— Ты хочешь, чтобы я стал твоим сообщником? Хочешь, чтобы я вмешался в правосудие и пошёл наперекор решению палаты?

— Но ты сам на это готов, Клод. Я вижу это. Ведь твой приёмный сын спас её однажды. Кто воспитал в нём эту дерзость, если не ты? Ведь ты сам знаешь в глубине души, что девчонка не виновата.

Бывшая затворница говорила с глубоким убеждением. Она верила каждому слову, которое срывалось с её бледных губ. Чёрт подери! Её план был блестящим в свой простоте. Мне срочно нужно было найти способ отговорить её.

— Я не могу этого допустить, чтобы ты жертвовала собой, — сказал я, медленно качая головой. — Даже если цыганка не виновата — а знать это наверняка может лишь Бог. Я не хочу, чтобы тебе набросили петлю на шею.

— Почему?

— Да потому, что твоя гибель причинит мне боль.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Быть может, твоя любовь не так безответна, как тебе казалось. Такая мысль могла придти тебе в голову?

— Приходила, и не раз. Но я её упорно гнала от себя. Священник и бывшая блудница! Не смешно ли это?

— Не смешно, — ответил я твёрдо. — Истории известны ещё не такие любовные истории.

Она вновь сжала мои руки, то притягивая меня к себе, то отталкивая.

— Если ты и склонен согрешить, то лучше это сделать с молодой цветущей девицей. Пакетта Гиберто не стоит того, чтобы ради неё подвергать опасности душу.

— Уверяю тебя, моя душа уже понесла существенный урон, и ты не имела к этому никакого отношения. Я не хочу вводить тебя в заблуждение ложными обещаниями. Скажу лишь одно: принять твою любовь я бы смог лишь освободившись от своих обетов. Я не уподоблюсь некоторым своим собратьям, которые совмещают духовный сан с плотскими утехами. Пока что я не готов покинуть церковь. У меня есть кое-какие обязанности, которые я не могу никому передать. Это не просто бумаги, которые можно перебросить на стол другому каноннику.

— Я знаю, — ответила она покорно. — Твой звонарь. Ты не можешь оторвать его от колоколов.

— Именно так. Юноша нуждается в защите и напутствии, как никогда. Я не могу закрыть глаза на свой долг. В то же время, я не могу закрыть глаза на то, что завязалось между нами. Это не проклятие и не наказание. Раз уж нам довелось полюбить друг друга, значит это было нужно кому-то наверху, для нашего общего спасения. Ты называешь меня божьим человеком? Ты не знаешь, какие грехи я совершил. Быть может, ты бы отвернулась от меня.

— Ты не оттолкнёшь меня ничем, — сказала она. — Никакие признания не умалят моей любви к тебе.

Я дотронулся до её щеки, бледной и подвядшей, но изящно очерченной.

— Тогда обещай мне, Пакетта, что откажешься от своего замысла. Ради меня? Я найду способ спасти цыганку. У меня тоже есть свой план, который не требует твоего вмешательства. Поклянись, что не будешь бросаться в петлю.

У меня было недоброе предчувствие, что для того, чтобы вырвать у неё обещание, потребуется поцелуй. Она продолжала смотреть на меня вопросительно, точно ожидая какого-то шага или знака от меня. В конце концов я склонился и прильнул к её тонким губам. Бедняжка растерялась и не успела толком ответить. Когда её последний раз целовали?

— Обещаю, — прошептала она. — Я не буду вмешиваться. Всё в руках Бога.

========== Глава 57. И посреди дня все кошки серы ==========

Разумеется, эта сцена не осталась незамеченной. Даниель Дюфорт наблюдал за нами с высоты балкона, на котором находился орган. Когда Пакетта покинула собор, мальчишка подкрался ко мне и дёрнул за рукав с присущей ему фамильярностью.

— Слава Богу, хоть какая-то радостная новость для моего отца. Наконец-то его суровый друг остепенился и завёл любовницу, как и полагается достойному каноннику. Красотка, конечно, немного перезревшая, но издалека ещё совсем ничего. Наряжается совсем как девчонка. Немного опрометчиво, конечно, с её стороны приходить к избраннику на место службы. Так самозабвенно лобызаться посреди собора!

— Юноша, — обратился я к нему, проигнорировав язвительные замечания, — Вы не знаете, где сейчас находится Карл Бурбонский?

Удивлённый такой резкой переменой темы, мальчишка что-то промычал.

— Вы всегда в курсе событий, — сказал я. — Вы, как никто другой, посвящены в чужие дела. Вам наверняка известно, где сейчас находится кардинал.

— А… зачем он вам? О, я всё понял. Можете ничего не объяснять. Вы хотите привлечь его к этому делу с цыганкой, не так ли? Вы будете просить его заступничества? Какая блестящая идея! Карл ещё более влиятельный, чем мой отец.

— Юноша, мир не вращается вокруг какой-то цыганки. Её дело закрыто.

Органист тряхнул огненными прядями.

— Не закрыто! Я не готов умыть руки и отвернуться. Жан-Мартин любит эту девчонку. А он мне друг.

— У Квазимодо нет друзей кроме гаргулий. И он никого не любит. Научитесь сдерживать свою фантазию, господин Дюфорт. За свою недолгую жизнь Вы прочитали слишком много рыцарских романов, несомненно, с подачи архиепископа Реймского. Вам везде мерещатся любовные связи. Значит, Вам не известно, где на данный момент находится кардинал Бурбонский?

— Он в Орлеане с моим отцом, — ответил органист неохотно. — Их ждёт какая-то делегация из Ватикана. Освободятся не раньше, чем через неделю. К тому времени будет поздно спасать цыганку.

— Я уже сказал Вам, что речь не о цыганке. У священнослужителей есть и другие заботы помимо охоты на ведьм. Хорошего вам дня, господин Дюфорт.

***

Перед тем, как вернуться в свою монастырскую келью, я прошёл мимо убежища цыганки. Обычно в это время суток она гуляла по галерее со своей козой. На этот раз она по понятным причинам решила не выходить.

Дверь была закрыта. Сквозь слуховое окошко мне всё было видно и слышно. Не могу сказать, что сцена, представшая моему взору, удивила меня. Звонарь сжимал цыганку в объятиях. Упираясь подбородком ему в плечо, она глухо бубнила себе под нос. Дурёха забыла, что он её не слышал. Впрочем, это было к лучшему. Квазимодо не слишком бы порадовали её слова.

— Жан-Мартин, уведи меня отсюда. Я не могу здесь больше оставаться. Монах-привидение нашёл меня. Ты сам видел, как он просочился сквозь стену и набросился на меня. Отведи меня к Фебу. Он всё поймёт. Он меня защитит. Он отвезёт меня туда, где небо синее, солнце ярче… У нас будет хорошенькая квартирка. Его солдаты будут гарцевать у меня под окнами. И львы… Королевские львы будут рычать. Я знала… с первого дня в Париже знала, что зима будет суровая. Она до сих пор стоит на дворе. Видишь, как меня трясёт? Как здесь холодно, Жан-Мартин. Как ты живёшь в этой башне?

— У тебя жар, — говорил Квазимодо, осторожно опуская её на тюфяк. — Тебе нужен лекарь.

— Не нужен. Никого не зови. Не хочу никого видеть. На самом деле… Нам, цыганкам, немного нужно… Свежий воздух и… несколько монет на пропитание. Где мой бубен? Принеси мне его. Я станцую для тебя.

Цыганка закрыла глаза и несколько раз похлопала ладонью его по губам, ни то отталкивая, ни то поощряя. Звонарь истолковал её жест так, как было выгодно ему. Это был тот самый знак согласия, который он столько ждал. Потеряв самообладание, он принялся целовать её ключицы и грудь сквозь материю белого платья. Обмякшее тело цыганки напряглось и выгнулось ему навстречу. Она издала стон, в котором было больше истомы, чем страдания. Тонкие пальцы гладили рыжую щетину у него на голове. Опьянённый болван так увлёкся любовной игрой, что для него перестал существовать окружающий мир, который был к нему не слишком благосклонен. Квазимодо напрочь забыл про своё уродство, про болезнь цыганки, про тучи, сгущающиеся над собором. Увязнув в горячечном бреду, девчонка тоже не отдавала себе отчёта в том, чьи руки шарили по её телу. Воистину, ночью все кошки серы! А это происходило посреди бела дня.

Созерцая эту абсурдную сцену, я чувствовал, как в моей груди накапливается привычная болезненная тяжесть, которая вот-вот вырвется наружу сатанинским смехом. О, здесь было, над чем смеяться!