?
— Он вас обидел, учитель.
— Напротив. Аббат — мой друг. Мы просто играли.
— Я тоже хочу играть. Я тоже хочу друга.
Забыв про свою пострадавшую руку, Пьер де Лаваль с интересом прислушивался к нашему разговору. Ему хотелось услышать мой ответ.
— Но у тебя столько друзей, Квазимодо, — сказал я. — Стоит тебе закрыть глаз, и они перед тобой. Они у тебя в голове и никуда оттуда не денутся.
— Нет! — возразил мальчишка, топнув ногой. — Нет никого в голове. Темно и пусто. Я хочу играть. Хочу друга!
Поражённый в сердце этим восклицанием, Пьер де Лаваль заёрзал, нервно бормоча.
— Фролло, ну дай ему друга. Слышишь, что мальчишка сказал. Ему темно и пусто. Придумай что-нибудь.
— Что ты такое несёшь, Лаваль, — ответил я, оглянувшись через плечо. — Откуда я ему возьму друга?
— Возьми ему собачку. Кажется, у тебя брат есть. Сколько ему? Года два? Он ещё ничего не соображает. Пусть твой горбун поиграется с ним. Тебе жалко?
Нет, мне не жалко было Жеана. Я бы не стал сокрушаться, если бы мой воспитанник нечаянно уронил братца на белобрысую голову. Мне было жалко Квазимодо. Даже если бы эта дружба и завязалась, ей не суждено было продлиться. Рано или поздно Жеан научился бы произносить слово «горбун».
========== Глава 7. Последняя месса архиепископа ==========
В следующий раз я увидел Пьера де Лаваля только четыре года спустя. Он сопровождал архиепископа реймсского в Париж в 1472 году. Дез Юрсен и его будущий переемник расположились в палатах Гильома Шартье. Это была официальная встреча, и я держался в стороне, учитывая мой скромный сан. Обычному священнику, коим я до сих пор являлся, не пристало сидеть за одним столом с представителями высшего духовенства.
Пока они ужинали за закрытыми дверями в епископском дворце, я проводил воспитательную работу со своим подопечным. Мне нужно было его подготовить к встрече с дез Юрсеном. Ребёнка как назло накануне укусила собака. На щеке краснели следы от зубов. У меня было подозрение, что собаку натравили мальчишки, те же самые уличные голодранцы, которые бросали в него гнилые яблоки на рынке. Детали инцидента Квазимодо мне так и не раскрыл. Ни слова о своих обидчиках. Ему уже исполнилось девять лет, и в нём пробуждалось нечто похожее на мальчишескую гордость, что не могло не вызывать восхищения. К слову, друга, о котором упомянул во время визита Лаваля, он так и не нашёл и эту тему больше не поднимал.